Кондратьев, для которого в пору дружбы с Грачевым в военном госпитале имени Вишневского всегда выделялась одна из лучших палат, лежал в обшарпанной комнатенке, в которой одно время отключили даже телефон. Кровать с расшатанными ножками, с потолка сыпалась штукатурка. «Царская немилость» к генералу чувствовалась во всем.
Очень любопытно было узнать, как генерал оценивает и свое положение, и отношения с Грачевым, и ситуацию в армии. Вот что говорил Кондратьев о том, в какое положение поставил его министр накануне чеченской кампании:
— Когда решался вопрос о проведении военной операции в Чечне, я, заместитель министра обороны, не был даже осведомлен об этом. Я не знал об указе президента, о возможности открытия боевых действий. Узнал о его существовании дней через пять, когда «зашевелились» войска. 11 декабря начались бои. Я в МО отвечал за «горячие точки», стал собирать информацию, чтобы владеть обстановкой. Мне сказали: «Не лезь в эти дела».
Когда министр понял, что операция начинает проваливаться, он резко сменил позицию и стал втягивать зама «в эти дела».
Кондратьев нашел свою трактовку информационной блокаде вокруг него. Он считал, что министру выгодно было держать его в качестве резервного козла отпущения:
— Если операция в Чечне пройдет успешно, то лавры победителей найдется кому примеривать. Я же потребуюсь в случае неудачи, чтобы все списать на мою седую голову. Так все и вышло…
Кондратьев давал весьма резкую оценку методам ведения боевых действий в Чечне. Он говорил:
— Что это за война, которая ведется «сводными» полками и батальонами? Что-то «сводное» может быть в одном случае, когда войска потерпели поражение на поле боя. Вот тогда остатки сводятся и получают приказ держаться зубами за землю. Такой приказ отдавал Рокоссовский под Вязьмой, когда терять было нечего. А сейчас что? Нас без войны разгромили? Или армия попросту небоеспособна?
11 августа 1995 года исполнилось ровно шесть месяцев с того времени, как президент зачислил Кондратьева в распоряжение министра (генерал был не у дел и ждал решения дальнейшей своей участи). По закону именно полгода генерал мог находиться в таком положении. Чтобы напомнить о себе министру, он решил дать интервью «Комсомолке». То был знак и Верховному главнокомандующему, чтобы он как-то повлиял на решение дальнейшей командирской судьбы. Свое будущее Кондратьев тогда видел так:
«— Рапортов об отставке писать не буду. Я еще послужу.
— С Грачевым?
— Офицеры служат Родине и народу, — ушел от ответа генерал. — Есть устав, которым определяются должностные обязанности военнослужащих. Я готов их выполнять при любом военном министре…»
Кондратьева не раз спрашивали:
— Не чувствуете ли вы угрызений совести из-за того, что руководили расстрелом парламента?
Он отвечал обычно одинаково:
— Я всего лишь солдат и обязан выполнять приказ. Решение на задействование танков я не принимал. Принимало руководство.
Офицеры, тайком навещавшие Кондратьева в военном госпитале имени Вишневского, рассказывали мне, что генерал в минуты откровения признавался, что его сильно мучает чувство вины за причастность к октябрьским событиям 93-го года…
Указом президента РФ генерал был назначен в Министерство по чрезвычайным ситуациям. Арбатские офицеры, узнавшие об этом, говорили между собою, что, наверное, только в России могут так несправедливо поворачивать генеральские судьбы…
КОКОШИНАндрей Афанасьевич Кокошин был единственным гражданским человеком в высшем руководстве МО. При Грачеве к официальному названию его должности — «первый заместитель министра» добавилась еще и приставка «статс-секретарь». Загадочная приставка эта мало кому что говорила и только более-менее знающие поясняли, что она предполагает обязанность Кокошина осуществлять связь МО с исполнительными и законодательными структурами власти.
Андрей Афанасьевич пришел к нам из Института США и Канады — учреждения, которое было ненавистно многим в МО и ГШ по той причине, что уже продолжительное время почему-то брало на себя функции аналитического центра по реформированию армии, сокращению стратегических наступательных вооружений и выработке рекомендаций по другим военно-стратегическим вопросам. Все это совершенно не вязалось с проблемами США и Канады, пока еще далекими от Российской армии…
И тем не менее и Арбатов-отец, и Арбатов-сын продолжали упорно поучать Генеральный штаб, как жить на белом свете. Иногда оба с очень умным видом несли в газете или в телевизоре полнейшую военно-политическую ахинею, которую при желании мог в пух и прах разгромить даже самый зеленый аналитик ГШ.
— Опять утюги учат щук плавать! — так иногда комментировали офицеры появление нового арбатовского опуса.
Больше всего генштабовских раздражало, что подчас «кооператив» Арбатовых словно лоббировал военные интересы США… А поскольку Кокошин был выходцем школы Арбатова-старшего, то к нему у нас на Арбате было вполне объяснимое настороженное отношение… Тем более что в МО с некоторых пор стали поговаривать, что после «стажировки» Андрей Афанасьевич станет первым гражданским министром обороны России.
У Кокошина были хорошие связи в президентских, правительственных, парламентских структурах. Все это усиливало настороженность и в ближайшем окружении Грачева. Многим было ясно: если уйдет Пал Сергеич, придется искать новое место.
Кокошин старался работать так, чтобы не создавалось впечатление, будто он претендует на что-то большее. В свары не лез, поводов для них не давал.
Андрей Афанасьевич курировал в МО вопросы военнотехнической политики. Он много и охотно выступал с докладами и сообщениями о том, какие перспективы перевооружения армии нас ожидают. Прошел один год, второй, третий, четверый, и стало ясно, что Кокошин — большой сказочник. Ибо чем больше он рассказывал о прожектах, тем хуже становилось в армии с оружием и боевой техникой. А Андрей Афанасьевич продолжал рассказывать увлекательные байки о технологиях двойного назначения, о системах «выстрелил-забыл», о перспективах военного заказа, о новых программах перевооружений войск и флотов (почти все они оказались, мягко говоря, проваленными).
Когда спускался на воду заложенный еще в советское время корабль, когда проводились очередные стрельбы из нового оружия (которое чаще попадало в иностранную армию, чем в нашу), когда надо было «рекламнуть» новый вертолет, Кокошин мчался туда стремглав. И тут можно было ставить на что угодно — вечером он покрасуется в телевизоре.
Иногда мне хотелось зайти в кабинет Кокошина и сказать ему:
— Андрей Афанасьевич, вот вы уже который год рассказываете бодрые сказки о новом оружии, почему же тогда ар. мия плачется, что у нее в руках одно ржавое железо?
Но такого позволить себе я, конечно, не мог. За годы службы рядом с Кокошиным, я так и не понял, какую же реальную пользу принес этот человек России на своем посту…
Нередко я замечал, что ближайшее окружение министра бдительно следило за линией поведения Кокошина. Особенно — за теми его шагами, которые добавляли ему популярности. Иногда доходило до смешного…
После освобождения заложников, захваченных террористами в Минводах, Кокошин провел вечером пресс-конференцию для российских и иностранных журналистов, на которой предстал в роли одного из героев событий. Узнав об этом поутру, Грачев тут же распорядился вновь пригласить в Минобороны освобожденных заложников, представителей СМИ и сам провел пресс-конференцию по тому же вопросу.
Ситуация была нелепейшая и напоминала мне повторную съемку на телевидении или в кино. Одним приходилось вновь задавать те же вопросы, а другим — повторять рассказанное вчера.
Однажды сослуживец спросил меня:
— Есть у нас в МО начальник вооружений Вооруженных Сил генерал-полковник Ситнов. И есть Кокошин, который тоже занимается вооружениями. Две высокие должности, два огромных аппарата, а вопросы решают одни и те же. Где разница?
Я до сих пор не знаю ответа…
КОБЕЦ
…Главный военный инспектор — заместитель министра обороны генерал армии Константин Кобец занимал своеобразное место в команде Грачева. Его назначение на должность заместителя многие в МО связывали с тем, что министр стремился делать особую ставку на людей, находящихся на короткой ноге с Ельциным и его аппаратом. Кобец был одним из них. Как и министр обороны, он долгое время относился к разряду так называемых непотопляемых генералов.
Старожилы Арбата рассказывали, что еще в бытность Константина Ивановича главным связистом Вооруженных Сил СССР были у него по некоторым причинам морального плана натянутые отношения с партийными органами. Были разговоры, что в свое время начальник Главного политического управления СА и ВМФ генерал-полковник Николай Шляга однажды даже грозился отобрать у него партийный билет…
