На Запад Германия была развёрнута всегда, но на Россию-то немцы вначале не наступали. Петербург-Бердичев сам отдал приказ на переход границы и поспешное вторжение в Восточную Пруссию исключительно в интересах поддержки французов.
Конечно, Германия годами готовила войну, как и остальные её будущие участники. И всё же только о Германии можно сказать, что во многом она оказалась жертвой обстоятельств, сформированных не ей.
Сербия стала жертвой провокации.
А Россия?
Россия пала жертвой бездарного руководства и внутреннего предательства её интересов верхами, «сливками общества».
Мнение вдумчивого военного теоретика всегда знать нелишне, особенно если речь о такой фигуре, как маршал Шапошников, который знал Первую мировую войну и как солдат, и осознавал её как военный мыслитель. Вот его оценка начала войны: «Мобилизация на пороге мировой войны являлась фактическим её объявлением и только в таком смысле и могла быть понимаема… Если рассматривать ответственность за войну с этой точки зрения, то, безусловно, являются правыми те, кто возлагает вину за мировой пожар на Россию».
Непатриотичное рассуждение?
Нет, всего лишь неполное, потому что далее Шапошников говорил прямо: «Конечно, не русская мобилизация была причиной европейской войны» – и ссылался на Ленина, хорошо сказавшего о начале войны ещё во время войны. Причём Шапошников цитировал Ленина не только потому, что в 20-е годы был уже командиром РККА, а и потому, что Ленин бил, что называется, «в точку», констатируя: «Война есть продолжение политики. Надо изучить политику перед войной, политику, ведущую и приведшую к войне… Обыватель ограничивается тем, что-де «неприятель нападает», не разбирая, из-за чего ведётся война, какими классами, ради какой политической цели… Важно, из-за чего ведётся данная война».
Шапошников дал и образную, а одновременно и профессионально точную обрисовку войны: «За немцами с берегов Шпрее остаётся честь установления термина «встречный бой». Так вот, мировую войну в соответствии с её характером мы бы подвели под рубрику встречной войны. Может быть, на этом помирятся буржуазные дипломаты, политические деятели и историки в определении характера войны, а кстати и разделят пополам ответственность за войну».
Сказано отлично, но всё-таки, может быть, кому-то надо отдать и «большую половину»? Ведь Шапошников сам писал, что «рука сербского Генерального штаба направляла револьвер Принципа, бросая тем самым вызов Австро-Венгрии на кровавую борьбу»…
А кто направлял сербский Генштаб?
Нет, роль Германии в преддверии войны была неоднозначной, роль Австрии с самого начала была подчинённой.
И подлинными непосредственными зачинщиками войны оказались Франция и Англия, послушные Золотому Интернационалу. Поэтому нам остаётся бросить последний предвоенный взгляд на Англию и на её министра иностранных дел сэра Эдуарда Грея. Именно он, а не премьер-министр Асквит последними «ударами кисти мастера» завершил давно задуманное не им одним и не им в первую голову.
Выглядело это так…
НАКАНУНЕ вручения австрийского ультиматума Сербии Грей отклонил предложение Сазонова о коллективном воздействии России, Англии и Франции на Вену. Бритту надо было, чтобы ультиматум был предъявлен. Содержание его для англичан не было секретом: кроме заблаговременной информации австрийского посла, основные положения ультиматума были изложены 22 июля в «Таймс», контролируемой еврейскими кругами ещё со времен Дизраэли-Биконсфилда.
То есть «Таймс» известили тоже накануне…
В «день ультиматума», 23 июля, Грей принял австрийского посла Менсдорфа и стал рассусоливать о том-де ущербе, который нанесёт война торговле четырёх великих держав: России, Австрии, Франции и Германии. Англию он не упомянул, из чего австриец сделал благоприятный вывод: Англия воевать не будет. О Грее же Менсдорф доносил: «Он был хладнокровен и объективен, как обычно, настроен дружественно и не без симпатии к нам».
До вступления Англии в войну оставалось менее полумесяца…
Всю последующую неделю Грей, которого Сазонов даже в двадцатые годы аттестовал «убеждённым пацифистом», неутомимо занимался одним – направлением Европы к войне. День после вручения ультиматума, 24 июля, он проводит в неустанных трудах.
Уже сам, лично, он сообщает русскому послу Бенкендорфу, что готов-де при посредничестве «незаинтересованных» держав (Англии, Франции, Германии и Италии) обсудить кризис с Австро-Венгрией и Сербией.
Россия у Грея оставалась за скобками, но Сазонов то ли по наивности, то ли затемняя истину, и этот лицемерный шаг Грея позже оценивал высоко (мол, Грей «согласился» наконец с его предложением).
Грей, впрочем, сморщил при этом такую едва уловимую – не кислую, а лишь с джентльменской кислинкой — мину, что Бенкендорф назавтра доложил в Петербург: «Я не наблюдал ни одного симптома ни со стороны Грея, ни со стороны короля, указывающего на то, что Англия серьёзно считается с возможностью остаться нейтральной. Мои наблюдения приводят к определённому впечатлению обратного порядка».
Неглуп был всё же русский немец Бенкендорф!
Потом Грей вновь принял Менсдорфа. Вчера он отказался обсуждать австрийскую ноту по существу, заявив, что ему, мол, надо увидеть документ воочию. Теперь австриец привез официальную копию.
– Сэр, вот аутентичный текст.
Грей начал «тщательно» вчитываться в уже хорошо знакомый текст без каких-либо эмоций на идеально выбритом лице. Потом отложил бумагу и вздохнул:
– Вы дали сербам слишком мало времени и были чересчур категоричными. Но документ – поразительный, поразительный…
– Что вы имеете в виду, сэр?
– Ах, господин посол, я имею в виду то, что Англия, к счастью, здесь лишь беспристрастный наблюдатель.
И, наконец, 24-го же числа наступает очередь посла Германии в Лондоне фон Лихновски. Тут Грей был просто-таки категоричен:
– Пока речь идёт о локализации столкновения между вами и сербами, это меня не касается…
– Понимаю вас, сэр, – согласился Лихновски.
– Но если бы общественное мнение России заставило русское правительство выступить против Австрии, то опасность европейской войны, по нашему мнению, надвинется вплотную, – вёл далее Грей.
– Европейской? – невольно поёжился Лихновски.
– Да… И всех последствий такой войны четырёх, – Грей слегка, но отчётливо повысил свой тихий размеренный голос, – великих держав совершенно нельзя предвидеть.
Лихновски чуть не спросил: «А Англия?», но и так всё было ясно. Четыре державы – это Россия, Австро-Венгрия, Германия и Франция…
«Итак, Англия, слава богу, ставит себя вне конфликта», – облегчённо подумал про себя Лихновски.
Через день, 26 июля, английская «команда» Золотого Интернационала пошла уже с королевского козыря. Георг V интимно беседовал с племянником – братом кайзера принцем Генрихом Прусским. Король говорил так, как будто он со своим подданным сэром Греем читал с одного листа: войну-де надо локализовать между Австрией и Сербией, а Англия будет нейтральной.
Обманутый Георгом Генрих (обманутый ведь, чего уж там!) передал брату в Берлин, что эти слова явно «сказаны всерьёз».
Однако всерьёз говорилось другое. 27 июля на заседании кабинета Грей ультимативно потребовал участия Англии в войне и в противном случае пригрозил отставкой. Но это было уже просто кокетством: всерьёз возражать никто не собирался, хотя для виду кабинет и поломался…
Уинстон Черчилль со свойственной ему выразительностью очень точно продемонстрировал врождённое двуличие и лицемерие образцового английского джентльмена: он сообщал жене, что энергичные военные приготовления обладают для него «отвратительным очарованием».
Первое слово было попыткой самооправдания, второе же…
Второе содержало истину.
Июльские маневры Королевских военно-морских сил показали мощь Англии очень наглядно: для того чтобы объединённые флоты проплыли мимо яхты Георга V на инспекторском смотру, понадобилось шесть часов!
А в ночь на 29 июля, уже без парадной помпы, с потушенными огнями, британские дредноуты вышли из Портленда, прошли Английский Канал, французский Ла-Манш, и направились на боевую базу в Скапа-Флоу.
Теперь и для Британии наступал предвоенный финал…
Каким же был он?
Во всех трудах о Первой мировой войне заседание английского кабинета 27 июля, где Грей грозил отставкой, выглядит прямо-таки шекспировским сюжетом. После доклада Грея, который якобы впервые обратил внимание коллег на то, что на континенте вот-вот грянет война, воцарилось молчание.
Затем его нарушил лорд Морли, которому в 1914 году исполнилось семьдесят шесть лет (умер он в 1923 году). Это был английский либерал старого закала. Он написал биографии Вольтера, Руссо, Кромвеля и собственного патрона – Гладстона…
