2) Ночная поездка Приама под водительством Гермеса к Пелиду являет на мистическом уровне воссоединение небесных Близнецов в предзимней мистерии, причем эпос ставит Ахиллеса на место полубожественно-оккультного Полидевка, или Евбулея, а Гектора, которого подменяет отец, на место человечески-профанного Кастора, или Триптолема. Кроме того, поездка свидетельствует, что в мистериальном культе процессией, покидающей Телесте-рион, иными словами оболочку Анакторона — а именно его образом служит Троя, — этой процессией водительствует дадух, жрец Гермеса.
3) Не дающие Ахиллесу покоя воспоминания о подвигах и страданиях бок о бок с Патроклом сродни второму "отчету", который Одиссей после избиения женихов дает уже не феакам, а своей жене Пенелопе (Од. 23,310 ел.); а заключительное (для нас) отдохновение Ахиллеса подле Брисеиды сравнимо со свершением таинства.
4) Золотая урна для праха Гектора — сестра той, какую полубожественный Близнец Ахиллес получил в дар от Диониса для себя и Патрокла (Од. 24,74). Различие лишь в том, что Гектор получил ее от людей, Ахиллес же — непосредственно от божества.
5) Тризна — последнее событие "Илиады" — наводит на мысль, что мистерия заканчивалась священной трапезой. Фактически, по нашему мнению, во времена Пе-рикла и позднее ничего подобного уже не было, хотя один из древних рельефов недвусмысленно подтверждает, что изначально финал был именно таков.
Свидетельство "Одиссеи"
Гомерову "Одиссею" еще в древности читали как зашифрованный рассказ о мистериях, и Апулей (ок. 275 г. от Р.Х.) в своем романе "Золотой осел" дает тому прямое свидетельство. Описав прескверные обстоятельства на мельнице, где ночью и днем тяжко трудятся оборванные, тощие, как скелеты, рабы — он имеет в виду подземные деянья Деметры через посредство мертвецов, — поэт заключает намеком на начало "Одиссеи": "Не без основания божественный творец древней поэзии у греков [Гомер. — А-Л.], желая показать нам мужа высшего благоразумия, воспел человека, приобретшего полноту добродетели в путешествиях по многим странам и в изучении разных народов. Я сам вспоминаю свое существование в ослином виде с большой благодарностью, так как под прикрытием этой шкуры, испытав превратности судьбы, я сделался если уж не благоразумным, то по крайней мере многоопытным"230. Повествование в эпосе ведется в порядке, не повторяющем реальный ход событий. А лишь этот самый ход и сопоставим с Элевсиниями. Формально, с точки зрения Элевсиний, эпос начинается в разгар Второй оргии на Кроновом острове Огигия, что находится где-то в западном океане, северо-западнее Сицилии, и живет на нем нимфа Калипсо (1,14). Предшествующее — все, что соответствует Первой оргии и первой половине Второй, — герой рассказывает позже, у феаков (9,12), собственное место которых в конце Второй оргии. С I и до конца IV песни идет рассказ о путешествии Одиссеева сына Телемаха в Лакеде-мон (Спарту), где он узнаёт от Менелая о пророчестве морского старца Протея, которое царь услышал на острове Фарос у побережья Египта: Одиссей жив, находится в плену на далеком острове (4,555 ел.). Песнь V живописует плавание Одиссея на плоту от Калипсо к феакам, VI–VIII посвящены отдыху у феаков. И только в песнях IX–XII Одиссей сообщает обо всем, что произошло ранее.
"Одиссея" показывает в элевсинском ключе следующие разделы: после отъезда из сожженной Трои на десятый год войны Одиссей разоряет на фракийском побережье в земле киконов город Исмар. У этого топонима есть вторая форма — Иммарад, а именно так звался древний жрец элевсинцев, могилу которого показывали в Элевсинионе на старой афинской агоре231. Разоренный город позднее назвали Маронеей в честь силена Марона, который в родстве с Марсием. Слово Исмар столь же дионисийское, сколь и элевсинское. Из этого города как раз и было вино, которым Одиссей опоил великана Полифема (9,198 ел.). Разорение киконов — дионисийский пролог.
Первой оргии "Одиссея" посвящает вступление из четырех песней, в котором сын Одиссея, девятнадцатилетний Телемах, выходит из-под опеки, оттого что едет на Пилос и в Лакедемон, к последним живым участникам Троянской войны, и выспрашивает о своем отце. В Лаке-демоне Менелай рассказывает ему, как он узнал о местопребывании Одиссея через оракул морского бога Протея на островке Фарос у египетского побережья: "Сильной рукою все вместе мы обхватили его; но старик не забыл чародейства; вдруг он в свирепого с гривой огромного льва обратился; после предстал нам драконом, пантерою, вепрем великим, быстротекущей водою и деревом густовершинным; мы, не робея, тем крепче его, тем упорней держали. Он напоследок <…> сделался тих <…>, и, ответствуя, так мне сказал он: "<…> Третий [Одиссей. — И.Ф.] живой средь пустынного моря в неволе крушится. С длин-новесельными в бурю морскую погиб кораблями сын Ои-леевАякс <…>" (4,454–500).
На обратном пути в родную Итаку Телемах лишь с помощью Афины уходит от ловушки женихов матери. Через оракул Протея и опасность при возвращении он проделывает свою Первую оргию. Для отца начало ее в том, что он рассказывает в IX песни о лотофагах. Произошло это, возможно, также в Египте, во всяком случае в Африке. Там его посланцам до того понравилось, что он вынужден был увести их силой (9,95 ел.). Суровую часть этой оргии он испытал у Полифема ("болтуна"), пожравшего шестерых греков. Следующая остановка — у царя Эола, повелителя ветров (10), вероятно на Мальте, если принять точку зрения современных мореходов X. и А. Вольфов232. До Эола продолжается для Одиссея отражение Первой оргии.
Близнецы в "Одиссее" опущены, разве что истолковать Менелая как профанного брата оккультного героя Одиссея. Стихии здесь представлены четко: ветры у Эола, вода — в двух кораблекрушениях, земля и огонь — в царском доме на Итаке. Явственно обозначен и мистический попятный годовой путь от знака Близнецов через Тельца и Овна на Тринакии (или Тринакрии) к Водолею в кораблекрушении с Посейдоном и Ино-Левкотеей. Дом и стрельба из лука помещаются под небесным Козерогом (земля) и огненным Стрельцом.
Среди героев микенской эпохи жили три великих стрелка — свершители таинств: Геракл, Филоктет и Одиссей. В прологе Третьей оргии Одиссей стреляет навылет через двенадцать колец (21,121 и 421).
Вторая оргия странным образом находит свое отражение прежде в X–XII, а затем в V–VIII песнях "Одиссеи". Ей соответствует первый плен у Цирцеи (Кирки) в X песни, первое посещение Гадеса (Аида) в XI, возвращение к Цирцее в XII песни, встреча с сиренами, "бродящие утесы", затем Скилла, остров Тринакия, водоворот Харибда и нимфа Калипсо (все в XII песни). Затем в песнях V–VIII — плавание на плоту к феакам и пребывание у них, на острове Схерия. Так кончается Вторая оргия.
Дважды эпос уводит своих слушателей в Гадес, сперва с Одиссеем в XI песни, а затем с перебитыми женихами — в XXIV. Второй рассказ содержательно дает больше, чем первый: если первый весьма схож с воггрошани-ем оракула мертвых по личному делу, то во втором — из разговоров теней Ахиллеса и Агамемнона — мы кое-что узнаем о ценности жизни и о смысле судеб героев Троянской войны. Всё происходящее между этими двумя событиями, собственно, разыгрывается в Гадесе и на пороге Элизия как цели таинств. Вот почему с ними сопоставима Вторая оргия. Она ведет мистов в Гадес, а Третья — уже в Элизий.
Как и Первая, Вторая оргия требует от мистов недреманного бдения. Первая оргия была для Одиссея безуспешна, потому что в решающий миг, когда вдали уже завиднелись пастушьи костры Итаки, он уснул, а спутники развязали мех с четырьмя ветрами (10,31 ел.). На переходе к Второй оргии повествуется о таком же обычае бдения у лестригонов. Там "несонливый работник" получает двойную плату, ведь ночью он пасет быков, а днем — баранов (10,82 ел.). Кульминацию Второй оргии на Тринакии, о которой упомянуто уже в прелюдии эпоса (1,9), герой снова упускает, не ко времени заснув. После он укоряет богов: "Вы на беду обольстительный сон низвели мне на вежды; спутники там без меня свя-тотатное дело свершили [убили быков Гелиоса. — Д.Л.] " (12,373 ел.).
В Третьей оргии Гомер совершенно по-иному использует сон как символ особенно глубокого мистического сознания: в стране феаков герой впервые вкушает подлинно мистериальный сон после крушения плота и трех бессонных ночей, когда плыл через море, — это сон под сенью сплетенных олив, дикой и плодоносной (5,477). Третья оргия не ведает обета бодрствования, напротив: она начинается сном Одиссея на корабле феаков; сон этот, как поет Гомер, был "с безмолвной смертию сходный" (13,80). Корабль везет его на Итаку.
Из богов во Второй оргии властвуют Посейдон, Арес и Афродита. "Пенорожденная" пронизывает своими отражениями едва ли не все остановки этой оргии, кроме Тринакии. Она поочередно отражается в семи поющих нимфах, или водяных духах: первая из них — Цирцея (Кирка) с острова Эя, что "пела, сидя за широкой, прекрасной <…> тканью" (10,222). Она отображает Афродиту, а не Гекату, как утверждают иные комментаторы. Геката никогда не поет и не ткет; она скорее разрывает одежды; Цирцея же, ткущая и созидающая, прекрасна и одновременно опасна. Она с легкостью пробуждает в людях дикие инстинкты, очаровывает и превращает людей в животных — львов, волков, свиней (10,212). Товарищи Одиссея становятся свиньями. Он же, словно второй Арес, мечом принуждает ее вернуть им человеческий облик (10,321 ел.). Одиссея Гермес заблаговременно и тайно снабдил волшебным растением моли (10,277–306), которое напоминает подавляющий половое возбуждение латук в "Золотом осле" и разбавленный сок аконита в Элевсиниях. Перед спуском героя в Гадес Цирцея является как богиня Натура, "ткущая" животно-растительный покров земли (10,221 ел.). После путешествия в Гадес (11) она для Одиссея водительница в сценах Второй оргии, но не в Третьей. Сходную службу служат Ахиллесу вещие кони перед выездом на битву у Скамандра, а аргонавтам — прорицатель Финей.
