европейской истории [290], где вы не увидите европейский нарратив, но сможете многое узнать о культурных связях и конфликтах, параллелях и контрастах, последовательно представленных на транснациональном уровне.
Языковое, историческое и культурное «единство в многообразии» заложено в ДНК ЕС, как и четыре урока истории, которые я объединила в общем понятии «европейская мечта». Они составляют общую основу для той неустранимой разности и неисчерпаемого многообразия, которые формируют ЕС.
При этом важно различать гражданские и негражданские нации. Концепция националистической нации основывается на однородной, неизменной, эссенциалистской идентичности и связанном с ней исключении «чужого», расистском патриотизме, апеллирующем к национальной гордости, чести, воинственности и готовности умереть за коллектив, с которым отождествляет себя индивид. Если негражданская нация конституируется на различиях, отражении и исключении демонизированного Другого, то гражданская нация, напротив, конституирует себя на своей инаковости и вместе с инаковостью Другого. Инаковость подразумевает преодоление границ и продуктивное общение. Культуры так же, как и языки, мало однородны и не замкнуты в себе. Хотя и неустранимо разные, они ни в коем случае не абсолютно разъединяют людей, потому что существуют многоязычие и переводы, а также языковые заимствования, смешения и дублирование. Национальная идентичность гражданской нации переживает постоянные изменения благодаря обмену, разнообразию и эволюции во времени. В этом смысле европейские границы – это контактные зоны культурных связей и взаимных переводов, которые укрепляют мускулатуру Европы.
Однако в настоящее время, в «третьей» Европе, внимание приковано не столько к ее внутренним границам, сколько к границам внешним, испытывающим мощный натиск миграции. Нации всегда защищали свои внешние границы от вражеской агрессии. Подобные посягательства, к сожалению, происходят до сих пор, о чем свидетельствует противоречащее международному праву присоединение Крыма путинской Россией, которая произошла в 2014 году, когда европейские страны под знаком мира вспоминали о начале Первой мировой войны. Но это исключение. Демократии друг с другом больше не воюют, предпочитая улаживать свои проблемы дипломатическим путем. Современное вторжение приобрело радикально иную форму: вооруженных врагов заменили беспомощные беженцы войны, которые, лишившись крова, просят о въезде на внешних границах ЕС, чтобы спасти свою жизнь и осуществить собственную «европейскую мечту» о благополучии и гражданстве. Глобализация заметно изменила положение наций. Они добровольно отказались от экономической и культурной самодостаточности в пользу политики безграничного мирового рынка, заимствования технических достижений и цифровизации. Но одновременно они укрепляют и защищают свою политическую и культурную автономию от беженцев и мигрантов. Таким образом, если для перемещения денег, товаров и сырья существует свобода, то люди застревают на границах, где им приходится прозябать без надлежащей гигиены, медицинской помощи и образования, а значит, без всяких перспектив на будущее. Эта двойная мораль, которая, с одной стороны, проповедует солидарность и риторически провозглашает открытость границ, а с другой стороны, демонстрирует эгоизм, восстанавливая и укрепляя границы, характерен для европейских национальных государств, опасающихся из-за притока мигрантов не только экономических, но и культурных потерь, а главное, потери политической легитимности. Приток мигрантов значительно увеличит многообразие ЕС, на этот раз уже не между, а внутри стран-участниц, чье национальное самосознание изменится вместе с новым опытом и мироощущением мигрантов. В этом процессе культурная идентичность нации либо становится еще более воинственной и эксклюзивной, либо трансформируется, критически переосмысливается, обновляется и обогащается, но отнюдь не отменяется и не упраздняется.
Европейский союз переживает поворотный момент, когда мы еще не можем с уверенностью сказать, куда он движется. Однако ясно: на кону стоит все, что создано и развито ЕС за семьдесят лет его существования. Пока решение о том, останется ли ЕС сообществом гражданских наций, которое усвоило уроки своей истории насилия и, исходя из них, строит будущее, или же превратится в осажденную крепость «Европа», противящуюся порожденной ею самой глобализации и погрузившуюся в ностальгические мечтания об этнической сплоченности и чистоте, – остается за ЕС. Именно в этой ситуации он вновь может оказаться «защитником национального государства», если будет строить альянс, полагаясь не только на обещание экономического успеха, но и на «европейскую мечту». Лишь оставаясь «клятвенным союзом», ЕС сумеет надежно защитить свои нации и положить предел прогрессирующей национализации национальных государств.
2. Грамматика идентичностей
Дом европейской истории в Брюсселе
В середине 1990-х годов в Европейском парламенте возник замысел Дома Европейской истории в Брюсселе. Проект столкнулся с неожиданными трудностями. После десяти лет напряженного поиска решений первую команду экспертов распустили, поскольку ей не удалось выработать единый нарратив для Европы. Вторая команда оказалась успешнее, она сумела найти консенсус, сосредоточившись на европейских событиях, движениях и процессе интеграции в XIX–XX веках. Музей, открывшийся в 2016 году [291], представляет европейскую культуру и историю намеренно в транснациональных рамках, подчеркивая разнообразие достижений, опыта и взглядов [292]. Это известие весьма положительно освещали средства массовой информации. Изображения и предметы выставки, пояснения к которым давались на сенсорных экранах на двадцати четырех языках, произвели мощное впечатление и на посетителей.
Так продолжалось до августа 2017 года, когда в Брюссель приехали представители Вышеградской четверки, пожелавшие ознакомиться с новым музеем. Увиденное не впечатлило делегацию. Не найдя упоминаний о своих нациях, политики раскритиковали экспозицию в самых резких выражениях. То, что для них было наиболее важным и священным, а именно собственные нации, отсутствовало. Считая себя не представленными в экспозиции, вышеградцы осудили музей как фальсификацию и уничтожение истории. Польский премьер-министр Матеуш Моравецкий подготовил особое заявление. Поскольку позиция наций полностью проигнорирована, он обвинил музей в прокоммунистических взглядах. Он увидел в ЕС новую версию Советского Союза, а поляков – вновь в роли жертвы перед лицом идеологического врага. Он расценил выставку как апологию homo sovieticus – «человека без национальности в однородной массе нивелированных наций». Эти выпады скорее говорят о предубеждениях и паранойе, нежели о подлинном Доме европейской истории в Брюсселе. Для вышеградских посетителей музей стал чем-то вроде экрана, на который они проецируют коллективные обсессии. Это пример того, как повторяется непроработанная история. Поляки увидели в Брюсселе новую Москву [293].
В наших размышлениях об истории, естественно, всегда присутствуют исторический опыт и эмоции. Если в Польше защита нации имеет приоритетное значение, то в Германии многие интеллектуалы вычеркнули понятие «нация» из своего лексикона по причинам, за которыми тоже стоит историческая память. В период нацизма Германия получила передозировку национализма, оказавшись во власти преступного нацистского режима, что имело роковые последствия для других наций и европейских евреев. Однако Польша извлекла из этого исторического опыта другой урок: после вторжения агрессора и оккупации она полностью исчезла с политической карты. Едва возродившись после Первой мировой войны, польское государство пережило длительный период преследований и
