в Париж, но его обидчик предусмотрительно покинул столицу.
Обижая людей, подобных Вольтеру, власть многим рискует. Второе заключение в Бастилии оказало большое влияние на поэта. До этого у него не было злобы на общественное устройство, где знатность стоит выше закона, а правитель может полновластно распоряжаться свободой подданных. Но после отъезда в Англию Вольтер все свои силы направил на то, чтобы разрушить Бастилии в умах людей.
Недоросль в МГУ, или Куда впадает Волга
Небольшая зарисовка ступенек развития русского общества.
Во времена Чехова фраза «Волга впадает в Каспийское море» уже считалась примером трюизма. Герой чеховского рассказа «Учитель словесности» (1894) — учитель истории и географии Ипполит Ипполитыч — «или молчал, или же говорил только о том, что всем давно уже известно». И даже умирая, будучи в бреду, он говорил только очевидные вещи: «Волга впадает в Каспийское море… Лошади кушают овёс и сено…»
Между тем за каких-нибудь 130 лет до того, и не где-нибудь, а в Московском университете получить правильный ответ на вопрос о месте впадения Волги было отнюдь не легко. Денис Иванович Фонвизин вспоминает о поре своего студенчества:
«Остаётся мне теперь сказать об образе нашего университетского учения… Я скажу в пример бывший наш экзамен в нижнем латинском классе. Накануне экзамена делалося приготовление; вот в чём оно состояло: учитель наш пришёл в кафтане, на коем было пять пуговиц, а на камзоле четыре; удивлённый сею странностию, спросил я учителя о причине. „Пуговицы мои вам кажутся смешны, — говорил он, — но они суть стражи вашей и моей чести: ибо на кафтане значат пять склонений, а на камзоле четыре спряжения; итак, — продолжал он, ударяя по столу рукою, — извольте слушать все, что говорить стану. Когда станут спрашивать о каком-нибудь имени, какого склонения, тогда примечайте, за которую пуговицу я возьмусь; если за вторую, то смело отвечайте: второго склонения. С спряжениями поступайте, смотря на мои камзольные пуговицы, и никогда ошибки не сделаете“. Вот какой был экзамен наш! О вы, родители, восхищающиеся часто чтением газет, видя в них имена детей ваших, получивших за прилежность свою прейсы [награды (нем.)], послушайте, за что я медаль получил. Тогдашний наш инспектор покровительствовал одного немца, который принят был учителем географии. Учеников у него было только трое. Но как учитель наш был тупее прежнего, латинского, то пришёл на экзамен с полным партищем пуговиц, и мы, следственно, экзаменованы были без всякого приготовления. Товарищ мой спрошен был: куда течёт Волга? В Чёрное море, — отвечал он; спросили о том же другого моего товарища; в Белое, — отвечал тот; сей же самый вопрос сделан был мне; не знаю, — сказал я с таким видом простодушия, что экзаменаторы единогласно мне медаль присудили. Я, конечно, сказать правду, заслужил бы её из класса практического нравоучения, но отнюдь не из географического».
(«Чистосердечное признание о делах моих и помышлениях»)
P. S.
А ведь князь П. А. Вяземский искренне считал, что в «Недоросле» описаны провинциальные нравы!
Сто тысяч способов достать сто тысяч
Как известно, Остап Бендер знал четыреста сравнительно честных способов отъёма денег у граждан. Но у великого комбинатора был предшественник, намного превосходивший его изобретательностью. Звали его Василий Андреевич Дуров (брат знаменитой «кавалерист-девицы» Надежды Дуровой). Одно время он был накоротке с Пушкиным, и вот что сообщает Александр Сергеевич о своём знакомце:
«Я познакомился с ним на Кавказе в 1829 году. Он лечился от какой-то удивительной болезни, вроде каталепсии, и играл с утра до ночи в карты. Наконец он проигрался, и я довёз его до Москвы в моей коляске. Дуров помешан был на одном пункте: ему непременно хотелось иметь сто тысяч рублей. Иногда ночью в дороге он будил меня вопросом: „Александр Сергеевич! Александр Сергеевич! как бы, думаете вы, достать мне сто тысяч?“».
Устав от этих вопросов, Пушкин посоветовал ему украсть нужную сумму. «Я об этом думал, — отвечал Дуров, — но не у всякого в кармане можно найти сто тысяч, а зарезать или обокрасть человека за безделицу не хочу: у меня есть совесть». На дальнейшее предложение Пушкина — «Просите денег у государя», — выяснилось, что Дуров не только думал об этом, но и просил. «Как! Безо всякого права?» — удивился Пушкин. «Я с того и начал: ваше величество! я никакого права не имею просить у вас то, что составило бы счастие моей жизни; но, ваше величество, на милость образца нет, и так далее». Ответа на свою просьбу он не получил.
Забавно, что Дуров думал обратиться за деньгами к самому Ротшильду: «Да видите ли: один способ выманить у Ротшильда сто тысяч было бы так странно и так забавно написать ему просьбу, чтоб ему было весело, потом рассказать анекдот, который стоил бы ста тысяч. Но сколько трудностей!..»
«Словом, — пишет Пушкин, — нельзя было придумать несообразности и нелепости, о которой бы Дуров уже не подумал. Последний прожект его был выманить эти деньги у англичан, подстрекнув их народное честолюбие. Он хотел обратиться к ним со следующим спичем: „Господа англичане! я бился об заклад об 10 000 рублей, что вы не откажетесь мне дать взаймы 100 000. Господа англичане! избавьте меня от проигрыша, на который навязался я в надежде на ваше всему свету известное великодушие“».
«Недавно, — заканчивает свою заметку о Дурове Пушкин, — получил я от него письмо; он пишет мне: „История моя коротка: я женился, а денег всё нет“. Я отвечал ему: „Жалею, что изо 100 000 способов достать 100 000 рублей ни один ещё, видно, вам не удался“».
P. S.
По свидетельству М. И. Пущина, «цинизм Дурова восхищал и удивлял Пушкина; забота его была постоянная заставлять Дурова что-нибудь рассказывать из своих приключений, которые заставляли Пушкина хохотать от души; с утра он отыскивал Дурова и поздно вечером расставался с ним. Приближалось время отъезда; он условился с ним ехать до Москвы; но ни у того, ни у другого не было денег на дорогу. Я снабдил ими Пушкина на путевые издержки; Дуров
