находил удовольствие». Когда же слуга, подававший ему яства, зажал нос, не вынеся трупного смрада, Дракула, понятно, отправил его на кол: «Там ты будешь сидеть высоко, и смраду до тебя будет далеко!»
И в темнице, куда его заключил венгерский король Матиаш Хуньяди, Дракула не оставил своих жестоких привычек: ловил мышей, покупал на базаре птиц и мучил их — мышей сажал на кол или отрезал голову, а птицам выщипывал перья.
Читатель согласится, что дальнейшая метаморфоза Дракулы в голливудского вампира была понижением в чине, почти что вырождением. Вместе с тем проблема, намеченная анонимным автором «Сказания» в образе румынского воеводы, проблема человекодьявола, жестокого и мудрого правителя, искореняющего зло преступлением, идущего по трупам к благой, хотя зачастую и неморальной цели, долгое время оставалась без развития. Только через четыре столетия она получила своё блестящее и наиболее полное литературное выражение. На этот раз прототипом сверхчеловека (автору русской повести о человекодьяволе вряд ли понравился бы этот позднейший двусмысленный термин) стал Чезаре Борджа, современник Влада Цепеша.
О том, что именно этот итальянский государь был наиболее удачным воплощением сверхчеловека и прообразом Заратустры, Ницше высказался с полной определённостью: «Мы совершенно не понимаем хищного животного и хищного человека (например, Чезаре Борджа), мы не понимаем „природы“, пока ещё ищем в основе этих здоровейших из всех тропических чудовищ и растений какой то „болезненности“ или даже врождённого им „ада“, как до сих пор делали все моралисты» («По ту сторону добра и зла»).
Изумление современников Ницше, отказывавшихся видеть за соблазнительной фигурой пророка вечного возвращения столь чудовищный оригинал, легко понять. Если бы в истории, как и на Небесах, существовал свой ад, Чезаре Борджа, герцог Валентинуа, заслуживал бы там особого места. Трудно найти другого человека, более совершенным образом организованного для зла. Чезаре Борджа не были знакомы ни сомнения, ни усталость, ни сентиментальность, он похож на тигра своей силой, гибкостью, жутким изяществом своих смертельных прыжков. Таким мы видим его на большом портрете на вилле Боргезе, который передаёт его дьявольскую красоту — в полном смысле слова. Опустив одну руку на кинжал, а другой держа золотой шарик (флакончик для духов), он смотрит на зрителя с невозмутимой ясностью. Это образ самой злости — молодой, цветущей, исполненной сил и возможностей, по-своему величественной.
Многое в своей натуре Чезаре Борджа унаследовал от отца — римского папы Александра VI, омерзительного старика, возродившего дьявольский карнавал умирающей Римской империи в костюмах и масках католицизма. Во время его понтификата в Ватикане устраивались бесстыдные оргии. Отравления неугодных ему людей стали обычным делом. Даже вспышки его гнева поражали, как гром. Епископ Пезарский и кардинал Чибо умерли от страха по выходе с аудиенции, на которой он угрожал им.
Но сын превзошёл отца. Кощунство, ложь, вероломство, кровосмешение, убийство — не было такого преступления, такого смертного греха, который не числился бы за ним. Он разделял с отцом ложе своей сестры, Лукреции, второго мужа которой он убил собственными руками. Печать Каина дважды легла ему на лоб: он зарезал своего старшего брата, герцога Гандии, и отравил своего двоюродного брата, кардинала Иоанна. Сам Александр VI трепетал перед ним. Однажды Чезаре убил одного из его любимцев, по имени Перотто, который спрятался от него под мантией папы.
«Каждый день в Риме, — говорит одно венецианское донесение, — оказывается, что ночью было убито четыре или пять синьоров, епископов, прелатов или других особ. И дошло до того, что весь Рим трепещет перед герцогом, каждый опасается за свою жизнь». Дон Жуан де Червильоне не захотел уступить ему свою жену — Чезаре велел обезглавить его посреди улицы, по-турецки: булыжник служил плахой. Какой-то замаскированный человек кинул ему во время карнавала оскорбительную эпиграмму; смельчаку отрубили руку и отрезали язык. За перевод на латинский язык одного греческого памфлета против семьи Борджа венецианец Лоренцо, несмотря на протесты Республики, был кинут в реку. Однажды после ужина герцог облачился в охотничий костюм и приказал привести шестерых заключённых, приговорённых к смерти, на загороженную балками площадь Святого Петра. Он сел на коня и затравил эту дичь в присутствии папы, его дочери, зятя и своей любовницы.
Когда было нужно, он умел быть справедливым. После завоевания Романьи Чезаре поручил её усмирение Рамиро д'Орко, человеку топора и верёвки. Рамиро оправдал его выбор и казнями укротил непокорную область. Но этот террор вызвал новую волну ненависти, страна была готова подняться вновь. Чтобы её успокоить, Чезаре однажды утром показал на центральной площади главного города Романьи тело Рамиро, разрезанное на куски, и окровавленный нож рядом с ним. Это зрелище привлекло к нему Романью, жители которой славили великодушного государя.
Лучшую из своих трагедий — знаменитую Синигальскую западню — он имел честь разыграть перед таким разборчивым зрителем, как Макиавелли. Чезаре превзошёл самого себя, заманив в капкан четырёх самых опасных и самых удачливых своих врагов — кондотьеров Вителли, Орсино, Ливеротто и Гравина. Все они перед тем десять раз испытали лживость его слов; Вителли, прежде чем отправиться в Синигалию, прощался со своей семьей, как обречённый… И тем не менее они поехали туда, как бы усыплённые этим политическим гипнотизёром! Чезаре принял их с «очаровательной любезностью» на пороге своего дома и велел проводить их в часовню, где они были немедленно задушены. Александр VI очень смеялся над «четырьмя дураками Синигалии» и говорил, что Бог их наказал за то, что они доверились Валентинуа после того, как клялись никогда ему не доверять.
В его оправдание можно сказать только одно — он жил в Италии XVI века. По крайней мере, у Чезаре, в отличие от более мелких мерзавцев, была достаточно благая цель — объединение Италии, раздробленной на мелкие княжества и опустошаемой иностранными армиями — французами и испанцами (объединение, разумеется, под своей властью). Именно это его намерение вызвало преклонение перед ним Макиавелли.
В конце концов отец и сын, эти две гремучие змеи, ужалили в хвост сами себя.
Однажды они велели накрыть стол в винограднике святого Петра в Оковах. Дело шло о том, чтобы отравить сразу пятерых кардиналов. Александр и Чезаре, приехав, спросили что-нибудь, дабы утолить жажду. Дворецкий, посвящённый в тайну, отправился во дворец за корзинкой персиков, а ни о чем не подозревавший лакей взял одну из смертельных бутылок и налил им отравленного хиосского вина.
Старого
