1740-е годы начались смертью целого ряда коронованных особ: Фридрих-Вильгельм I, Анна Ивановна и Карл VI, уйдя в мир иной, дали дорогу новому поколению монархов, которые стремились завоевать себе место на международной политической арене и решить многочисленные территориальные вопросы. Судьба Европы находилась в руках двух женщин: Елизаветы и Марии-Терезии — и трех королей: сорокалетних Людовика XV и Фридриха II и более умудренного годами и политической опытностью Георга И. Соперничество монархов зачастую мешало работе дипломатов, настроенных более мирно, а вдобавок и обладавших гораздо большей информацией. Дипломатов этих новые государи за редчайшими исключениями унаследовали от своих предшественников; посланники, в большинстве своем часто переезжавшие от одного двора к другому, досконально изучившие светскую сцену, умели сравнивать и взвешивать требования разных государей и потому прекрасно понимали не только проблемы, стоящие перед той или иной страной, но и политическую ситуацию на всем европейском континенте. Те же из них, кто, как, например, Мардефельд, несколько десятков лет служили в одной и той же столице, настолько хорошо приспосабливались к местным условиям, что умели предсказывать реакции государей и ход событий. Елизавета сразу после восхождения па престол испытала настоящую жажду перемен; она отправила в отставку трех главных государственных деятелей предшествующего царствования. Однако дальше этого дело не пошло: из-за недостатка людей знающих и опытных Елизавета вынуждена была оставить на прежних постах большинство государственных мужей, служивших Анне Ивановне и Ивану VI, — приятелей и приспешников Бестужева, которому императрица в конце концов поручила управление всеми иностранными делами. Из рук государыни осторожной, предпочитавшей сохранять нейтралитет, уклонявшейся от какого бы то ни было военного вмешательства, международная политика России перешла в руки министра, любящего угрозы и бряцание оружия. Наследница Петра Великого, Елизавета сумела дать отпор своему канцлеру в северных делах, но зато вплоть до начала Семилетней войны предоставила ему распоряжаться делами на континенте.
Конец 1740-х годов ознаменовался еще одной переменой: самые значительные представители «старой» европейской дипломатии сошли со сцепы, а их место заняли молодые дипломаты, поставившие своей целью изменить порочную систему, в которой вопреки всякой логике католики действовали в союзе с протестантами. Такие люди, как Кауниц и Бернис, восстановили «естественный порядок», систему, сложившуюся после заключения Утрехтского мира и объединившую Нидерланды с Англией, а чуть позже, в соответствии с желаниями Людовика XIV, Бурбонов с Габсбургами. Первый удар но этой хрупкой системе, равновесие которой нарушали территориальные споры внутри Германской империи, нанесла первая дипломатическая революция XVIII века — война за Австрийское наследство, в ходе которой привычные союзнические отношения изменились и французы, извлекая пользу из военных действий Пруссии, выступили против Англии, Голландии и Австрии, которым в последний момент пришла па помощь Россия. В 1750-е годы, а особенно во время Семилетней войны, привычный (восходящий к веку Людовика XIV, однако уже мало связанный с религиозными убеждениями) порядок был восстановлен. Зародившаяся во второй половине 1740-х годов вражда России и Пруссии привела к образованию на европейском континенте новых коалиций, а затем и к Семилетней войне.
В начале 1750-х годов медленное переустройство Европы привело к ужесточению внутренней политики тех стран, которые совсем недавно участвовали в войне за Австрийское наследство. Высокопоставленные духовные особы, стремясь упрочить свои позиции и закрепить за собою разнообразные привилегии, все решительнее вмешивались в деятельность кабинетов; хотя католическую церковь в это время возглавлял просвещенный папа Бенедикт XIV, в католических странах участились преследования еретиков (протестантов, янсенистов, а затем и иезуитов во Франции) и неверных (евреев в Австрии). Папа попытался сблизить Париж, Вену, Мадрид и Рим, создать в Европе католический бастион; с другой стороны, заботясь о поддержании равновесия, необходимого для сохранения мира, он признал королевство Пруссию, возникшее па месте бывшего герцогства Бранденбургского. Духовенство в ответ принялось еще яростнее отстаивать свои привилегии. Огромные траты, на которые пришлось пойти участникам войны, длившейся целых восемь лет и — для Людовика XV и Георга II — грозившей продолжиться и по другую сторону Атлантического океана, вынудили монархов пойти па налоговые реформы; во Франции по инициативе Машо д'Арнувиля был введен налог на недвижимое имущество, равный двадцатой части дохода, от которого в результате ожесточенных споров оказалось свободным одно лишь духовенство. Вслед за Францией и Испанией тот же союз трона и алтаря{562} образовался и в Австрии, где на престоле восседала набожнейшая чета, при которой католицизм сделался государственной религией. С помощью Гаугвица Мария-Терезия принимала меры для централизации, в том числе и финансовой, своей империи. При этом число чиновников неуклонно возрастало. Подобное стремление отыскать надежные опоры, усилить контроль государства за всеми сферами жизни, выдавало неуверенность монархов в собственных силах; среди прочего, эту неуверенность порождало и появление па международной арене двух новых могущественных держав — одной православной, другой кальвинистской и лютеранской. Подобное положение дел побуждало элиту к поискам новых моделей. Так, один только Вольтер представил Европе целых три образца для подражания: доиндустриальную Англию, фридриховскую Пруссию и просветительскую Россию. От этого нового деления Европы — па сей раз по идеологическому принципу — Елизавета отступит в 1757 году, встав на сторону реакционеров Габсбургов… Симптоматичный жест, демонстрирующий независимость и непредсказуемость русской политики. Впрочем, философы очень скоро нашли себе новую героиню и, забыв о дочери Петра Великого, стали прославлять легендарную императрицу Екатерину II.
Изменение союзнических отношений в 1750-е годы стало логическим результатом предшествующей дипломатической революции, которая в течение предыдущего десятилетия сблизила нации самые противоположные, по равно страшившиеся растущего могущества России. Дипломаты изучили эту державу изнутри, выявили ее слабости, выработали язык для общения с ней. Однако не все коронованные особы сумели постичь этот новый язык. Людовик XV и Фридрих II, чересчур горячие и нетерпеливые, быстро прервали диалоге российской императрицей, наследницей петровского мифа; Георг II сохранил с Россией коммерческие и финансовые связи, лучше же всех освоила новые правила игры Мария-Терезия: именно она в первую очередь способствовала насаждению «русского миража» и полноправному вхождению России в число великих европейских держав. В долгосрочной перспективе это изменило структуру Европы; с появлением на европейской арене России осевое противостояние франко-прусской и англо-австрийской коалиций уступило месту противостоянию идеологических блоков, которое еще не раз — в 1789, 1815, 1917, 1938 годах — преображало облик старой Европы.
Аксель фон Мардефельд.
ЗАПИСКА О ВАЖНЕЙШИХ ПЕРСОНАХ ПРИ ДВОРЕ РУССКОМ[154]
Берлин, 21 февраля 1747 года
Во исполнение приказаний королевских, о коих Ваше Превосходительство меня известить изволили, постараюсь я описать, насколько будет то в моих силах, характеры важнейших персон при дворе русском, каковы они мне представляются.
Статья первая
Императрица есть средоточие совершенств телесных и умственных, она проницательна, весела, любима народом, манеры имеет любезные и привлекательные и действует во всем с приятностью, восхищения достойной. Набожна до суеверности, так что исполняет дотошно все нелегкие и стеснительные обязанности, кои религия ее предписывает, ничем, однако же, не поступаясь из удовольствий самых чувственных, коим поклоняется с неменьшею страстью. Весьма сдержанна скорее по совету министра своего[155], нежели по собственной склонности. Ревнует сильно к красоте и уму особ царственных, отчего желает зла королеве венгерской и не любит цесаревну шведскую.[156] В довершение всего двулична, легкомысленна и слова не держит. Нерадивость ее и отвращение от труда вообразить невозможно, а канцлер из того извлекает пользу, нарочно из терпения выводит донесениями скучными и длинными, так что в конце концов подписывает она все что ни есть, кроме объявлений войны и смертных приговоров, ибо страшится всякого кровопролития.
