Вот его стиль — учуяв предальтернативную ситуацию, Сталин опять всех опередил. А ведь эта оттепель была сильнее и дала бы стратегический результат больший, чем бухаринские метания 1928 года. Предальтернативу 1934-го по мощности могу сравнить разве что с 1923-м — которую Троцкий проиграл, имея все карты на руках.
126. Культ результата. «Возвращение» Троцкого. Империя антифашистского могущества — упущенный вариант
— Вопрос о реальности того, что я именую «сталинской оттепелью» или предальтернативной ситуацией 1934 года, состоит в следующем. Что могло быть содержанием нормализации?
Рассматривая вопрос о реальности курса нормализации после сталинской «революции сверху», скажу про культ сталинского результата. Он обуял тогда всех, от рядовых до высоколобых, и даже вчерашних яростных оппонентов Сталина.
В архивах есть письмо Троцкого Сталину 1933 года, где Лев Давидович предлагает вернуться в СССР! Заверяя Сталина в лояльности, с условием, что сохранит право на собственные взгляды. Но в главном Троцкий Сталина признал и согласен идти под его руководство. Культ сталинского результата овладел и главным противником Сталина!
— Что могло бы стать предметом иного, альтернативного курса — лозунг «За нормализацию!»?
— Но это не язык того времени. И не тот стимул, который мог бы подвигнуть нас на далеко идущий поступок. Это, замечу в скобках, и к анализу причин человеческих падений в 1937-м: что другое?
На выходе из Гражданской войны вопрос о нэпе стоял. Но разве мог в 1934-м встать вопрос о возврате к нэпу? Даже у активных нэповцев такой идеи не было. А идея нормализации в них была? Безусловно, но идеологически неартикулированно.
— Может быть, могла быть другая, не сталинская нормализация?
— Разве для склада мысли таких людей, как тогдашние мы, нормализация сама по себе составляла идею? Политическую программу? Что-то, что может быть развернуто против Сталина? Это он в нас такое подозревал, политически опередив ход нашей мысли. Перенос антифашистского импульса внутрь СССР, в соединении с запросом на стабильность после ломки мог нечто дать. Но тут мы еще раз сталкиваемся с речевой трудностью сталинизма.
То, чего не хватало людям политики, недавним лидерам и мыслителям большевизма, отброшенным Сталиным и возвращенным ненадолго лишь затем, чтобы быть принесенным на заклание, — им не хватало новой утопии. Возможно, наброски языка для такой утопии надо искать у двоих людей — Булгакова «Мастера и Маргариты» и Андрея Платонова.
— Был ли в тридцатые вообще другой политический выход? Другой и в то же время сталинский?
— Выход был в том, что мировые деления, заложенные в большевизм прошлым — капитализм и социализм как взаимоисключающие понятия, равно притязающие на земной шар, — признать нерабочими. Символами, ставшими аберрацией, поскольку возник фашизм и прежние взаимоисключения упраздняются.
— Здесь, в СССР, это значило бы что?
— В пределах сталинского результата, который берется за основу? В антифашистской политической логике — мы очеловечиваем результат двух революций, Ленина и Сталина, укрепляя его как главный антифашистский барьер. Кстати, это соответствовало бы альфе и омеге их большевистского существования: мы закладываем в основу очеловеченный сталинский результат.
Возникает империя антифашистского могущества — СССР. При этом не исключалась превентивная война с фашизмом, и уверяю — с победным счетом для армии Тухачевского — Уборевича. В 1942-м Сталин упрекал Баграмяна — что так плохо воюете? Вы же ученики Уборевича!
— О чем он думал, уничтожая таких богатырей?
— Сталин сценарист по натуре. Он подставлял себя вместо них, рисовал картины, как бы он сам на их месте справился со Сталиным, — и далее исходил из этого, как из несомненной реальности. Сценариями он себя убеждал — вот так бы изменил Тухачевский, а вот так бы по Сталину нанес свой удар Бухарин… Была перед 1937-м и реальная основа интриги — высшие военные сговаривались между собой убрать дурака Ворошилова из наркомов. Даже согласие Гамарника получили, что важно, — ведь Гамарник в армии представлял ЦК.
127. Катастрофа под рубрикой «1940 год»
— Мне сильно недостает примеров из жизни и истории.
— Могу предложить два примера, короткий и долгий. Если хочешь представить катастрофу советского альтернативного мышления в одном акте, возьми стенографический отчет XVII съезда, там все вычитывается! Во всяком случае для меня. В год, когда было это событие, 1934-й, я вступал в сознательную жизнь советским подростком. И отчет съезда победителей мною был читан как Священное Писание, с захватывающим интересом к оттенкам, фразам и персоналиям. А повторно перечитал его спустя много лет, в пятидесятые, — это кошмар, я читал его с ужасом.
— Я тоже: палачи куражатся вместе с жертвами. Но переходи к длинному примеру, раз обещал.
— Длинный носит у меня название «Сороковой год», хотя начинается из катастрофы тридцатых.
Штука серьезная, имела мировой контекст. Перелом шел по в сем у Миру. Он синхронизирован тридцатыми, и тут Ясперсово понятие осевое время очень уместно. У Ясперса взяли его «однократную» христианскую трактовку, будто осевое время ограничилось исходной эпохой. Но тогда всю концепцию легко поставить под сомнение, тем более что у Ясперса там несовпадения на столетия. Нет, тридцатые годы ХХ века — это добавочное осевое время, еще одна мировая развилка. В том осевом моменте много линий: Гитлер, Сталин, Ганди, Рузвельтов New Deal, переход китайской революции в русло Мао. Мир тянется к непознанной альтернативе, но страшно осекается. Вместе с тем порождая предальтернативы, работающие на будущий ход вещей.
128. Осевое время подготовки мировой войны. Сталин, Рузвельт и Гитлер
— Посмотри, как от осени 1939-го к весне-лету 1941 года ситуация нас вводит в осевой момент истории, который я условно называю «Сороковой».
Сталин тридцатых стоял перед проблемой выхода. Оргия коллективизации, бывшая фактически побочным результатом внутрипартийной борьбы, закончилась его победой. Утрамбовавшаяся революция жаждала стать еще чем-то, поскольку революция себя законченной не объявляет, — и тот, кто это скажет первым, страшно рискует. Всем ходом предшествующего — войной, военным коммунизмом, монопартией ВКП(б) — в роли итога подсказывалось могущество. Сложилась схема: капиталистическое окружение — угроза интервенции — могущество. Каждый раз инсценируем крайность положения, добиваясь согласия на лишения, — а с людьми расплачиваемся могуществом.
А что в это время в западном мире? Люди едва очухались после Первой мировой войны, и тут Большой кризис. Обвал столь же мировой, как война. Такой катастрофы Запада не было за все время капиталистического общества после XVI века! Полярные точки отчаяния — Штаты и Германия, и поиск выходов пошел именно там.
Вроде бы каждое из событий прямо не обусловлено, но их совпадения во времени образуют реально нарастающую связь. События перекрещиваются — Рузвельт начал президентство с двух символических акций: отменил сухой закон и дипломатически признал Советский Союз. Гитлер стал канцлером. Нацисты устроили выборы, но коммунисты на них все же получили шесть миллионов голосов — еще была сильная партийная сеть. КПГ могла попытаться ударить, но нуждалась в советской поддержке. Один из ближайших к Тельману, стратег компартии Нейман, едет в Москву за помощью, а Сталин ему: какая поддержка? Вы поглядите, что у нас творится в деревне! Любопытно, ведь это значит, что он уже пересматривает пределы своего триумфа.
Гитлер, поскольку его курс получил поддержку немцев, идет на поэтапную ликвидацию версальской системы — что входило и в программу мировой революции, еще со времен Ленина. С другой стороны, выход из предкатастрофы коллективизации, где в 1930-м все повисло на волоске, для Сталина стал моделью выхода навсегда.
Утвердился стереотип сталинской политики: создание предкатастрофических экстремальных ситуаций, выход из которых укрепляет единовластие. Придает культовое, религиозное отношение к человеку-спасителю, способному вывести народ из предгибели, им же затеянной. Губитель, сдвоенный с Вызволителем, — это глубиннейшая мифологическая сцепка. Она работает на уровне Homo mif cus’а, предшественника Человека Исторического, и невероятно сильна.
Почему каялись, примирялись и внутренне капитулировали вчерашние враги и оппоненты? Почему непартийный интеллигент пошел за Сталиным? Это не только миф могущества — распоряжения миллионными множествами людей, в кратчайшие сроки меняющих место и образ жизни. Это еще особая персона человека, якобы способного вывести себя и других из любых бедствий!
