Не одни сборщики податей притесняли народ. Часто по русским землям ездили к разным князьям татарские послы с конными отрядами. Всюду, где они проезжали или останавливались, они распоряжались как полные хозяева, бесчинствовали, грабили, оскорбляли всячески народ, требовали, чтобы все выказывали им рабскую угодливость. Не только простой люд, но и купцы, и бояре терпели от них оскорбления. С этой поры, верно, и завелся на Руси обычай у зажиточных людей скрывать своих жен и дочерей, держать их взаперти, чтобы охранить их от обид татар. Под видом послов нередко заходили в русские области бродячие шайки татар и творили всякие насилия. Татары охотно захватывали молодых женщин в рабство. У татар было многоженство, и потому невольниц в Орде охотно покупали.
С. Иванов БаскакиСохранилась у народа до сих пор память о ненавистных родственных связях с татарами. В одной колыбельной песне говорится о таком случае: попала в татарскую неволю русская девушка, когда была еще семилетним ребенком. Стала она потом женой татарина. Через несколько лет попала в плен этому татарину и ее мать. «Привез я тебе русскую нянюшку, — говорит татарин своей молодой жене, — ты заставь ее делать три дела: ковры вышивать, гусей стеречь и детей качать». Узнает мать в жене татарина свою родную дочь, убаюкивает ребенка, сына «своего злого ворога и родной доченьки». Больно щемит сердце няни, когда она поет:
Ты баю, баю, мое дитятко,
Ты по батюшке злой татарчоночек,
Ты не крещеный, не молитвенный,
А по матушке мил внучоночек,
Мой внучоночек — русская косточка!
Из южных и юго-восточных русских областей, куда беспрерывно заходили шайки татар, народ толпами уходил на север. И тут была жизнь тяжелая, «сиротское житье», как выражался народ, но все же сюда пореже заходили татары. Страшно обеднел народ от татарских поборов. Много обнищалых крестьян принуждено было идти в кабалу, в холопы к зажиточным людям. Охотнее всего крестьяне селились на монастырских землях и княжеских: здесь было больше охраны от татарских насилий.
Сильная ненависть затаилась в сердце русского народа к своему лютому врагу. До сих пор еще в языке народа удержались выражения и поговорки, указывающие на эту ненависть: «Злее злого татарина», «У татар, что у собак, души нет: один пар», «Не в пору гость — хуже злого татарина» и другие.
Тяжел был татарский гнет, порождал он глухую злобу, но не умирала у народа и надежда высвободиться из тяжкой неволи, отмстить за все неправды и насилия своему лютому врагу.
В одной колыбельной народной песне мать напевает своему малютке сыну, чтоб он отмстил злым татарам, которые разграбили имение его отца:
Встань, пробудись, мое дитятко,
Снимай со стены сабельки
И все-то мечи булатные.
Ты коли, руби сабельками
Злых татар с татарчонками;
Ты секи, кроши губителей
Все мечами да булатными.
Тяжелая неволя, нищета, вечный страх, подавленная глухая злоба к лютому губителю породили много бед в жизни народа. Силен, крепок иной работник, за троих наработает, стоит только ему за дело взяться, — да стоит ли? Заведет он себе хорошее хозяйство, заживет своим домком — только приманка для лютых хищников! Ласкает мать своего ребенка, ласкает, да не радуется. «А что, — думает она, — как ращу я его только на потеху злому татарину?» Думает она это, и тоскою щемит ее сердце.
Не жилось на Руси в тяжкие времена татарщины хорошей трудовой и семейной жизнью. Вместо «лихих работников» являлись все чаще и чаще «лихие разбойники», вместо хороших семьян — беспросыпные пропойцы. Пьянство, воровство и разбои умножились. Чаще, чем прежде, случались на Руси голодные годы, повальные болезни.
Духовенство и благочестивые люди видели в этом Божью кару за грехи и всякие беззакония, в которых утопал несчастный народ.
Глубокой скорбью проникнута речь проповедника (Серапиона, епископа Владимирского), обращавшегося с пастырским назиданием к народу лет сорок спустя после татарского нашествия.
«Не так скорбит мать, видя детей своих больными, как скорблю я, грешный отец ваш, — говорит проповедник, — видя вас болящих делами беззаконными. Многократно беседовал я с вами, но не вижу в вас никакой перемены. Всегда сею я на ниве сердец ваших семя божественное, но никогда не вижу, чтобы оно прозябло и принесло плод… Чего мы не навлекли на себя? Каких не понесли мы наказаний от Бога? Не была ли пленена земля наша? Не были ли взяты города наши? Не в короткое ли время отцы и братья наши пали мертвы на земле? Не отведены ли в плен жены и дети? А мы, оставшиеся, не порабощены ли были горьким рабством от иноплеменников? Вот уже сорок почти лет продолжается томление и мука и тяжкие налоги не прекращаются, также голод и мор скота нашего. Мы и хлеба не можем есть в сладость. От воздыханий и печали сохнут кости наши. Что же довело нас до этого? Наши беззакония и наши грехи, наше непослушание, наша нераскаянность». В заключение убеждает снова Серапион своих слушателей покаяться и исправиться.
В другом поучении тот же проповедник горько сетует, что не видит в людях исправления, и напоминает им ужасную картину татарского разорения. «Мы ни в чем, — говорит он, — не оказывались лучшими. Тогда Господь навел на нас народ немилостивый, народ лютый, народ, не щадящий ни юной красоты, ни немощи старцев, ни младости детей; ибо мы подвигли на себя гнев Бога нашего… Разрушены Божьи церкви, осквернены священные сосуды, попрана святыня, святители сделались добычею меча; тела преподобных иноков брошены в пищу птицам; кровь отцов и братьев наших, как вода обильная, напоила землю. Исчезла крепость наших князей, военачальников; храбрые наши бежали, исполненные страха, а еще более братьев и чад наших отведено в плен. Поля наши поросли травой, и величие наше смирилось, красота наша погибла, богатство наше досталось в удел другим, труды наши достались неверным. Земля наша стала достоянием иноплеменников, мы сделались предметом поношения для соседей наших, посмешищем для врагов наших. Свели мы на себя гнев Господа, как дождь с неба, подвигли на себя ярость Его, отвратили от себя великую Его милость, и довели себя до того, что на нас смотрят с сожалением. Нет наказания, которое не постигло бы нас».
«Земля колеблется от грехов наших, — не может носить наших беззаконий», — говорил тот же проповедник, напоминая о землетрясении. «Отступим от всех злых дел, — умоляет он, — от разбоя, грабительства, пьянства, скупости, обиды, воровства, лжи, клеветы, резоимания» (ростовщичества) и другое.
Грубый и суеверный народ, по своему невежеству, приписывал часто разные бедствия, засухи, болезни, падеж скота — разным волхвованиям и беспощадно мучил и сжигал людей, слывших колдуньями и волшебниками. Просвещенный Серапион сильно восставал против такого грубого суеверия и насилия народа. «Я думал, — говорит проповедник, — что вы уже утвердились в вере и с радостью принимаете божественное писание… Между тем вы еще держитесь языческих обычаев, верите волхвованию и сжигаете невинных людей… Из каких книг, из какого писания узнали вы, что от волхвования бывает голод на земле и что, опять, волхвованием умножается хлеб?»
Но не все пастыри церкви действовали подобно Серапиону: были и между ними люди, погрязшие в беззакониях и грехах. Главным хранителям чистоты русской церкви, митрополитам, приходилось не раз обращать внимание на греховную жизнь священнослужителей. С целью исправить разные злоупотребления в церкви митрополит Кирилл II созвал собор во Владимире. В поучении священникам Кирилл говорит между прочим: «Простец (мирянин) согрешит, — он даст ответ пред Богом за одну свою душу; а когда иерей согрешит, то соблазнит многих и за их души примет осуждение. Блюдитесь же отселе всякого греха: не работайте плоти, отстаньте от пьянства и объедения, прекратите тяжбы, свары, вражды… Блюдите и порученных вам людей, как научить их и представить непорочными на суде перед Богом. Ложных книг не читайте, еретиков уклоняйтесь, чародеев бегайте, говорящим не от божественных писаний заграждайте уста».
Чем дальше, тем больше и больше глохло просвещение на Руси, реже и реже звучала задушевная обличительная проповедь, сильнее и сильнее невежество и суеверие охватывало не только народ, но и священников: не могли они объяснять народу как следует Священное писание, сами путались в разных суевериях и лжеучениях, не могли отличать истинных книг от ложных. Всю беду эту причинило нам монгольское владычество.
Бедность, нищета от татарского разорения и поборов больше всего мешали просвещению. Не до учения, не до книг было, когда большинству приходилось думать о том, как бы не умереть с голоду. Во время татарского погрома много погибло книг, дорогих рукописей. Еще дороже, чем прежде, стали цениться книги, еще недоступнее, чем прежде, стали они для недостаточных людей.
