Насими умолк. Он ждал ответа, хотя знал хорошо, что слово и дело Тимура никогда не совпадали; чужими руками он умертвил своего первого союзника Гусейнхана и овладел его войском; руками самаркандских ремесленников, приманив их обещанием сохранить, придя к власти, их общинные законы, прогнал из Самарканда своих врагов, а затем, пригласив к себе глав общин на переговоры, перерубил их всех. Подобным поступкам эмира не было счету.
Насими думал о том, что, верный своему нраву, эмир и в Ширване может поступать так же, как некогда в Самарканде: предотвратив с помощью хуруфитов большую войну, разбить Тохтамыш-хана, а затем руками шаха или еще кого расправиться с хуруфитами. Эту сторону дела также следовало оговорить, но Насими не спешил. Он ждал ответа. С того мгновенья, как, преодолев свою смерть, он крикнул себе: "Вставай, эй Хакк!" - он явственно читал перемены в лице Дива и, хотя знал и помнил, что имеет дело с человеком, не знающим себе равных в искусстве коварства и хитрости, надеялся все же на отклик.
Но Тимур не торопился с ответом.
Коснувшись после долгого молчания меча, лежащего сбоку трона в тонкой полосе света, падающего из заднего оконца, он сказал наконец:
- В моих руках мощь "лаилахаиллаллаха". Это я уничтожаю под корень ваше учение. Зачем же Фазлуллаху предотвращать войну против меня? Разве не разумнее ему было победить меня?
Темные глаза Насими просияли вдруг мечтательной, теплой улыбкой, такой странной в этом шатре и в поединке с этим собеседником.
- Мой Устад из числа тех Меджнунов, что борются со своими же друзьями, которые воюют, чтобы вернуть ему его Лейли, - сказал он. - Фазл не хочет победы, завоеванной мечом, ибо, по его убеждению, даже во врагах его учения сокрыты частицы Хакка. Мы, едины с тобой изначально, эмир! Разлучены же и стали мусульманами, христианами, иудеями, идолопоклониками по велению лжи! Фазл разбивает ложь вдребезги и зовет человечество к воссоединению в царстве Хакка. Разве одержимый любовью человек может опираться на меч, эмир?!
Тимур был неподвижен, как и багадуры его позади, справа и слева от трона. Застыли морщины па лице, застыл взгляд холодных, без блеска, глаз.
- Ты убедил меня... - холодно и трезво сказал он. - Убедил в том, что Фазлуллах не хочет войны. Но никто из полководцев не наносил мне такого вреда, как он. Мое требованне к шаху остается в силе. Единственное, в чем я уступлю, - до тех пор, пока ты не вернешься из Рума, Фазлуллах не будет казнен, а останется заложником в темнице шаха. Иди!
Так окончился разговор.
СДАЧА
18
С шести сторон - из Баку, Дербента, Шеки, Шабрана, Арана и Мугани - в шестивратную Шемаху, сквозь горы и ущелья, шли караванные дороги, и по ним два дня и две ночи непрерывным потоком шли люди и караваны верблюдов, лошадей, мулов, с шести разных сторон вливаясь в столицу
Ширвана.
Все семь караван-сараев вокруг города и базарные площади были забиты народом; он гудел и бурлил, как сель, низвергающийся с кручи.
Но в лавках-кельях под арками не было обычной торговли. Едва караваны разгружались, как базарные смотрители и миршабы прогоняли скотину и поводырей в холмистые просторы полей, чтобы не толпились вокруг города и чтобы как говорили миршабы, в ворота прошли только верные шаху подданные. Но все ширванцы считали себя верноподданными, и это предупреждение миршабов вызывало недоумение на лицах. Должно быть, миршабы знали лучше, и были тут, среди них, неверные, ибо, кроме обычных караульных в серо-кожаных одеждах и с пиками в руках, на_воротах стояли также оруженосцы шаха в стальных шлемах и железных нарукавниках; они тщательно проверяли всех входящих и отбирали у них все оружие, начиная от мечей и кинжалов, вплоть до ножей и клинков.
Справа и слева от ворот в густой тени сыроватых крепостных стен молчаливыми рядами стояли люди в черных хиргах - черные мюриды шейха Азама, которые после оглашения с минбаров всех мечетей указа садраддина о казни Фазлуллаха, ходили по ширванским городам и весям, требуя закидать камнями всех этих гололицых еретиков в белых хиргах, и, не добившись никакого отклика со стороны ширванцев, ни с чем вернулись в Шемаху и более не покидали ее. Чужеземцы, резко отличающиеся своим произношением от ширванцев, с батганами в руках и ржавыми гвоздями - излюбленным орудием пытки - с бездонными торбами на боку, они по поручению шейха Азама следили за тем, как караульные и оруженосцы шаха обезоруживают народ. Караульные и оруженосцы под тяжестью этого унизительного надзора работали с еще более суровым усердием, отбирая даже обиходные у горцев-скотоводов ножи с рукояткой из неотделанного рога, свисающие у них с тонких кожаных ремней.
И по мере того как скапливалось на земле у ног караульных и оруженосцев оружие всех родов, к воротам подходили сановные священнослужители в сопровождении мулл и служек, которые, завернув оружие в толстые, паласы и взвалив себе на плечи, уносили вслед медлительным, степенным святым отцам.
Но подданные, которых так тщательно проверяли и у которых отобрали все средства защиты, не воспринимали, это как недоверие шаха или, тем паче, ловушку. Среди них было множество бывших повстанцев, двенадцать лет тому назад свершивших переворот и посадивших па трон шаха-землепашца, и быль и небылицы о славном восстании еще ходили по устам, умножаясь своею собственною силой и усиливая немеркнувшее сияние славы вокруг короны любимого шаха.
Повстанцы, а с их слов и дети их помнили, как шах-землепашец сорвал с золотых опор занавес, отделяющий серебряный трон Кесранидов, и бросил его к их ногам со словами: "Ваш шах не станет говорить со своими подданными через занавес". И как весело приказал переплавить золотые опоры и чеканить из них динары, а серебряный трон сдать в недвижимую казну, заменив его простым деревянным, безо всяких затей и украшений; и как отменил сразу двадцать из двадцати пяти налогов, бывших при Хушенке и его предшественниках; и как в день коронации он сел за трапезу вместе с ремесленниками и землепашцами; и как он приютил и продолжает принимать беженцев из-за Аракса, которые все еще бегут оттуда - от палачей Мираишаха, от голода и холеры; и как, несмотря на угрозу нашествия Тимура, шах не поднимает руки на Фазла...
Сказывали, что по ночам, когда все спят, из Шемахи восходит шар, полный света, и, поднимаясь над горами, встречается с другим таким же шаром, спускающимся ему навстречу с горных высот, и, слившись воедино напротив военного лагеря - стана принца Гёвхаршаха, они испускают такое сияние, что ослепляют трех завоевателей-полководцев - Тимура, Ильдрыма Баязида и Тохтамышхана, тиранов, возомнивших себя вправе делить меж собой мир. Ибо шар света, нисходящий с горных высот, был светом Сахиб-аз-замана - Хозяина времени Фазла-Хакка, а шар света, восходящий из Шемахи, был светом шаха-землепашца, который по велению Хакка держал в руке негасимую свечу братства.
Присоединив таким образом шаха-землепашца к Великой цепи единства, щирваицы и не помышляли обижаться на него за обыск и проверку и даже снятые в знак покорности Тимуру ворота склонны были воспринимать как знак доверия шаха к своим подданным.
И кому же из них могло прийти в голову, что шах-землепашец приказал своему визирю казн Баязиду издать тайный указ обезоружить ширванцев, которые верили в учение Фазла и видели в нем спасение Ширвана? И кому могло прийти в голову, что шах-землепашец ждет сейчас в тронном зале, стоя у своей сохи и слегка касаясь ее рукой, полного разоружения, чтобы арестовать Фазла, который, вернувшись из укрытия, сам шел к нему, чтобы слить свой свет с его светом, а вслед за тем учинить над мюридами расправу?!
Вошедши одновременно в шесть ворот Шемахи, они заполнили все шесть мощенных синеватым речным булыжником улиц, ведущих вверх, ко дворцу Гюлистан, сгибаясь под тяжестью даров, которые весили ничуть не меньше, чем булыжник под их ногами, ибо знали они и думали лишь о том, что шах-землепашец, дабы оградить своим добром своих подданных, всю свою казну до последнего динара свез и отдал Тимуру.
Никто пока не знал о последствиях самоотверженного поступка шаха, но потоком людей владела мысль не о последствиях, а о беззаветной доброте шаха, который, быть может, был единственным на земле правителем, оградившим подданных своей казной, а не казну - подданными.
Вот почему ширванцы шли к серокаменному дворцу, над городом как к святому месту. По всем шести улицам шли без разбору богатые и бедные, сановники и простые. Черные рабы несли впереди своих хозяев-купцов в синих чалмах, златотканных халатах и в осыпанных драгоценными камнями башмаках рулоны дорогих материй и ларцы с драгоценностями; несли свои дары ремесленники в серых войлочных треуголках, желто-серых чекменях-косоворотках и легких одноцветных башмаках из овечьей или козлиной шкуры-ювелиры, оружейники, кузнецы, медники, лудильщики, шелководы, портные, войлочники, шапочники, красильщики, ткачи; шли горцы-скотоводы в меховых душегрейках - кюрди, в джорабах, постолах и остроконечных овечьих папахах; землепашцы с треугольными ситцевыми повязками на голове, в архалуках и длинной чухе; старосты и смотрители в меховых шапках, кожаных чекменях и длинных сафьяновых сапогах; шли приказчики, сарбаны, рахдары и прочий служилый люд. В шесть потоков, устремившихся вверх по шести городским улицам, вливались ремесленники всех двадцати четырех ремесленных кварталов Шемахи со своими устабаши и мушрифами, и когда за кварталами Мейдан и Шабран у дворцовых ворот оруженосцы стали вновь проверять всех, отбирая у шем-ахинцев кинжалы, то и тогда никто не подумал ничего худого. Пройдя в дворцовые ворота, подданные попали на Мраморную площадь, на которой двумя рядами выстроились для надзора гуламы, но и это не смутило ширвакцев, ибо они шли к шаху-землепашцу и ни о чем другом не думали. Поднявшись по широким, овально положенным ступеням, они проходили под высокой аркой в длинный коридор, ведущий в тронный зал дворца, вытягиваясь невольно и пытаясь заглянуть через плечо впереди идущего в широкий проем раздвинутых златотканных портьер, чтобы скорее увидеть шаха.
