- Слава тебе за доброту к православным! Слава тебе, что не забываешь народа простого, неразумного. Как запретил ты хлебным вином торговать кому ни попади, так и беды меньше. Все русские беды от вина!
-Я готов помиловать десять разбойников, нежели одного корчмаря! откликнулся на похвалу Борис. - Потому и надобны школы! Зная цену своей голове, разумный человек пропивать ума не станет.
Иов побледнел, примолк, и Борис мстительно тоже замолчал. Минуты шли, разговора не возникало, и тогда патриарх пополз с лавки на пол, пока не бухнулся на колени. И заплакал:
- Не надо школ! Не надо русских людей в немцев переделывать!
- В каких немцев?! - закричал Борис и хватил книгою по столу. Господи, отчего я в России царь!? Уж лучше бы у самоедов!
Иов плакал и твердил свое:
- Одежду носят куцую, брады бреют. Муж без брады!
Боже! Уж и не поймешь, кто баба, кто мужик. Немцев в Москве куда не ткнись. Спаси, государь, Россию! Не погуби!
Борис подбежал к Иову, утер ему слезы, посадил на стул, вложил ему в руки новую книгу.
- Мы с тобой умеем читать, и ладно. Не будет школ!
Зачем корове пшеница, коли к сену привыкла. Кого царь забыл, того Бог не оставит. - И вдруг голос так и звякнул, как сталь о сталь. - Смотри, отче, не перечь моей посылке дворян в ученье. И так не все ладится. В Англию хотел шестерых отправить, поехали четверо, в Любек пятеро, шестой в монастырь сбежал. Во Францию теперь собираем. Государство без ученых людей все равно, что православие без храмов. Ты об этом, святейший, и сам знай, и других наведи на ум.
На том беседа закончилась. Пришел дворецкий и доложил:
- Пожаловали ливонские дворяне и граждане. Числом тридцать пять человек. Ждут паря во дворе, ибо все они изгнанники, одеты как придется и потому идти во дворец не смеют.
- Зови всех к столу, - распорядился Борис. - Скажи, да слово в слово: хочу видеть людей, а не платье.
Чем только не потчевал оборванцев! В слове им ласка, кушанья на золоте, на серебре, обещания одно другого краше. А за что? За то, что не русские? Иов кряхтел да тер прозябший нос скатертью.
После яств в столовую палату принесли ткани, соболей, было роздано жалованье, грамоты на поместья.
- Дворяне у меня все князьями будут! - пылал от своих щедрот Борис. Мещане дворянами. От вас же одного хочу, молитесь за мой Дом и не предавайте.
Дворянин Тизенгаузен в восторге от Бориса поклялся от им?ни всех ливонцев умереть за такого царя!
- Мы видели в твоем царстве, великий государь, среди сонма счастливых и всем довольных людей только одного огорченного. Его провезли по улицам города.
- То взяточник, - объяснил царь. - Я люблю всех моих подданных равной любовью. Гнев же мой - на взяточниках, сокрушающих порядок, и на корчмарях, потакающих пороку.
Пора было из-за стола, и ^се помолились Богу, а духовник Борисов сверх того прочитал к удивлению Иова совсем новую молитву:
- "Да пошлет Господь душевное спасение и телеснос здравие слуге Божия, царя Всевышним избранного и превознесенного, самодержца всей Восточной страны и Северной; о царице и детях их; о благоденствии и тишине отечества и церкви под скиптром единого христианского венценосца в мире, чтобы все иные властители пред ним уклонялись и рабски служили ему, величая имя его от моря до моря и до конца вселенныя; чтобы россияне всегда с умилением славили Бога за такого монарха, коего ум есть пучина мудрости, а сердце исполнено любви и долготерпения; чтобы все земли трепетали меча нашего, а земля Русская непрестанно высилась и расширялась, чтобы юные, цветущие ветви Борисова Дома возросли благословением Небесным и непрерывно осенили оную до скончания веков!"
- Хороша ли молитва, святейший? - спросил государь Иова. - Нет ли в ней такого, что не угодно твоему слуху? Все ли слова верны, так ли стоят?
- Хороша молитва! - ответил Иов, не умея возразить человеку, коему был обязан и саном митрополита, и патриаршеством. С глазу на глаз, может, и сказал бы чего, но при многих людях, при иноземцах! Спохватился: Благословляю всех читающих молитву, всех слушающих, да будет истина сих слов угодна Господу Богу.
Борис преклонил голову перед Иовом и вдруг положил ее, тяжелую, ему на грудь.
- Припадаю к тебе, как к отцу. Не о себе пекусь, о процветании и крепости государства. Ты, святейший уж постарайся, пусть читают молитву во всех домах, на всех трапезах, на всех вечернях, на всех праздниках за первыми чашами. Не грех церкви помнить царя; который помнит церковь. Кто и где возводил колокольню выше Ивановой? Нашей с тобою!.. Народ со всей земли идет поглядеть на чудо.
В тихой немощи покидал Иов царские палаты. Покинувши, приосанился - не гоже от царя хмурым выходить. Приосанился с натугою, ради людей, а на крыльце-то уж совсем просиял. Господи! Зачем ходил - все исполнено. Царь обещал школ не заводить.
Стало быть, слушает своего патриарха. Да и молитва складная.
Борис тоже был доволен прожитым днем. Добыл Дому своему тридцать пять ретивых заступников. Федору - опора, ее нужно готовить исподволь, пока время есть и казна нескудна.
Перед сном спели с Марьей Григорьевной'новую молитву, крестясь на образ "Спаса Нерукотворного".
Трижды спели.
А как легли, Марья Григорьевна спросила:
- Помнишь, слух был о царевиче Дмитрии?
У Бориса даже дыхания не стало.
- Ты чего? - всполошилась Марья Григорьевна. - Врача, что ли, покликать?
Подождала, выпросталась из-под одеяла, и тут схватил он ее за бок железной рукой. Так крутнул, что в глазах потемнело: однако ж не пикнула. Голосом спросил ровным:
- О чем это ты?
Марья Григорьевна взяла Бориса за ручку и, целуя, заговорила быстрым холодным шепотом.
- Приезжала ко мне княгиня Марья, мать Митьки Пожарского. Была она в гостях у княгини Лыковой, а та своими ушами слышала от жены князя Скопина-Шуйского, как жена князя Шестунова у себя в людской застала прохожую странницу, и та говорила, будто царевича Дмитрия за час до смерти подменили. Потому-то царица Манька Нагая и вопила притворным воем, потому всех и поубивали, кто правду сказать мог.
- Где же он, царевич Дмитрий? - спросил Борис пересохшей глоткой. Отчего не объявится? Не попросит своего? Мы бы ему, боясь Бога и любя корень Рюриковичей, с радостью вернули бы то, что не наше.
Теперь примолкла Марья Григорьевна.
- Так отчего же он не объявляется? Где его искать, чтоб взять за белые руки да отвести на высокий москевский престол?
- Говорят, время не пришло, - тихо откликнулась Марья Григорьевна.
Борис вздохнул, повернулся на бок.
- Коли так, давай спать. А княгинюшкам своим подскажи: пусть их мужья говорунов слушают и мне сказывают. Мне всякое слово знать дорого. И худое, и доброе. Я за глупости не накажу, а вот за утайку пусть доброго к себе отношения не ждут.
Первым приехал с доносом на князей Лыкова и Голицына князь Дмитрий Пожарский. Князья крепко полоскали Борисово имя за царскую награду холопу Воинке.
Уж чего наговорил холоп Воинка на своего господина князя Шестунова, про то один Годунов знал. О верности государю и о кознях Шестунова объявлено было принародно с крыльца Челобитного приказа. Воинке государь пожаловал поместье и взял в свою службу, в дети боярские. (Боярские дети - это не дети бояр, это служилые люди, одно из дворянских сословий.)
Шестуновым, однако, от царя ни опалы, ни укора. Да уж лучше бы, кажется, тюрьма, чем еженощное ожидание царевых слуг. За столом ложка из рук валится, мысли в голову не идут. Родня и близкие люди от тебя шмыгают, как мыши от кота. Дом торчит на виду у всех хуже зачумленного.
Всколыхнулась Москва от той Воинковой славы, как брага. Та же бражиая вонь пошла, та же пена безобразная изо всех щелей, из тьмы подполий полезла наружу. Кинулись холопы в Кремлевские приказы на господ своих с изветами. Стрельцы на стрелецких голов, дворяне на полковников, приказная строка на дьяков, попы на архиереев, бояре на бояр, жены бояркие на жен боярских" девы на дев. Словно все только и ждали, когда в доносчики позовут.
В те дни, говорят, собаки на Москве заливались таким лаем, что голуби трепетали в небесах и падали замертво от усталости, но сесть на облаянную Москву не решались.
И наконец попалась в сеть достойная царской немилости рыба белуга боярин Богдан Яковлевич Вольский.
Вольский был из рода Малюты Скуратова, по Марье Григорьевне родственник Борису, старый друг его. Борис спас Вольского от смерти во время старой смуты, когда Бельский тянул на престол царевича Дмитрия, чтоб самовластвовать именем отрока. Вот они когда загуляли по Москве, слушки и слухи будто бы Бельский отравил царя Ивана Грозного и желает смерти царя Федора Ивановича.
Двух умных для России всегда было много. Борис, достигнув шапки Мономаха, не желал иметь подле себя хваткого, многожаждущего вельможу. Нашел Богдану дело - поставить в степях, на берегу Донца, для укрощения донского казачества город Борисов.
