Когда шли массовые процессы, мы, конечно, читали материалы о них – ведь все стенограммы печатались в «Правде», причем каждый обвиняемый на суде признавался: «Да, я работал как шпион. Да, я так себя вел». Мы думали: как же не верить, когда человек сам, в присутствии стольких людей говорит, что он шпион? Мы в это верили. И потом, мы не знали масштабов этих репрессий.
Но факты, особенно касающиеся близкого тебе человека, которого ты хорошо знал, вызывали сомнения. Скажем, у меня была тетя, которая жила в Рублеве. Муж ее заведовал там обозным хозяйством Рублевской госстанции. Он был членом партии. Его арестовывают, и он пропадает. Я никак не мог поверить, что дядя Коля, добрейшей души человек, мог быть врагом народа! А потом, как там быть врагом народа – на Рублевской станции, да еще человеку, которые заведовал телегами, лошадьми, небольшим хозяйством? Трудно было в это поверить…
На время коллективизации приходится моя учеба в школе. До школы читать меня пыталась научить сестра Татьяна. Но дальше слова «мама» я не продвинулся. Пользуясь любым случаем, я удирал от нее. Зато, когда я пошел в школу, уроки сестры мне пригодились. Через неделю я уже свободно читал – видимо, созрел для этого. И чтение стало самым любимым занятием моей юности.
В школу я пошел в восемь лет к той же Вере Васильевне. Когда я был уже в третьем классе, к нам прислали другую, молодую учительницу – жену того самого человека, который служил в охране Кремля. Молодая учительница оказалась под стать своей свекрови. Она выдавила Веру Васильевну из школы. Закончился учебный год, и Веру Васильевну уволили. Но я учился хорошо при всех преподавателях.
Математика мне давалась легко. Я любил геометрию, а особенно стереометрию. Для меня каждая задача была интереснейшим ребусом. Как сейчас помню, незадолго до 1 сентября я получил учебники, открыл задачник и за два вечера перерешал все задачи по стереометрии.
Среднюю школу я заканчивал в Тушине. Первоначально мы учились в бараке, но в 1936 году здесь построили двухэтажную кирпичную школу, и нас перевели в это новое здание. Это был настоящий дворец: светлые классы, новые парты, огромные, под потолок, окна, широкие коридоры.
Я уговорил мать пойти на родительское собрание и посмотреть новую школу. Мать пришла за полчаса до собрания. Я поставил ей стул около класса, чтобы она не очень утомилась, так как здоровье у нее стало совсем плохим.
При знакомстве выяснилось, что директор школы Александр Николаевич Абрамов, член партии, солидный человек, – старинный мамин знакомый. Раньше он заведовал начальной школой в Митине и одновременно руководил в Рождественской церкви хором. Мой дед, построивший эту церковь, был старостой в ней и два раза в год давал Абрамову отрез на костюм в качестве платы за этот хор.
Александр Николаевич сватался к моей матери. Она была младшей дочерью, и мой дед в ней души не чаял и не отпускал от себя, хотя ей было уже двадцать шесть лет. Абрамов ему нравился. Но выбор оставил за дочерью. Его смущало то обстоятельство, что жених был «чужак»: в деревне не знали его корней. Мать решила не выходить замуж за «чужака». Потом она встретила строгинского Григория Егорычева, который был на два года моложе ее. У того корни были здешние, да и понравился он ей больно.
Эта встреча матери с юностью состоялась в 1936 году. В следующем году мама умерла. Я учился тогда в девятом классе.
Учился я с удовольствием. Мать никогда не смотрела мой дневник: знала, что там все в порядке. Мне очень нравились уроки литературы. Множество стихотворений я знал наизусть, а память у меня была превосходная. Учительницей литературы была у нас Ольга Прокофьевна Яхлакова. В годы Гражданской войны она служила в политотделе Первой Конной армии Буденного. Ольга Прокофьевна была очень хорошим педагогом и старалась привить нам свою любовь к литературе.
В восьмом классе она послала меня в Москву купить в кассе Большого театра билеты на оперу «Князь Игорь». Мы как раз изучали в школе «Слово о полку Игореве». Собрали по восемь рублей «с носа», и я поехал. Подхожу к кассе, а там говорят, что все дешевые билеты давно проданы. Остались только по пятьдесят шесть рублей. Меня эта цифра в жар бросила.
– Да вы что?! Откуда у нас такие сумасшедшие деньги?
– Ничего не могу сделать.
Я понуро отхожу от кассы и вижу надпись на двери: «Дирекция Большого театра». Открываю дверь, поднимаюсь по лестнице на второй этаж. Смотрю – табличка: «Главный дирижер Большого театра С. А. Самосуд». Я захожу – секретарши нет, прохожу дальше, открываю следующую дверь. Там солидные мужи о чем-то спорят. Я открываю дверь пошире.
Наконец С. А. Самосуд обратил на меня внимание:
– Ты что здесь делаешь, мальчик?
– Мы сейчас изучаем «Слово о полку Игореве», – начал я ему объяснять, – и я приехал из Тушина, чтобы купить билеты на оперу «Князь Игорь». Собрали мы по восемь рублей, а по пятьдесят шесть рублей мы купить не можем. Нет их у меня.
Смотрю, он открыл свою книжечку, пишет что-то там.
– Сколько, мальчик, тебе билетов надо? Иди в кассу с этой бумажкой.
По дороге читаю. На именном бланке написано: «Выдать подателю сего столько-то билетов». Я подхожу к кассе, подаю в окошечко бумажку.
– Ты откуда это взял? – изумленно спрашивает кассирша.
– А разве там не написано? – с достоинством ответил я.
Не знаю, откуда она взяла эти билеты, но выдала на весь класс и по восемь рублей.
Ольга Прокофьевна часто задавала нам писать сочинения – домашние и классные. Классным сочинением я за два часа почти всю тетрадку исписывал. Ей очень нравились мои работы. Помню, писали мы сочинение по роману Николая Островского «Как закалялась сталь». А у Островского свой слог – очень простые, не очень длинные фразы, но очень выразительные, емкие. Я решил тоже писать простыми фразами и накатал целую тетрадку. Кажется, только одна страничка оказалась незаполненной. Ольге Прокофьевне так понравилось мое сочинение, что она на следующий день читала его перед всем классом.
Как-то я написал домашнее сочинение на тему «Влияние русских и западноевропейских писателей и поэтов на творчество Пушкина». Исписал три тетрадки. Я тогда, помню, перелопатил кучу литературы. Это был юбилейный 1937 год – отмечалось столетие со дня гибели Пушкина, поэтому печаталось множество интереснейших материалов в газетах и журналах. Она мое сочинение направила в район и очень гордилась, что ее ученик написал такую работу.
Ко дню пушкинского юбилея мы поставили также несколько сцен из «Бориса Годунова». Я до сих пор помню наизусть многие строки из изучаемых тогда произведений.
Много внимания Ольга Прокофьевна уделяла правильности нашей речи, и не только содержанию, но и форме изложения. Часто можно было слышать: «Не части, говори четко каждое слово, ясно выражай свои мысли, говори грамотно, обязательно выговаривай все окончания, строй фразу правильно. У тебя должно быть подлежащее, сказуемое. Не забывай знаки препинания, когда говоришь». Иногда она разбирала какую-то фразу ученика перед всем классом и при участии всех учеников. Было не обидно, а даже интересно, тем более что это никого не минуло. Каждый из нас прошел эту школу.
В школе в Строгине ни октябрятской, ни пионерской организаций не было. И когда я пришел в Тушино, то, перешагнув через пионерию, сразу вступил в комсомол. Это было в 1936 году. Принимали меня в члены ВЛКСМ в Красногорском райкоме комсомола.
Тогда нужно было не только устав знать назубок, но и фамилии, имена, отчества всех секретарей ЦК комсомола. Очень дрожали. На самом деле все оказалось не так страшно.
Мы все были активными комсомольцами. Я помню, когда были выборы в Верховный Совет – уже после принятия Конституции СССР 5 декабря 1936 года, – одним из кандидатов был Мехлис. Мне тогда было семнадцать лет, но меня уже обязали быть агитатором. На большом собрании в аэроклубе я говорил речь в поддержку Мехлиса. А в Строгине, где развесили плакаты с его биографией и портретом, какие-то хулиганы исправили вместо Мехлис – «Мехлисть». Все это спешно убрали.
В тушинской школе хорошо была поставлена спортивная работа. Обострение международной обстановки во второй половине 1930-х годов порождало ощущение надвигающейся войны. И нас готовили к этой войне.
На уроках военной подготовки нас обучали военному строю и командам, показывали, как пользоваться противогазом, знакомили с винтовкой, гранатой. В коридорах школы можно было видеть плакаты и стенды с изображением и муляжами оружия. Занятия военным делом на уроках совмещали с пробежками в противогазах, лыжными кроссами, общей физической подготовкой. Много стреляли в тирах.
Девушек готовили как сандружинниц: учили оказывать первую помощь раненым, накладывать шины, делать перевязки. Мы были первыми в Москве и области, кто сдал нормы на значок БГТО – «Будь готов к труду и обороне!». В почете были «значкисты» – ребята, на груди которых красовались значки БГТО, ГТО и «Ворошиловский стрелок».
