— Однако… — начал было я, но она тотчас же перебила меня.
— Извиняюсь… Но я не думаю, чтобы мои родные имели что-нибудь против моего знакомства со старцем, который заставляет говорить о себе всю Россию от мала до велика. Его выводят в романах, повестях, рассказах. Им интересуются и за границей. Для меня он представляет интерес как литературный тип, яркое, красочное пятно на фоне нашей общественности.
— Но согласитесь, что в данном случае могут быть различные взгляды, различное отношение, — возразил я. — Не забывайте, что "старец" в широких кругах пользуется слишком определенной репутацией. А среди интеллигенции о нем нет двух мнений, — сказал я, старательно подчеркивая последние фразы.
— Позвольте, но сами вы лично находите что-нибудь предосудительное в знакомстве со "старцем"? — спросила меня г-жа Гончарова тоном экзаменатора.
— Во всяком случае, я не рекомендовал бы лично знакомиться с ним молодым дамам и барышням, особенно с приподнятой нервной системой, мятущимся, наклонным к экзальтации.
— Благодарю вас, — с явной иронией заметила г-жа Гончарова, — очевидно, вы и меня зачислили уже в рубрику экзальтированных, мятущихся дам.
— Простите… я говорю вообще… Вы знаете, что наш век не напрасно считается нервным веком. И это особенно применимо к прекрасной половине человеческого рода, как находящейся в гораздо более худших условиях жизни — общественных, правовых, политических и т. д.
— Значит, вы решительно отказываетесь содействовать моему знакомству с "прозорливцем"?
— Решительно… до тех пор, конечно, пока я не узнаю, что ваши родные ничего не будут иметь против вашего личного знакомства с Распутиным.
— Хорошо, — немного подумав, сказала г-жа Гончарова. — Я переговорю со своими родными по этому поводу и завтра же сообщу вам по телефону об их решении. Вы позволите?
— Пожалуйста.
На другой день г-жа Гончарова сообщила мне, что ее родные не только ничего не имеют против ее знакомства со "старцем", но, наоборот, просят меня посодействовать этому знакомству, так как признают, что оно необходимо ей для задуманной ею повести из жизни современного общества.
— Теперь ваши сомнения отпадают? — слышу я торжествующий голос Ксении Владимировны.
— О да, конечно. И в доказательство этого я могу сейчас же сообщить, что вам следует предпринять для достижения вашей цели… Вы слушаете?.. Как-нибудь утром, около 9 или 10 часов, не позднее, позвоните по телефону N 00-00. Запишите. Это телефон Распутина, вы найдете его в телефонной книжке. Скажите ему, что вы желали бы повидать его, чтобы посоветоваться по одному делу. Этого будет достаточно вполне. "Прозорливец" очень любит новые знакомства, особенно дамские. Не сомневаюсь, что ваше контральто сразу же расположит его в вашу пользу. А какое дело, какой совет, — это вы уже сами придумаете лучше меня. Попросите его назначить время, когда вы можете застать его. Адрес "старца": Английский проспект, дом 3, кв. 10.
— Большое вам спасибо. Я завтра же позвоню к нему. И о результате непременно сообщу вам. До свидания!..
На другой день, около двух часов, звонят по телефону.
— Кто говорит? — спрашиваю я.
— Ксения Владимировна.
— Здравствуйте! Что нового?
— Нового у меня немало. Я сегодня была у "старца".
— Вот как! Поздравляю вас. Вы не теряете времени напрасно.
— Мне хотелось бы поделиться с вами своими впечатлениями. Могу ли я застать вас сегодня, в семь часов вечера?
Я отвечал, что буду ждать ее.
Когда в семь часов г-жа Гончарова приехала ко мне, я попросил ее рассказать о ее свидании с "прозорливцем" возможно подробнее.
— Я воспользовалась вашим советом, — начала г-жа Гончарова, — и сегодня утром, в десятом часу, позвонила к Распутину. Сначала говорила его прислуга, а затем к телефону подошел он сам. Я сказала, что желала бы повидать его, чтобы поговорить и посоветоваться с ним. Он сказал: "Ну, что ж, приходи". — Когда же? — спросила я. — "Да хоть сейчас".
Я не заставила себя ждать, тем более, что автомобиль брата был свободен, и я могла им воспользоваться. Через полчаса я была уже в квартире "прозорливца".
Большая квартира, хорошо обставленная, мебель в декадентском стиле. Меня встретила прислуга, довольно пожилая женщина, которая и провела меня в комнату, играющую, по-видимому, роль приемного зала.
Тут, в ожидании выхода "старца", сидели просители. Их было четверо — трое мужчин и одна бедно одетая, болезненного вида, девушка. Я очень внимательно осмотрела их.
Из мужчин обращал внимание на себя представительный господин в безукоризненном костюме. Я тотчас же решила про себя, что это какой-нибудь вице-директор, а может быть, и директор департамента или что-нибудь в этом роде. На журфиксах у брата я часто встречаю господ этого ранга и потому привыкла почти безошибочно угадывать их служебное положение на иерархической лестнице.
Недалеко от него глубоко в кресле сидел какой-то инженер-путеец со значками и орденами, по-видимому, железнодорожник. У него был до крайности сосредоточенный и озабоченный вид. Не обращая ни на кого ни малейшего внимания, он, казалось, весь ушел в свои мысли.
Наконец, рядом с дверью помещался на конце стула господин средних лет, провинциального облика, одетый в старый, потертый сюртук. Он то и дело пугливо и трепетно оглядывался на дверь, в которую должен был войти "прозорливец".
Но вот и он сам. Неслышно ступая ногами, обутыми в туфли, в зал вошел Григорий Ефимович.
На нем была рубашка ярко-лилового цвета, — настолько яркого, что, глядя на нее, глазам становилось больно. Пояс с кистями. Лицо серое, с морщинами вокруг глаз. Темные волосы подстрижены в скобу. Борода — мочалкой.
Он начал обходить посетителей.
— Ты чего? — спросил он сидевшего около дверей бедно одетого господина, который при входе "пророка" быстро вскочил с места и отвесил ему низкий поклон.
— С просьбой, Григорий Ефимович, с покорнейшей просьбой… Сделайте божескую милость, войдите в мое несчастное положение…
— Ну, ну, говори, в чем дело? — торопил Распутин.
— Окажите протекцию… Служил я по министерству народного просвещения, но сейчас нахожусь без должности… Замолвите словечко.
— Просвещение… просвещение… не люблю я этих просвещенцев, — не довольным тоном говорил "прозорливец", испытующе поглядывая на стоявшего перед ним в раболепной позе просителя.
— Семья, Григорий Ефимович… А жить совершенно нечем. Заставьте вечно Бога молить за вас. Ведь вы все можете. Одно ваше слово…
— Ну, ладно, ладно… подожди, я подумаю, а может, напишу тебе, — сказал Распутин и обратился ко мне. — Это ты сейчас звонила ко мне?.. Как, бишь, твое имя? — спросил он, заглянув мне прямо в глаза.
— Ксения Влади… — начала было я, но он тотчас же перебил меня.
— Да, да, Ксения… Ксения… У меня уже есть одна Ксения… Так, так. Проводи ее в мою особенную, — сказал "старец", обращаясь к проходившей в ту минуту прислуге.
— Пожалуйте, барышня, — сказала та, обращаясь ко мне.
Я пошла за прислугой, которая через коридор провела меня в небольшую комнату и сказала:
— Посидите здесь. Отец Григорий сейчас придут. Оставшись одна, я с изумлением осмотрела обстановку "особенной"; очевидно, эта комната служила и спальней, и в то же время кабинетом для Распутина. Тут стояла кровать и умывальный столик; последний отличался самым примитивным устройством. В простенке между окнами стоял стол, на котором в беспорядке были разбросаны письма и телеграммы.
Особенно много было телеграмм; две из них лежали на краю стола около того места, где я сидела. Мне бросились в глаза крупные слова, которыми начиналась одна из таких телеграмм: "Отец Григорий". Чтобы не соблазняться, стараюсь не смотреть на письменный стол.
Сижу в ожидании "пророка" и рассматриваю в подробностях его "особенную". Взгляд скользит по стенам, по мебели; забывши о своем решении, взглядываю на письменный стол, и в глаза невольно бросается подпись, стоящая под лежавшей сверху телеграммой: "Княгиня NN". Громкая, историческая, известная всей грамотной России фамилия.
"Очевидно, здесь не делают секрета из телеграмм; быть может, даже намеренно афишируют их", — подумалось мне. И, подавив в себе внутренний голос, который не переставал протестовать, я заглянула в телеграмму. Она была городская и состояла из нескольких строчек:
"Просим глубокоуважаемого Григория Ефимовича быть восприемником нашего малютки. Не откажите пожаловать к нам завтра, пятницу, пять часов".
Так писала титулованная поклонница Распутина, носительница исторической фамилии, представительница рода Рюриковичей.
Признаюсь, сильнейшее желание неудержимо влекло меня посмотреть и другие телеграммы, лежавшие на столе. Мне казалось, что эти телеграммы могли бы сразу пролить яркий свет на личность "пророка" и на те причины, которыми вызывалось непонятное, но несомненно огромное влияние его, его значение в высоких общественных кругах.
