«Если мы возьмем и рассмотрим все те события, которые произошли, то мы должны сказать, что первый толчок тому движению, которое развилось в Петрограде, которое в конце концов смело династию Романовых, дал военно-промышленный комитет в лице его рабочей группы... датой начала движения нужно считать арест рабочей группы»[856].
Со своей стороны, глава ЦВПК А.И. Гучков, выступавший от лица победителей, открыто признавал: именно реакционность прежней власти вынудила:
«нас включить в основной пункт нашей практической программы – переворот, хотя бы и вооруженный»[857].
И теперь, после крушения монархии, вызвавшего большие народные волнения, ситуация располагала к применению апробированной схемы в новых условиях. Ключевые фигуры Временного правительства были уверены в полезности глубокого сотрудничества с радикальными революционными силами. Глава кабинета князь Г.Е. Львов всегда благосклонно относился к крайним левым элементам, оказывая им покровительство в Земском союзе[858]. Он признавался, что наиболее комфортно чувствует себя именно в демократической среде, а общением с представителями высшего света тяготится[859]. Назначенный министром торговли и промышленности А.И. Коновалов неизменно делал ставку на взаимодействие с революционными кругами и рабочими организациями; помогал устраивать выборы в совет рабочих депутатов; выступал за тесное сближение с большинством советской демократии[860]. Открытую расположенность к демократической среде демонстрировали министр путей сообщения Н.В. Некрасов и министр финансов М.И. Терещенко – также выходцы из руководства ЦВПК[861]. Что уж говорить о А.Ф. Керенском, объявившем себя не кем иным, как единственным «заложником демократии» во Временном правительстве[862]. Все эти деятели изначально были настроены на сотрудничество с Петроградским советом. Поэтому неудивительно, что М.А. Стахович – член Прогрессивного блока, занявший вскоре пост генерал-губернатора Финляндии, – убеждал своих коллег по Государственному совету в необходимости обязать все губернские земства признать сосуществование Временного правительства и советов рабочих и солдатских депутатов; кстати, это предложение Стаховича шокировало многих членов верхней палаты[863].
Ориентация на Петроградский совет как на орган революционной демократии имела очевидный практический смысл. На наш взгляд, ее лучше всех выразил известный философ и публицист Ф. Степун. В своих интересных мемуарах он определил главную работу совета в тот период как работу «некой политической пожарной команды»[864]. Всюду, где вспыхивали конфликты (а в них недостатка не было: между офицерами и солдатами, рабочими и фабричными администрациями и пр.), всюду, где активизировались различные уголовные элементы, – сразу появлялись наиболее авторитетные члены совета. И, признавал Степун, что им практически всегда так или иначе удавалось своими речами утихомирить разгоравшиеся страсти[865]. Причем первым роль «политического пожарного» примерил на себя сам А.Ф. Керенский. 27 февраля, когда в Таврическом дворце члены Государственной думы слушали длинное выступление П.Н. Милюкова о нюансах государственного строительства, в зал ворвался возбужденный Керенский с известием: сюда движутся громадные толпы народа, жаждущие поучаствовать в формировании новой власти. Он вызвался выехать навстречу массам и попытаться их успокоить. Крайне встревоженные думские деятели миссию Керенского нашли полезной и незамедлительно выделили ему автомобиль[866]. И в дальнейшем лидеры Петроградского совета существовали в том же авральном режиме. Так, меньшевика М.И. Скобелева редко можно было застать в стенах совета: ему приходилось очень часто разъезжать по всему городу для «тушения» слишком горячих дискуссий[867]. «Незаменимым специалистом» по различным эксцессам считался эсер А. Гоц: он умел «разобрать законные претензии, и пожурить, и пошутить, словом всех покуда что утихомирить»[868]. Кроме того, меньшевистско-эсеровские лидеры совета и по собственному почину устраивали митинги на крупных заводах в поддержку новой власти[869].
Временное правительство и Петроградский совет быстро поняли преимущества тесного взаимодействия между собой. Один из лидеров совета И.Г. Церетели разъяснял:
«В совете рабочих и солдатских депутатов мы видели не органы, конкурирующие с правительством для захвата власти, а центры сплочения и политического воспитания трудящихся классов»[870].
Примерно в таком же духе рассуждал и ставший эсером подполковник Генерального штаба С.Д. Мстиславский. Он делал акцент на желании буржуазных кругов заполучить доступ к административному ресурсу: купечество-де издавна позиционировало себя в качестве более компетентного управленца, чем царская бюрократия, тогда как публика, собравшаяся в советах, серьезных навыков государственного управления не имела. В возможность удержать власть самостоятельно здесь, по словам Мстиславского, верили слабо; организационные способности совета вплоть до мая 1917 года использовались главным образом для обуздания митинговой стихии, а не на управленческом поприще. Потому обе стороны осознавали:
«чтобы удержаться на ногах, им не оставалось ничего, как опереться друг на друга: они так и сделали»[871].
Отсюда, кстати, совершенно понятно равнодушие новой власти к судьбе Государственной думы – органу, создавшему само это Временное правительство. В течение двух месяцев после переворота министры, подчеркивавшие свою приверженность демократии, уверенно от Думы дистанцировались[872]. И все попытки председателя IV Государственной думы М.В. Родзянко созвать Думу для поддержки правительства не находили у них никакого отклика. Как свидетельствовал депутат Н.В. Савич, князь Г.Е. Львов не собирался обострять отношения с советом рабочих и солдатских депутатов из-за этой попытки «гальванизировать политический труп», как выражались тогда в советской среде[873]. Лидер кадетов П.Н. Милюков также считал, что Дума свою роль сыграла; выбранная еще по столыпинскому закону, она, по его мнению, уже не соответствовала историческому моменту[874]. В правительстве лишь один А.И. Гучков ратовал за созыв Государственной думы; он не раз обсуждал этот вопрос с коллегами по кабинету, но не нашел ни одного сочувствующего[875]. В итоге увещеваний Родзянко и Гучкова хватило лишь на созыв юбилейного собрания Государственной думы всех четырех созывов, состоявшегося 27 апреля, в день открытия первого заседания нижней палаты в 1906 году. Речи на этом «торжественном» мероприятии напоминали «застольные спичи на похоронном обеде»[876]. Председателя думы Родзянко по аналогии с персонажем знаменитой чеховской пьесы «Вишневый сад» именовали «Фирсом Таврического дворца»[877]. То, что Временное правительство сделало ставку на Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, а не на Думу, показывают и предоставленные финансовые субсидии. Временному комитету Государственной думы правительство ежемесячно выделяло на расходы по 250 тыс. руб.;[878] причем лидеры Петросовета требовали лишить его и этого содержания, поскольку Дума, в отличие от того, как это было в первые недели после переворота, к этому времени уже перестала быть средоточием прогрессивных сил[879]. Оказывать финансовую поддержку необходимо лишь тем, считали вожди Совета, кто объединяет революционную среду, – и поэтому исполком Совета уже 6 марта испрашивал у правительства на свои текущие нужды 10 млн. руб. Правда, решение о предоставлении такой крупной суммы затягивалось, поскольку финансировать частные организации государство сочло затруднительным[880]. Коллизия благополучным образом разрешилась после того, как Всероссийское совещание советов вопреки требованиям большевиков и левых эсеров одобрило продолжение войны и поддержало Временное правительство, признав его подлинным органом революционной демократии[881]. 3 апреля 1917 года исполкому Совета единым платежом были перечислены желанные 10 миллионов[882].
Тесное взаимодействие правительства и Петроградского совета определял и еще один важный фактор: оба находились в состоянии постоянного психологического напряжения из-за угрозы контрреволюции. Дом Романовых пал слишком легко, и страх реставрации не покидал никого из тех, кто принимал участие в перевороте. Первые дни после устранения Николая II были заполнены ожиданием неминуемого реванша. Многие на фоне начавшейся эйфории задавались вопросом: а не собираются ли вокруг сверженного трона оставшиеся ему верными войска[883]? И слухов об этом ходило более чем достаточно. Как заметил П.Н. Милюков,
