отвечали ему. «Нужды нет; пусть приедет хоть в сюртуке!» – парировал Голицын и смеялся.
Но однажды Гоголя все‑таки удалось заманить. В феврале 1842 г. на литературном вечере в генерал‑губернаторском особняке на Тверской Николай Васильевич прочитал свою большую статью «Рим». Мы даже знаем точную дату, когда Гоголь пришел к Голицыну. 4 февраля 1842 г. Шевырев просил Погодина: «Четверги открываются: завтра ты приглашен. Гоголь обещал чтение, о котором я говорил князю Голицыну. Нельзя ли устроить его в этот четверг? Поговори ему и спроси у него».
Как пишет Дмитриев, Шевырев и Погодин «привели его и представили князю своего медвежонка. Он приехал во фраке, но, не сказав ни слова, сел на указанные ему кресла, сложил ладонями вместе обе протянутые руки, опустил их между колен, согнулся в три погибели и сидел в этом положении, наклонив голову и почти показывая затылок. В другой приезд положено было, чтоб Гоголь прочитал что‑нибудь из ненапечатанных своих произведений. Он привез и читал свою «Аннунциату», писанную на сорока страницах, тяжелым слогом и нескончаемыми периодами. Можно себе представить скуку слушателей: но вытерпели и похвалили. – Тем и кончились его посещения вечеров просвещенного вельможи…». Что и говорить, злыми словами написано, с плохо скрываемой завистью. Недаром автора этих воспоминаний прозвали лже‑Дмитриевым.
Степан Аксаков рассказывал по‑другому, по‑доброму: «У Гоголя не было фрака, и он надел фрак Константина [8]. Несмотря на высокое достоинство этой пиесы, слишком длинной для чтения на рауте у какого бы то ни было генерал‑губернатора, чтение почти усыпило половину зрителей; но когда к концу пиесы дело дошло до комических разговоров итальянских женщин между собою и с своими мужьями, все общество точно проснулось и пришло в неописанный восторг, который и остался надолго в благодарной памяти слушателей».
Прошло всего два года, и о памятной встрече Гоголя и Голицына вспомнили в некрологе князя: «Давно ли, кажется, Гоголь читал у него в кабинете «Рим»? Давно ли мы все сидели тут кругом в житном общении мысли и слова?»
Как бы там ни было, но даже если сам Голицын и заснул под чтение Гоголя, то спал крепким и здоровым сном.
Ведь скоро он вновь пригласил писателя к себе. Голицын все хотел, чтобы Гоголь почитал «Тараса Бульбу». Но читать пришлось Шевыреву – Голицын был в восторге, «ему очень понравилось – сколько он может оценить».
Лже‑Дмитриев выдвигал свою версию странного нежелания Гоголя приходить к Голицыну, связывая ее с «неумением держать себя». А Голицын даже предлагал Гоголю какое‑то место в Москве, с жалованьем, узнаем мы из переписки Аксаковых. Но Николай Васильевич отказался.
Далеко за пределы Москвы вышли слухи об «эксцентрических выходках» Гоголя в салоне московского градоначальника, наполняясь несуществующими и мифическими подробностями. Люди же, встречавшиеся с ним позднее, находили явное несоответствие рассказов «про недоступность, замкнутость засыпающего в аристократической гостиной Гоголя» тому реальному образу, в котором было столько «одушевления, простоты, общительности, заразительной веселости».
Быть может, Голицын не представлял для Гоголя интереса как для писателя, поскольку не мог служить прототипом для создания какого‑либо персонажа? В самом деле, московский градоначальник был полной противоположностью незабвенному городничему Сквозник‑Дмухановскому или прожектеру Манилову.
Крепкая дружба связывала Голицына и его семью с Василием Жуковским, поэтом и воспитателем наследников престола, посвятившим градоначальнику стихотворение:
Друг человечества и твердый друг закона,
Смиренный в почестях и скромный средь похвал,
Предстатель ревностный за древний град у трона –
Каких ты доблестей в себе не сочетал?
Любовь высокую к святой земле отчизны,
Самозабвение и непрерывный труд,
В день брани – мужество, в день мира – правый суд,
И чистоту души и жизнь без укоризны…
Вельможа‑гражданин! тебе в потомстве мзда!
И зависти назло уже сияет снова
Знакомая Москве бессмертия звезда
Еропкина и Чернышова!
Стихотворение, написанное 12 апреля 1833 г., так и называется – «Дмитрию Владимировичу Голицыну» и было прислано Жуковским из‑за границы, когда поэт узнал о том, что общественность Москвы преподнесла своему градоначальнику необычный подарок – бюст из белого мрамора работы Витали. Упомянутые Жуковским Еропкин и Чернышев – предшественники Голицына на посту генерал‑губернатора Москвы. А бюст при жизни Голицына так и не был установлен, что связывают с нежеланием Николая I, якобы заявившего, что ставить прижизненные изваяния чиновникам негоже.
В дневнике Жуковского имена князя и его жены встречаются неоднократно, особенно во время посещения поэтом Москвы. Так, путешествуя по России с наследником, будущим императором Александром II, в 1837 г., Жуковский в период пребывания в Москве с 23 июля по 8 августа ежедневно виделся с Голицыным в его резиденции, обсуждая задуманный князем «прожект» описания Москвы.
«Прожект», о котором Голицын говорил с Жуковским, нашел свое воплощение в уникальной книге, на издание которой князь пожертвовал свои деньги, – «Памятники Московской древности с присовокуплением очерка монументальной истории Москвы и древних видов и планов древней столицы». Авторами книги были видный русский историк, член Императорского общества истории и древностей российских И.М. Снегирев и художник академик Ф.Г. Солнцев. Книга печаталась в 1842–1845 гг. и по сей день редко встречается в антикварных магазинах. Это был один из первых фундаментальных трудов, содержащий подробное описание соборных и приходских церквей, а также церковно‑исторических памятников Москвы.
Как‑то в 1837 г. на очередном собрании литераторов у Голицына градоначальник предложил издавать в Москве новый журнал. Получить разрешение на выпуск такого журнала можно было лишь в Петербурге, а потому Голицын решил прибегнуть к помощи все того же Василия Андреевича Жуковского. Не прошло и четырех лет, как первый номер журнала вышел, назвали его «Москвитянин», этот «учено‑литературный журнал» выходил ежемесячно, с 1841 по 1856 г. Возглавляемый Погодиным, журнал исповедовал формулу «православие, самодержавие, народность». Может быть, поэтому он и просуществовал пятнадцать лет.
Еще один журнал, изданию которого способствовал градоначальник, – «Московский наблюдатель», выходивший с 1835 г. А вот журнал «Телескоп» и его авторов Голицын не смог спасти от монаршего гнева. Император распорядился П.Я. Чаадаева за его «Философические письма» лечить «по постигшему его несчастию от расстройства ума». «Заботу» о философе поручили Голицыну, благодаря которому тот просидел под полицейским надзором всего несколько месяцев и во вполне сносных условиях. Все это время его пользовал врач, которому Голицын наказал, чтобы за здоровьем Чаадаева пристально следили.
А когда произошло несчастье с видным археографом и историком К.Ф. Калайдовичем (он сошел с ума, как пишет А.Я. Булгаков, «14‑е декабря его так поразило, что он от негодования занемог, а там и с ума сошел»), то Голицын выхлопотал
