Судьи Гамбургского Апелляционного суда не приняли во внимание заявление Кострицкого, как слишком неопределенное, чтобы иметь юридическое значение. Они также отметили то, что за время, прошедшее с 1918 года, претендентка потеряла много зубов, и оставшиеся вполне могли изменить свое положение. У «Анастасии» уже в Германии было извлечено шестнадцать зубов. Но ее сторонники утверждали, что они были выбиты сильными ударами приклада винтовки в Екатеринбурге. Ее оппоненты говорили, что это было побочным эффектом при туберкулезе, а другие даже говорили, что несколько зубов было вынуто специально с целью обмана.
В 1965 году три стоматолога утверждали в Гамбургском Апелляционном суде, что после прошествии такого количества лет невозможно определить, что вызвало потерю зубов, хотя не может быть исключено и насилие.
Короче говоря, зубоврачебная экспертиза не привела к убедительным результатам. Сторонники Анны Андерсон всегда утверждали, что претендентка не была убита в Доме Ипатьева, а была просто ранена штыком винтовки. Анна Андерсон имела треугольный шрам на одной ноге. Шрам напоминает след от острого инструмента, направленного в ногу, похожего на штык русской армейской винтовки 1918 года. Есть также шрам над правым ухом, о котором эксперты сказали, что это мог быть след от пули.
Существовало некоторое сомнение в том, что претендентка получила ранение в другое время, не в то, когда ее могла бы получить Анастасия. Однако некоторые особенности ее ног были очень похожи на те, которые, как известно, были у настоящей Великой княжны. Суставы больших пальцев обоих ног Анны Андерсон имеют неправильную форму. Внешне это выглядит так, как будто сустав утолщен и выдается вправо. Это особенность пальцев, называемая медиками — Hallux valgus, встречается у взрослых людей, которые много ходят или носят неподходящую обувь. Редкостью это не является, но может быть наследственным заболеванием.
Великая княжна Анастасия ребенком страдала от Hallux valgus так же, как и претендентка, причем это было наиболее заметно на правой ноге. Великая княгиня Ольга, рассказывая в 1959 году о своем визите к ней в Берлине, свидетельствовала: «В моем присутствии Шура [бывшая сиделка] осмотревшая ноги больной, обратила внимание на выступавшее основание большого пальца правой ноги, и сказала, что это напоминает ей ноги Анастасии, которые имели такой же изъян».
Совпадения, если это совпадения, продолжились. Реальная Анастасия имела некрасивую родинку на плече, которая была выжжена, когда она повзрослела, чтобы ее не было видно, когда она надевала бальное платье. Остался небольшой шрам, но и у Анны Андерсон была такая же метка. Пальцы Анастасии были почти одинаковой длины, средний палец был ненамного длиннее, чем указательный и безымянный. У претендентки были такие же пальцы.
Позже начались разногласия по делу Анны Андерсон при исследовании ее почерка. Как сторонники, так и оппоненты пытались доказать, что почерк является неопровержимым свидетельством. Первоначально исследование почерка было сделано в 1927 году противниками Анны Андерсон в суде — но, результаты получились не те, что они ожидали. Институт Cornelius, тогда базирующийся в Баварии, пришел к заключению, что почерки претендентки и Великой княжны идентичны. Эта информация скрывалась до 1958 года, когда эксперт, проделавший эту экспертизу, написал адвокату Анны Андерсон.
Наука графология за последние 30 лет превратилась в достаточно точную науку, чтобы играть основную роль в системе доказательств. В тех случаях, когда был недостаток в надежных подтверждениях обвинения, мнение опытных специалистов по исследованию почерка могло быть решающим.
В 1964 году, в деле Анастасии Гамбургский Апелляционный суд назначил своего независимого специалиста по почерку, фрау Минну Беккер, выдающегося немецкого специалиста. Ее попросили сравнить почерк Великой княжны Анастасии, претендентки, с почерком Франциски Шанцковской, крестьянки, которую оппоненты Анны Андерсон пытались выдать за Анастасию. Беккер обнаружила, что не было никакого сходства между почерком претендентки и той же самой Шанцковской. В то же время она обнаружила, сравнив почерк претендентки и настоящей Анастасии, не менее 137 идентичных признаков. Она говорила, исходя из своего опыта, что никакие два человека не могли бы обладать настолько похожим почерком. По ее мнению, такое не могло бы случиться даже, если бы люди были близнецами. Беккер не колебалась, заявив, что претендентка, на самом деле, была Великой княжной Анастасией.
Хотя Анна Андерсон и провела некоторое время в ряде психологических клиник в двадцатых и тридцатых годах, авторитетные медики не поддерживали мнение, что она была психически ненормальной, и что она умышленно лгала о том, что она Великая княжна Анастасия.
Доктор Нобель, специалист из одной берлинской больницы, имевший возможность наблюдать претендентку в течение восьми месяцев, рассказал: «Я хотел бы сказать, что, по-моему, здесь не идет речь ни о каком сумасшествии, какого бы типа оно не было. Я, по крайней мере, в течение длительного времени, никогда не замечал каких-либо следов сумасшествия пациента, никаких признаков, что она не сознает, что делает.
Хотя ее память и пострадала, возможно, вследствие повреждения головы, и хотя она подвержена меланхолии, по-моему, здесь нет никакой патологии… кроме того, с психологической точки зрения вряд ли возможно, что бы кто-либо, и по какой-либо причине, выдавал себя за другого человека и проявлял интерес к своему будущему, независимо от того, какие у нее были планы».
У врачей создалось впечатление, что ее постоянное странное поведение могло быть следствием частичной потери памяти. Доктор Карл Бонхофер, специалист по психопатологии, работавший в той же больнице, в своем отчете сказал в 1926 году: «Если рассматривать ее память вместе с другими факторами, то, вероятно имеет место частичная потеря памяти, вызванная каким-то стрессом в ее прошлой жизни. Подозрение о гипнотическом влиянии кого-то на нее, исключается, то же относится и к предположению, что она преднамеренно обманывает».
Одним из основных доводов противников в деле Анастасии было то, что претендентка отказывалась говорить на русском языке. Это казалось большим недостатком, который противники использовали в качестве одного из основных доказательств. Но и этот вопрос оказался не таким простым.
Императорские дети получили образование и говорили между собой в пределах семейства на английском языке. Они, конечно, знали русский язык и часто разговаривали на нем со своим отцом, но это был, в основном, второстепенный язык, используемый для разговоров с людьми, низшими по положению и дворцовыми слугами. Это было потому, что царица, будучи немкой, плохо говорила на русском, но, поскольку признать это было неудобно, говорила на английском. Сама она говорила на английском очень хорошо, поскольку воспитывалась в Англии под наблюдением своей бабушки, Королевы Виктории.
Однако после революции семью заставили говорить на русском, что бы их разговоры были понятны охране, и это было использовано для того, чтобы объяснить нежелание претендентки говорить на русском языке, который к тому же напоминал ей время, проведенное в заключении. Но некоторые из свидетелей утверждали, что она говорила на русском в первые годы после появления в Берлине.
Одна из них была Эрна Бушхолз, сиделка, говорившая на русском языке, которая ухаживала за претенденткой с 1920 по 1922 год. Она даже назвала манеру ее произношения «изысканной» речью, которая характерна только для «высокопоставленных семейств». Феликс Дассел, бывший охранник, установил, что она действительно могла говорить на русском, это было совершенно ясно: «Когда мы гуляли по лесу, она вдруг воскликнула «рыжик», когда она увидела знакомый гриб. Никто, кроме русских не мог бы произнести это слово правильно. Никакой нерусский не может произнести это слово правильно. Ни даже похоже».
Даже Пьер Жильяр писал: «Во время наших визитов первое, что мы сделали — попробовали говорить с ней по-русски. Мы видели, что она нас понимает, хотя и с некоторым трудом…»
Верный друг Анны Андерсон Татьяна Боткина, объяснила отказ «Анастасии» говорить на русском языке следующим образом: «У нее детское отношение к жизни, к ней нельзя относиться как к взрослому ответственному человеку, а как к ребенку. Она не только забыла языки, она потеряла способность связно говорить, правда, не предумышленно. Даже когда она рассказывает о своей домашней кошке, рассказ ее звучит несвязно и малопонятно; она произносит слова не как это делают немцы. Она перенесла страдания благодаря терпению, и хотя она говорила, что во время жизни в Сибири она вынесла много страданий, она все же не могла отличить разницу между восьмью и десятью.
Очевидно у нее была нарушена память, кроме того, у нее были проблемы с глазами. Она говорила, что забывает, как определить время и потом учится этому снова, и это с ней случалось часто. Она говорила, что без постоянной практики она забывает все. Каждый раз она должна заставлять себя одеваться, умываться, заниматься шитьем, чтобы не забыть, как это делать. Недавно она некоторое время не делала записей, в результате у нее появились затруднения с этим».
