…Я не верю в христианскую религию и называю себя верующим атеистом. Я верю в разумный космос. Давно известно, что при некоторых, как правило, экстремальных обстоятельствах родственные души общаются, даже если они находятся далеко друг от друга. Может быть, в тысячах километров. Разве возможно, чтобы слабые биотоки человека преодолевали такие пространства?
Ученые давно ищут ответ, как же все это происходит. А политики знать ничего не хотели, говорили о том, что это мракобесие. И даже церковь принимала самые жестокие меры против тех, кто отстаивал что-то непознанное. Колдовство! Вот и весь разговор. Но против фактов не пойдешь. Действительно такое общение есть. Оно доказано научно. Почти каждый сталкивался с этим на практике.
Осмелюсь предположить (гипотеза), что явление это связано с космосом, с недоказанным пока космическим разумом, с тем сложным миром, который окружает нас, но о котором мы ничего не знаем.
Так вот. Сильный импульс какого-то субъекта, может быть, человека, оказавшегося в экстремальных обстоятельствах, улавливает космос. И он-то посредством своих средств коммуникаций находит этот объект (личность), кому этот сигнал был предназначен, как бы далеко этот объект ни находился. Таким образом осуществляется контакт. Все сложно, но и все логично. Требуются доказательства. Несомненно, когда-нибудь они будут, так как разум человеческий постоянно ищет и находит то, что вчера еще казалось абсурдом.
В нашей семье мой атеизм совершенно спокойно уживался с религиозностью близких даже тогда, когда я возглавлял московскую партийную организацию…
Весной 1930 года никто из нас, как и тысячи других семей по всей стране, не предполагал, на каком крутом историческом повороте находится страна. Речь шла о вступлении в колхоз.
Сейчас много критики раздается по поводу коллективизации. Да, она проводилась сталинскими методами. Было допущено много беззаконий. Но ведь есть и вторая сторона этого дела – коллективизация позволила стране ускоренными темпами проводить индустриализацию, обеспечивая развивающуюся промышленность сырьем и рабочей силой. Не следует забывать и о том, что накануне войны народ жил сытно, полки продовольственных магазинов были заполнены качественными продуктами отечественного производства. Страна имела необходимые стратегические запасы зерна и других сельхозпродуктов.
Сейчас, кого ни послушаешь, каждый говорит: загоняли в колхозы насильно! Я расскажу, как это происходило в Строгине, рядом с Москвой.
Я помню, как началась эта первая колхозная весна. Пригласили всех сельчан взрослых к избе-читальне. Туда пошла и мать. Часа через два приходит, всех нас собирает. Мне было лет десять, все остальные – повзрослее. Мать начала:
– Хочу, ребята, с вами посоветоваться. Вот приглашают нас в колхоз. – И рассказала, что им говорили на собрании, сколько тракторов обещали.
Старший брат, которому было тогда семнадцать лет, с жаром поддержал идею:
– Конечно пошли!
А почему он так горячо поддержал? Потому что вся тяжелая работа была на нем: пахать и сеять, возить навоз, убирать урожай – да мало ли что ложится в крестьянском хозяйстве на мужские плечи! Уезжал в поле рано утром. Пообедал – опять в поле. А вечером приезжает, садится за стол ужинать, ложку поднял, а голова падает, и он, обессиленный, засыпает прямо за столом… Очень мать его жалела.
Конечно, посыпались вопросы, что от нас надо. Оказалось, нужно отдать в колхоз корову, лошадь, сбрую всю отдать. Куры, правда, остаются.
Самая тяжелая новость – отдать корову, потому что корова была кормилицей. А все стадо строгинское было таким замечательным! Бывало, идет с пастбища, вымя у каждой буренки чуть ли не по земле тащится. И каждая хозяйка встречает свою корову около дома кусочком немного подсоленного хлеба. Та хлеб берет мягкими теплыми губами, а хозяйка гладит свою кормилицу, приговаривая какие-то свои ласковые слова. И вдруг этих таких родных животных надо отдать в большие дворы!
Погоревав, скот мы сдали, в колхоз вступили. Я помню, моя мама со своей сестрой каждый вечер ходили проведывать свою корову. Придирчиво смотрели, как ее в колхозе кормят, как доят. Приходили расстроенные – все казалось не так, как надо. Это была трагедия!
Продолжалось это недолго. Через несколько месяцев появилась статья Сталина «Головокружение от успехов». Коров разобрали по дворам, колхоз распался.
Снова собрание, на котором объявляют, что вступать в колхоз можно только по желанию. Брат опять за свое:
– Обязательно вступаем, я уже привык.
А к чему он привык? Привык к хорошей колхозной столовой. Для этого собрали самых опрятных и умелых женщин, которые хорошо готовили.
Привык, что давали корм для скотины. Силос закладывали колхозом, и каждому по талонам выдавали корм для его живности. Мое дело было поехать с санками, отдать талон, получить и привезти силос. Словом, мы опять вступили в колхоз. Корову вновь отдали.
В колхозе у нас фактически работал только брат. Две сестры, что постарше, другими делами занимались. Младшая сестра еще была маленькая. Но мы с ней летом сколько-то трудодней заработали. По нашим меркам да по сравнению со взрослыми – очень мало, но осенью привезли на эти трудодни столько сельскохозяйственной продукции – картошки, свеклы, моркови, капусты, – что мать ахнула: «Куда я все это дену?»
Колхоз много доброго сделал для сельчан. Открыли хороший детский сад. Там даже можно было брать обеды на дом. Помню, мать купила мне судки, и я ходил туда за вкусными обедами. В школе нас тоже сытно кормили. Только посуду – тарелки да ложки – мы приносили с собой и сами мыли. Потом колхоз купил на всех алюминиевую посуду.
Открыли поликлинику. Сначала был только фельдшер, а потом и врача дали.
В сельсовете появился телефон, и каждый мог оттуда позвонить в Москву или районный центр. Поставили столбы, провели радио. Колхоз взял на себя все расходы, и в деревне в каждом доме появились круглые «говорящие тарелки». Теперь мальчишкам не нужно было стучать палочкой в окна – приглашать на собрание: по радио сообщали о всех новостях колхоза, в том числе и о собраниях. Единственное, чего тогда еще не было, – электричества.
Магазин появился приличный. Конечно, дефицит еще был большой, но разутые-раздетые не ходили. В подшитых валенках и сапогах ходили точно.
Это было начало тридцатых годов. То есть зажили по-хорошему. Деревня ожила. Это потом все пошло шиворот-навыворот, когда Сталин выдвинул лозунг ликвидации кулачества как класса и когда начали «закручивать гайки» на селе и принялись искать «вредителей».
Когда раскулачивали, в Строгине не посадили ни одного человека. В Митине же при их-то бедности почти половину хозяев раскулачили: кто-то кому-то не нравился – писали доносы. Людей сажали на телегу, причем семьями, где было по шесть – восемь детишек, и отправляли в ссылку…
А вот с приходом колхозов и в Строгине одна женщина, у которой сын работал в охране Кремля и дослужился до довольно высокого звания, распоясалась – тоже начала писать доносы.
Первым пострадал полевод колхоза. Высадили рассаду капусты, а тут морозец – это часто у нас бывало, – рассада замерзла. Она пишет донос: «Это вредитель. Он специально высадил рассаду, зная, что будет мороз». И хотя у него была рассада про запас – он все предусмотрел, – его все-таки посадили. И второй колхозный умелец, который занимался тепличным хозяйством, тоже попал под ее злой навет, и его тоже посадили. Если бы жив был отец, его наверняка постигла бы такая же участь.
Это были крепкие, грамотные мужики. Они читали агрономические книжки, умело вели хозяйство, обменивались опытом. У них были самые хорошие урожаи в Строгине, самая породистая скотина – словом, настоящие работяги.
После их ареста некому было руководить колхозниками на этих самых выгодных работах, дающих наибольший доход из-за близости к Москве. В результате урожаи пошли на убыль. Плохо стали удобрять, ухаживать за полем. Захирело и тепличное хозяйство. Разболталась дисциплина, и наш колхоз им. Кирова распустили.
Правда, этой женщине потом село объявило бойкот, узнав, что доносы были ее рук дело, и та вынуждена была уехать из деревни. Но свое черное дело она сделала.
Кроме этих двух человек, в Строгине никого больше не выслали и не арестовали, хотя деревня была богатой.
Мы знали, что в 1937–1938 годах были репрессии. Но нам не известны были их масштабы. Скажем, я учился в Тушине. Там строили новые авиационные заводы. И вдруг арестовывают директора одного из заводов. На большом митинге, который проходил на площади, все близко работавшие с ним доказывают, что это был враг. Проходит неделя, и арестовывают тех, кто выступал на митинге, – объясняют, что это тоже враги. Так на наших глазах арестовывают человек пятнадцать – двадцать. Потом все успокаивается, заводы продолжают работать.
