Панька вытащил из-под убитого обрез, выстрелил в Сеньку, но промазал. Он весь трясся, словно в лихорадке, хотя мысль работала четко. Без упора не попасть. Он упал на живот возле тела Псёнка, положил на нега обрез и снова выстрелил.
Сенька схватился за плечо, осел на землю.
До крови исколов жнивьем свои ноги, Панька подбежал к Сеньке.
- Не убивай, Паня, милый, добрый, век буду за тебя молиться. Ты и так ранил меня... Возьми с меня все, только не убивай. Насильно меня Псёнок... не хотел я. Возьми меня с собой, куда ты, туда и я...
- А не подведешь, гад?
- Богом и матерью клянусь. - Сенька перекрестился.
Панька разрядил Сенькин обрез, швырнул его далеко в сторону.
- Счастье твое, что руки у меня от злости тряслись, легкой царапиной отделался, а то бы припечатал к поминанию. Вставай, пошли.
К вечеру бандиты нашли труп Псёнка.
Взбешенный Сидор бросился к дому Аграфены.
- Панька забегал сюда? - брызгая слюной, закричал он на Аграфену, кутающую в пеленки внука.
- Когда? - с радостным предчувствием спросила она. - Отпустили, что ли?
- Я вам отпущу, паразиты беспортошные! На краю света сыщу беглецов! Говори, паскуда, куда он мог убежать? - подступил он к ней, взмахнув нагайкой. - В каком селе родичи? Ну?
- У нас во всех селах родичи, не как у тебя! - ответила Аграфена.
- На тебе, корова, родичей! - хлестнул ее Сидор нагайкой по плечу. Говори, куда Клашку спрятала? Ее заложницей возьмем!
- Ты чего с бабой-то воюешь, слюнтяй, - вдруг отпихнула она его от себя так сильно, что Сидор чуть не упал.
- А-а, краснюки проклятые! - взревел Сидор. - Дьявольское племя! Еще драться со мной?! - Он выстрелил в нее из нагана, кинулся к ребенку.
Аграфена не упала. Медленно развернулась, опустив руку, нащупала донце, взмахнула, но ударить не успела, - двое бандитов, сопровождающих Сидора, в упор выстрелили в нее из обрезов.
Сидор, обезумев от страха и мести, выпустил в плачущего ребенка все оставшиеся в нагане пули и диким голосом крикнул своим спутникам:
- За-па-ливай! Жги проклятых!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Двадцать восьмого сентября Василий Ревякин был вызван к председателю Губисполкома.
Убеленный сединами большевик Александр Григорьевич Шлихтер разговаривал с кем-то по телефону. Жестом пригласил Василия сесть.
- Да, вот Ревякин уже явился. Чекисты пунктуальны. Жду вас. - Он повесил трубку и усталыми глазами стал изучать лицо Василия.
- Партия поручает вам, товарищ Ревякин, особо важное задание. Вот телеграмма Владимира Ильича Ленина. Прочтите.
Василий взял телеграмму, подписанную Лениным.
"Ввиду создавшегося катастрофического положения поступлением хлеба, наличность запасов на Западном фронте - два, Москве и Петрограде - один день, приказываю напряжением всех сил, использованием всех средств губернии, не позднее первого октября фактически загрузить, отправить Москву адрес наркомпрода поименованных отправок два маршрута с хлебом, тридцать пять вагонов каждый с специальными проводниками... No 198.
Пред совнаркома Л е н и н".
- Вам ясно, насколько ответственна задача?
Василий вернул телеграмму, молча кивнул.
- Уполномоченным Губисполкома поедет губпродкомиссар, а вы с отрядом будете сопровождать его до Староюрьева и обратно. Почему Староюрьево - вы должны сами догадаться. Этот район еще не подвержен зеленой чуме, там меньше эсеров и беднее, а значит, и отзывчивее народ. Будете помогать во всем, вплоть до погрузки хлеба. Пошлете из отряда своих проводников до самой Москвы. Заготовьте им документы. Будьте осторожны в пути. Хотя вы и имеете уже опыт борьбы с бандами, почему мы и остановились на вашей кандидатуре, но предупредить считаю нелишним. Задача понятна?
- Понятна, товарищ председатель. Разрешите идти готовиться?
- Идите. Сейчас придет ко мне губпродкомиссар, мы условимся о точном времени отъезда. Будьте готовы каждую минуту. Сами видите - срок два дня.
Василий попрощался и вышел из кабинета. Только тут, за дверью, не стесняясь секретарши, он глубоко и шумно вздохнул, словно не дышал, сидя в кабинете...
Двое суток без сна, без передышки работал отряд губпродкомиссара Гольдина в Староюрьеве по отправке двух эшелонов хлеба по тридцати пяти вагонов в каждом. Пока грузили хлеб из элеватора, Василий с отрядом метался по соседним волостям, организуя обозы хлеба, ибо зерна в элеваторе едва хватило на один маршрут.
Когда последний вагон был опечатан, все облегченно вздохнули.
Гольдин подошел к Ревякину:
- Победа, товарищи! Иду давать телеграмму Шлихтеру! И - в путь. Ты, Ревякин, с остатками отряда возвращайся в Тамбов, а мне приказано самому явиться в Москву с хлебом. Вашему отряду разрешили отдыхать целые сутки. Так что ты можешь даже заехать вместе с отрядом в коммуну, повидаться с семьей.
Василий радостно подал руку комиссару.
Отдохнуть в селе, в коммуне, где можно отоспаться и хотя бы наесться досыта, - эта перспектива обрадовала каждого бойца отряда.
2
Скакали, напевая песни, словно и не было усталости.
Сокращая путь, взяли прямо на юг. Вот уже миновали Глазок, проехали Никифоровку. Остановились на водопой у речушки Сурены.
С ветхого мостка сошел старичок с сумой - видимо, странник - и, сняв рваную шапку, перекрестился.
- Куда, люди добрые, путь держите? - спросил он.
- А тебе что? - крикнул на него один из бойцов.
- А то, голубок, что смута идет по земле. Люди друг друга секут и убивают. Не знаю, кто вы, красные ли, зеленые ли, только там, куда вы едете, войску много...
Бойцы переглянулись, Василий подошел к старику, ведя коня в поводу.
- Мы, отец, красные. Не бойся нас, скажи, какие там войска?
Старик помутневшими глазами осмотрел одежду Василия, остановил взгляд на шлеме со звездочкой и доверительно тихо сказал:
- Зеленые гуляют до самых Волчков.
- А в Кривуше? - нетерпеливо спросил Василий.
- В Кривуше коммуну разогнали, говорят.
Бойцы окружили старика, тревожно зашептались.
- Убили кого-нибудь из коммунаров? - с тревогой спросил Василий.
- Этого не знаю. На хуторе мне баяли про коммуну. Доехайте, прознайте сами. Там зеленых нет.
Василий вскочил на коня, поправил снаряжение.
- Спасибо, отец, что сказал. - И взял с места в галоп.
Дорога пошла хуже. Моросил дождь, и потому Василий торопился.
Перед Светлым Озером, на взгорье, резко осадил коня и приказал:
- Отсюда видны все дороги. Трое - ты, ты и ты - останетесь на дозоре. А мы заедем на хутор.
У первого же дома спешился, постучал в окошко.
В дверь выглянула молодая женщина. Увидев военного, она испуганно вскрикнула, перекрестилась. Потом, узнав Василия Ревякина, улыбнулась и подобострастно спросила:
- Ты к Соне, что ли? Она...
- Нет, нет, - перебил ее Василий, - ты про Кривушу чего знаешь? Старик нам по дороге встретился. Говорит, там банда. Правда это?
- Правда. Карась там с Сидором Гривцовым третий день пануют.
- С коммунарами что?
- Говорят, все в Тамбов убежали. Аграфену убили только. Она дома оставалась.
- А еще что слышала?
- Туда наши ходить боятся. Один Макар ездил. Евойная Сонька-то, слыхал, что отмочила?
- Что? - насторожился Василий.
- За Карася замуж вышла! Бандитка стала, красные галифе надела.
- Неужто правда?! - удивился Василий.
- Не веришь - к отцу заехай, он сидит дома. - Она обиженно отвернулась и хлопнула дверью.
Василий опустил голову, зажмурил глаза и ясно увидел Соню в красных галифе.
Он молча сел на коня и через весь хутор галопом - к дому Сони. Спешился.
Окна забиты накрест тесинами - значит, дом пустой. Бандитка! Соня бандитка! Карась убивает людей. Она равнодушно смотрит на это, а может быть, и вместе с ним!..
В бешенстве Василий подскочил к окну, рванул тесину, другую... Кулаком разбил переплет. Зазвенело стекло. Заглянул внутрь - жильем давно не пахнет.
Из-за угла дома вдруг выглянул курносый конопатый мальчишка в нахлобученной на глаза шапке.
- Дядя! Это дом бандитки. - Пацан скрылся так же быстро, как и появился.
Василий посмотрел на камышовую крышу и вспомнил: когда он впервые стоял с Соней на крыльце, дождь стучал по железной крыше. Да уж не ошибся ли домом? Нет, не ошибся, вон она, железная крыша, над крыльцом.
Сейчас идет мелкий дождичек - не слышно, как стучит о железо, а тогда барабанил громко, радостно, и сквозь его дробный шум слышались ее слова: "Заходи, не бойся, бандитов нет. В доме давно мужиком не пахнет".
Василий сел на коня, подъехал к стене дома со стороны двора, откуда не видно хутора. Из большой зажигалки, подаренной кирсановскими литейщиками, выплеснул остатки бензина на камыш и чиркнул колесиком об кремень.
Мгновенно вспыхнуло пламя. Шипя и облизывая сырые камышины, оно поползло в стороны...
Все это он проделал в каком-то неистовом забытьи, которое бывает у человека в моменты огромного душевного потрясения.
