В то время, как французы стали подумывать о распылении «русской» армии, Врангель мечтал о таком расселении своих солдат в Сербии, Болгарии, Греции или Румынии, где они могли бы получить казенную работу, а он — правительственную поддержку для удержания их в тисках строжайшей дисциплины. Ген.
Шатилов, начальник врангелевского штаба, отправился в эти страны и завел переговоры с их правительствами о тех условиях, на которых они могут дать пристанище кадрам «русской» армии. Переговоры шли медленно, а французы спешили избавиться от лишних ртов. Отправка парохода в Россию у них была очередным вопросом дня.
Заработал Донской атаман, заработали информаторы.
Ген. Богаевский благополучно прибыл к берегам Турции, как некогда к берегам Крыма, и, располагая не малыми средствами, обосновался в Константинополе, на улице Тарла-Баши, в доме № 48. Когда Донской Круг, все еще подававший признаки жизни, попытался учредить контроль над его хозяйничаньем вывезенным казенным добром, атаман вместе с Врангелем убедили оккупационные власти в том, что это чисто большевистское учреждение и небезопасно для порядка в Константинополе. Французы сейчас же выслали Круг в Болгарию, в глухой городишко Мессемврию.
Атаман остался полным хозяином донских ценностей, особенно пресловутой мамонтовской добычи, на которую точили зубы не одни члены Круга. Группа донских коннозаводчиков, Кульгавовы и др., предъявила к атаману иск, требуя уплаты за поставленных ими еще в 1919 году лошадей для Донской армии, и просили русский суд обеспечить их иск наложением ареста на донское казенное имущество. Суд не уважил этого ходатайства казачьих Мининых. Тогда они обратились к французам. Но и тут не выгорело, хотя впоследствии оккупационные власти несколько раз производили у атамана обыск, ища ценности, только не для коннозаводчиков, а для себя.
Богаевского по-прежнему окружали «министры» вроде Скачкова, целая свита генералов и адъютантов, не говоря уже о штате прислуги. Атаман всех их кормил и пригревал.
Как глава «демократического государства», староста казаков землеробов, он то и дело перехватывал громадные суммы от американских и европейских благотворителей на «устройство беженцев». С ним считались. Его везде принимали даже охотнее, чем одиозного Врангеля. Но этот тупейший, бездарнейший человек по-прежнему продолжал состоять на побегушках у Врангеля, мечтать о восстановлении той России, где ему будет уготована должность генерал-адъютанта его величества, и расходовать казенные деньги на все, что угодно, только не на улучшение быта лагерных сидельцев.
По приказанию своего сюзерена он явился на Рождество в Чаталджинские лагеря и начал вести недвусмысленную агитацию за то, чтобы казаки всячески противились отправке на Лемнос, так как там убийственные условия для жизни.
— Мы тоже боролись против этого решения французов, — говорил он казакам, — но они не хотят нас слушать. От вас самих зависит, отправляться туда или нет. Вас много, вы сила. Держитесь в единении, и тогда никакие французы ничего вам не сделают.
Информаторы в свою очередь начали распространять небылицы про Лемнос. Там, видите ли, нет воды, там сколопендры чуть ли не живьем съедают людей, там в море, подле берега, живут страшные осьминоги. Скверно здесь, а там еще ужаснее.
Казаки заволновались. Они находились в таком возбужденном состоянии, что всякий слух, даже самый нелепый, чувствительно задевал их по нервам. В данном случае была не «пластинка». Сам атаман нарисовал столь неприглядную картину лемносской жизни. Здесь как-никак, но жили на материке; отсюда во все стороны открывалась дорога. А оттуда не убежишь; там кругом море. Там с тобой станут делать, что захотят.
Французы в первую очередь предназначили к перевозке обитателей Санджака. Распропагандированные атаманом, мамонтовцы нехотя начали собирать свое барахло и стягиваться в Хадем-Киой, куда подали вагоны. Те, которые должны были ехать со вторым эшелоном, тоже высыпали на станцию провожать товарищей. Команда чернокожих, расставленных в разных местах вокруг поезда, наблюдала за порядком.
Вечерело.
Приближается момент посадки. Хмуро поглядывают казаки на вагоны.
На погибель, братва, везут…
Заморят на острове. Фасоли да обезьяньих кон- стертов, чего доброго, давать не будут.
Там осьминоги, сказывают, по палаткам ходят, людей едят.
Показали бы мы, коли-б в Таврии. Союзнички! Вдруг за вагоном грянул выстрел.
Это чернокожий чорт…
В нас, беспременно, в нас.
Ах, проклятые… Мало морить голодом, еще и убивают.
В толпе рев. Капризные казаки, настроенные против поездки, рады случаю затеять скандал.
Чернокожие, чувствуя себя не в безопасности ввиду возбуждения казаков, сбегаются в кучки, с ружьями наготове.
Братва! Да что ж они, в самом деле расстреливать нас хотят…
Вся станция гудит. Повод для скандала найден. Неуравновешенные натуры, которым столько времени приходилось сдерживаться, теперь имеют возможность проявить свою прыть.
Ай, ай… Смотрите… Вон ихняя рать. Нас окружают.
Братва, не сдавайся… Покажем этой сволочи удаль Тихого Дона.
Со стороны французской комендатуры движется пехота. В отдалении видны конные.
Гарнизон Хадем-Киоя встал в ружье.
У казаков тоже есть чем защищаться. Еще не все винтовки проданы туркам.
Полк в цепь! — звучит металлом голос безрукого полковника Чапчикова.
Калединовцы в восторге. Они так давно не слышали этого боевого призыва. Теперь опять, как в Таврии. Загорелись казачьи сердца вздорной отвагой.
Возле станции завязывается бой. «Мирные» беженцы отгрызнулись.
Увидя перед собой не разнузданную толпу, а организованную вооруженную силу, французские войска бросились назад на дорогу, залегли в канавы и отсюда открыли огонь по калединовцам.
Заработал телеграф. В Константинополе узнали о происшествии. В Хадем-Киой немедленно были двинуты подкрепления, даже с артиллерией.
Когда настала ночь, казаки, отстреливаясь, стали отходить в Санджак, так как там на холме была удобная позиция для обороны.
Обе рати так и простояли друг против друга до утра. Французы, имевшие кой-какие потери, не рисковали переходить в наступление. У мамон- товцев тоже постепенно начал проходить военный пыл. Днем у них благоразумие окончательно взяло верх. Офицеры поняли, что зашли слишком далеко. Начались переговоры.
Мамонтовцы заявили, что согласны погрузиться, но при том условии, если не будет никакой французской охраны. Не желая раздувать инцидента, французы согласились. 2-я дивизия благополучно прибыла в Константинополь и стала грузиться на пароход.
Здесь начальник французского оккупационного корпуса ген. Шарли произвел суд и расправу.
Это вы скомандовали казакам «в цепь» и руководили сопротивлением? — спросил он Чапчикова.
Да, я! — неустрашимо отвечал безрукий рыцарь белого стана.
Зачем же вы это сделали?
Потому что я казак, свободный человек, и не привык, чтобы меня куда-нибудь тащили силой.
После кратковременного ареста Чапчикова отпустили с миром, переведя его на беженское положение и водворив для жительства в лагерь Селимье в Скутари. Санджакским сражением закончилась боевая карьера, равно как и военная служба, этого буйного, дерзкого, но отважного казачьего предводителя.
Санджакский инцидент больше всего обрадовал турок.
Урус якши,1 — говорили они, одобрительно хлопая казаков по плечам, — Франк яман2. Урус франка бил. Урус осману кардаш[45] я.
Они удвоили свое внимание к кардашам. Сами нищие, иногда делились последним куском хлеба.
Вот, поди ж ты, — недоумевали казаки, — люди не нашей веры, а ничего, — сердечные, не звери, как принято думать. Не то, что греки. С теми одна вера, один Христос. А за ведро воды, когда стояли в Константинопольском порту, лодочники-греки лиру требовали. Чудно!
XXV. В МАЛЬ-ТЕПЭ И СЕРКЕДЖИ
В 20-х числах января[46] французы смиловались над отрезанным от мира чилингирским лагерем и разрешили вывезти в константинопольские госпиталя тяжело больных. К числу последних примыкал и я.
Страшно было смотреть на страдальцев, когда их вытаскивали, как трупы, или выводили под руки из хлевов и сараев. Корчась от озноба, они кутались в легкие американские одеяла, сплошь усеянные белыми паразитами. Желтые, высохшие лица напоминали пергамент. Французские солдаты, не чернокожие, а настоящие сыны «благородной» союзницы армии Врангеля, грубо понукали этих мертвецов, недовольные тем, что они медленно влезают на обозные двуколки или турецкие арбы. Тяжело больных набралось так много, что французских подвод не хватило, и пришлось мобилизовать обывательский обоз.
В Константинополе нас привезли в загородный госпиталь Маль-Тепэ, временный, устроенный, ввиду прибытия армии Врангеля, в казармах бывшего гвардейского полка армии султана. В этом лечебном заведении распорядительная власть принадлежала французам, администрация же состояла из русских, низшая — из офицеров и солдат, высшая — из представителей русской аристократии. Белая кость и голубая кровь неукоснительно почитались республиканцами- французами.
