иностранцев; наконец,
нация становится добычей националистических партий, которые основывают свои исторические нарративы на гордости и чести, глумятся над жертвами исторических преступлений, дискриминируют мигрантов и видят в ЕС своего врага.
Именно этот правый поворот, происходящий в настоящее время во многих странах – членах Евросоюза, приводит к отказу от принципов ЕС. Пренебрегая этими принципами, европейские нации являют свой негражданский, националистический облик. Ключевой вопрос не в том, терпит ли крах Европа, а в том, можно ли противопоставить этой тенденции что-либо эффективное. Как мы уже показали, многие интеллектуалы считают само собой разумеющимся, что нация как таковая всегда была и остается рассадником ненависти, ксенофобии и насилия. Они ссылаются на пример таких наций, как Германия, которые в первой половине ХХ века под воздействием исторической травмы вышли из-под контроля, а также шокирующие примеры геноцидального насилия уже в конце ХХ века – вспомним Сербию или Руанду, – вызванного националистическими и этническими идеологиями. На этом основании они воспринимают нацию как корень зла, не проводя принципиального различия между нацией и национализмом.
С точки зрения этих интеллектуалов сегодня возможны две стратегии. Одни, желая избавить ЕС от этого зла, требуют ликвидировать нации и превратить Евросоюз в сверхдержаву регионов. Другие, подвергая понятие нации всеобщему остракизму, полагают, что игнорированием национальной проблемы можно избавиться от нее, либо предлагают «денационализацию» без объяснения, как практически ее осуществить. В университетском дискурсе до сих пор действует правило, согласно которому те, кто говорит о нации, виновны в «методологическом национализме». Здесь все еще считают, что мы живем в космополитическом мировом сообществе, где нации рано или поздно сами собой отомрут, что мы уже находимся в пост– или транснациональном мире. С этой позиции национальные и культурные идентичности видятся атавистическим пережитком, который необходимо исторически преодолеть, так как он больше не актуален.
Нынешняя ситуация, бесспорно, представляется особенно тревожной. Не только в Европе, повсюду в мире нации вновь становятся националистическими, агрессивными и беспощадными, и далеко не ясно, как их вернуть в конституционное (правовое) поле. В этой ситуации нынешняя конфронтация между защитниками нации справа и космополитами или универсалистами, отрицающими нацию, слева весьма опасна. Например, в ЕС возник нечестивый альянс (unheilige Allianz), довольно эффективно организованный на транснациональном уровне, который разжигает старый национализм, используя новые средства, методы и аргументы. С ними смыкаются теоретики, которые все еще не хотят признать, что своим категорическим отрицанием нации они невольно способствуют усилению этих опасных тенденций.
Последние упускают из виду нечто существенное, совершенно очевидное для непредвзятого взгляда, а именно: есть гражданские нации, сформировавшие – например, в Англии, Франции, США и Канаде – демократическое государство, которое привержено верховенству закона и правам человека. Эту традицию продолжает и Евросоюз, но особенность этого сообщества государств в том, что оно защищает свои нации от опасного национализма посредством специальной «клятвы рютли» [288].
Говоря о ЕС «как защите национального государства», я имею в виду тот договор, который защищает нации «клятвенного союза» [289] ЕС на трех уровнях: государства, общества и нации. В 1990-е годы формулой ЕС было: «Единство в многообразии». Вот почему я именую свою «вторую» Европу также и Европой плюрализма. Многообразие национальных языков и культур, свойственное уже «первой» Европе, чрезвычайно расширилось после приема постсоветских стран с их совершенно разными историями и опытом. Евросоюз привлекал эти страны не только как новое экономическое пространство, но и возможностью наконец вновь прожить и символически представить в ЕС собственную национальную культуру и историю, которая подавлялась в советские времена. Пока мы занимались в ЕС интеграцией этого многообразия, миграционный кризис создал новую ситуацию, не только прервав усилия по интеграции, но и развернув события в обратном направлении. Государства, которые в рамках ЕС пытались возродиться как «гражданские нации», теперь сменили курс и пошли по пути становления «националистических наций».
Перед лицом этой неприемлемой и становящейся все более опасной альтернативы между национализмом, с одной стороны, и космополитизмом, с другой, предлагаю создать пространство для третьего варианта. Ведь у нации два лика. Она не просто чудовище, ненасытный Левиафан, который рано или поздно являет свое отвратительное и кровожадное обличье. Она есть еще и определенная норма. Сегодня все люди на земле живут в той или иной нации, ибо пока практической альтернативы нации нет. При этом важно понимать, что существуют разные типы наций. Например, после 2000 года такие бывшие империи, как Россия и Китай, усвоили модель нации, не став от этого ни более свободными, ни более плюралистичными. Напротив, Россия заменила свою революционную историю и классовую борьбу этнической национальной историей, уходящей в прошлое гораздо дальше и включающей в себя историю православной церкви. Нечто похожее можно сказать и о Китае, где этническое происхождение от династии Хань привело к сегрегации и подавлению уйгурского меньшинства, грозя его существованию. Современная нация может уживаться со всеми мыслимыми формами правления – от фашистских диктатур и автократических государств до левых империй и демократий. Поэтому представляется целесообразным отказаться от отождествления нации и национализма и мыслить нацию последовательно в двух направлениях: как этнически однородную нацию, развивающуюся в сторону национализма, и как плюралистическую нацию, признающую равенство всех граждан независимо от происхождения и провозглашающую принцип открытого общества.
Внутри ЕС действует двойная программа: если правовые принципы сведены воедино и закреплены в общем кредо, то отдельные нации пользуются большой свободой в формировании своей культурной и исторической самобытности. В 1990-е годы это отражала формула «единство в многообразии». Эта формула вскоре набила оскомину своим инфляционно частым и бездумным повторением. Но сегодня она вновь обрела свою значимость, поскольку находится под большим давлением и может быть переосмыслена как историческая особенность и даже, пожалуй, уникальность ЕС. Эта формула выражает то, что отличает ЕС от других крупных регионов, таких как США и Канада, а именно неизбежно плюралистическое существование его как союза автономных наций с разными языками и традициями, историями и ландшафтами. Но автономный не тождествен «суверенному», поскольку в ЕС политические полномочия коллективные. Автономия подразумевает свободное культурное развитие и самоопределение наций, не ограниченное нормативными установлениями извне. Таким образом, плюралистическое существование ЕС как единства в многообразии не может быть сведено к унифицированному и общепризнанному нарративу. Вот почему отсутствующий европейский нарратив мы должны заменить четырьмя императивными «уроками истории» и признать их универсально действующими, общими принципами, которые скрепляют данную конфедерацию. Единство обязательных и связующих демократических принципов в ЕС сочетается с декларируемой неоднородностью наций, которую при всем желании нельзя привести к общему знаменателю. Этим объясняется не в последнюю очередь долгий «забег» Дома
