В Сплите, который был митрополией Далмации и где, следовательно, находился центр венецианской партии в Далмации, дож был еще раз порадован торжественной встречей. Местный архиепископ, митрополит Далмации, и «народ», состоявший из клириков и светских лиц, «приветствовали дожа и венецианский флот».[906] Но это был последний триумф.
Далее надо было прокладывать дорогу силой оружия. Первым оказал сопротивление остров Корчула. Сопротивление, надо полагать, было довольно слабым, так как дож как будто без особого труда «подчинил остров своей власти».[907] Иначе обстановка сложилась у Хвара. Жители этого острова слыли за особенно отчаянных пиратов: «венецианцы, проезжавшие мимо этих мест, весьма часто, лишившись всего достояния, обобранные дочиста, спасались бегством».[908] Город Хвар хорошо был укреплен самою природой и искусственными сооружениями, а жители храбро защищались. Однако, «с соизволения бога всемогущего», город удалось взять после продолжительной и жаркой схватки.
На этом поход Пьетро Орсеоло закончился. Дож не решился углубиться в лабиринт нарентянской части Далматинского архипелага. Его планы относительно нарентян, владельцев побережья и острова Млета, были скромнее и он добился их осуществления другими средствами. Во время своего пребывания в Задаре дож послал десять кораблей из своего флота к небольшому острову Кацца, к западу от Корчулы, с целью перехватить нарентян, возвращавшихся из Апулии. Засада удалась, и дож захватил в плен до 40 «знатных нарентян».[909] «Вождь» нарентян и его «старшие», желая выручить из плена своих, вынуждены были согласиться на отказ от той дани, которую они взимали с плававших по Адриатике венецианских кораблей и дать обещание не причинять никакого ущерба венецианской торговле.[910] После этого пленники были отпущены, за исключением шести, оставленных дожем в качестве заложников.
Диакон Джиованни, а за ним и все историки Венеции — древние, новые и новейшие — утверждают, что в это же время в сферу политического влияния Венеции попал также и Дубровник. Когда экспедиция подходила к концу — пишет венецианский анналист о Дубровнике, — «архиепископ этого города, явившись со свитой к дожу принес ему клятву и многие другие выражения покорности».[911] Известие Джиованни, подозрительное вообще, в этом пункте подозрительно вдвойне. Дело в том, что Дубровник, благодаря своему географическому положению, или вовсе не страдал от нарентянских нападений или страдал незначительно: находясь в непосредственной близости от нарентян и имея возможность в любой момент атаковать их с суши, Дубровник и без помощи Венеции мог заставить уважать свой флаг. Это признают даже те историки, которые стоят в этом вопросе на венецианских позициях. Один из них, например, пишет: «Дубровник находился в согласии с нарентянами, которые сильно боялись этого соседнего города, имевшего возможность напасть на них в любой момент, когда их корабли были далеко.» По этой причине Дубровник не страдал от этих «пиратов».[912] Таким образом Дубровнику незачем было покупать венецианскую помощь, да еще такою ценой, как отказ от собственной свободы. Не могли этого дубровчане сделать и под влиянием страха перед венецианским флотом, так как он даже и не показывался в водах Дубровника. Но возникает вопрос, какие соображения могли руководить автором «Венецианской Хроники», когда он изображал ход событий не в том виде, как они протекали в действительности? Ответ на этот вопрос может быть, конечно, только предположительным. Диакон Джиованни был близок дожу, выполнял различные дипломатические поручения республики и, следовательно, ему был известен курс внешней политики венецианского правительства. Мы уже видели, что поход Пьетро Орсеоло был задуман заранее. Идея территориальной экспансии уже твердо держалась в мыслях венецианских политиков. При наличии таких психологических предпосылок желаемое легко могло сойти за действительное. Появление дубровницкого архиепископа во флоте дожа, — а он, как это мы сейчас увидим, действительно там появлялся, — легко могло быть истолковано в желательном для республики смысле и, таким образом, венецианский бытописатель мог стать жертвой дезинформации, может быть даже официальной.
Одна из дубровницких хроник, на которую мы уже ссылались, под 997 г. сообщает, что венецианцы захватили несколько дубровницких купцов с ценным грузом из серебра и воска.[913] А Мавро Орбини, пользуясь другими источниками, поясняет, что это случилось во время войны венецианцев с нарентянами, когда галеры дожа захватили несколько нарентянских торговых кораблей и на одном из них дубровницких купцов с ценным грузом. Появление дубровницкого посольства с архиепископом во главе у дожа Пьетро Орсеоло легко в этом случае объясняется желанием дубровчан помочь своим землякам выбраться из затруднительного положения, в которое они случайно попали. Рассказ дубровницкого источника более естественен и психологически обоснован, чем данные хроники Диакона Джиованни. К этому надо добавить, что он отчасти согласуется и с венецианскими данными, так как захват 10 нарентянских судов — мы это только что видели — подтверждается и Джиованни и Дандоло.[914] Расхождения в датах в сущности также нет, так как и Диакон Джиованни относит поход к седьмому году догата Пьетро Орсеоло, что может дать — мы это тоже видели — и 998 и 997 гг., тогда как 1000 г. является плодом ученой реконструкции.
Отвергая таким образом известие Джиованни о добровольном подчинении Дубровника Венеции в конце X в., мы допускаем — и также на основании дубровницких известий — возможность добровольного соглашения обеих республик как равного с равным, о союзе и взаимной поддержке друг друга в Адриатике, причем инициатива исходила от Венеции. Эти переговоры и соглашения имели место, по сообщению того же дубровницкого источника, как раз в 1000 г. Может быть оно в несколько искаженном виде и нашло себе отражение в хронике Диакона Джиованни. Республики согласились поддерживать друг друга в возможной войне посылкой одной вспомогательной галеры и в знак дружбы и согласия преподносить ежегодно друг другу равноценные подарки.[915]
Мы не можем сказать, как долго действовал этот договор, но несомненно одно: Дубровник в течение XI и большей части XII в. совершенно не был в зависимости от Венеции.
Завершив свой поход, Пьетро Орсеоло принимает титул «герцога Далматинского».[916] Ближайшей задачей венецианской политики было закрепление сделанных приобретений, символом которых был этот титул. Затруднения, которых можно было ожидать со стороны хорватов, устранены были, как уже было указано, путем использования династических интриг, которые столь обычны в феодальных государствах. При первом известии о появлении венецианского флота у берегов Далмации Держислав, король хорватов, попытался вступить с дожем в переговоры, но не имел успеха.[917] Пьетро Орсеоло знал, что положение Держислава было непрочно и потому не хотел идти ни на какие уступки, к которым, очевидно, могли бы привести переговоры. Дож оказался правым. В момент, когда флот находился в Трогире, туда явился брат Держислава Святослав, предложив свои услуги в качестве союзника венецианцев. За поддержку его домогательств в Хорватии он, несомненно, обещал уступить намеченные к захвату дожем города Венеции и в обеспечение верности своих обещаний выдал в заложники своего сына. Дож принял предложенные ему условия, взяв с собою молодого хорвата, за которого он выдал потом одну из своих дочерей. В качестве союзника Венеции Святослав появился потом в Сплите, где был торжественно принят венецианской партией «клиром и народом».[918] Святославу действительно удалось овладеть троном хорватских королей и он, кажется, во все время своего правления, т. е. до 1018 г. оставался верным принятому им на себя обязательству перед Венецией. Ловким использованием феодальных неурядиц Пьетро Орсеоло устранил потенциально наиболее близкую и непосредственную угрозу его новым приобретениям.
Признание сделанных приобретений со стороны западного императора было по указанным ранее причинам достигнуто в форме признания за дожем его нового титула без малейшего труда: не только Оттон III, но и его преемник Генрих II, признали дожа дуксом Далмации.[919] Сомнительно, однако, чтобы и Византия сразу признала новую политическую ситуацию на восточном берегу Адриатики, хотя Восточная империя при этом, как могло тогда казаться, фактически ничего и не теряла. Во всяком случае, как мы уже упоминали, только во время первой большой войны с норманами Византия пошла на встречу венецианским домогательствам в этом вопросе, причем из хрисовула императора Алексея I не видно чтобы это было подтверждением ранее сделанного пожалования.[920]
