сделан в 1922-1923 гг.
Ссылка на то, будто эта политика мотивировалась тем, что массы верующих были против обновленчества, не может быть принята во внимание. Советская власть совершенно не считалась с интересами верующих, а особенно с их вкусами, тем более что такие идеологи советского атеизма, как И. Скворцов, следуя Троцкому, вообще полагали, что они вызвали изменения в церкви как таковой и что обновленчество есть та же старая церковь, однако пошедшая на уступки. Было ясно, что любая легализация патриаршей церкви лишь ускорит распад обновленчества. Сталин мог внешне мотивировать необходимость этого шага тем, что обновленческая церковь вызвала недовольство среди крестьян и что ради «смычки» с ними необходимо добиться и компромисса с «тихоновской» церковью.
Вся натянутость и непоследовательность религиозной политики того времени видна хотя бы в том, что государство вовсе не постеснялось пересажать в то время весь тогдашний епископат, добиваясь компромисса силой, и при этом как будто бы стеснялось дать всю полноту власти заведомо лояльному обновленческому епископату.
К началу 1927 г. Тучкову удалось добиться от группы епископов во главе с митрополитом Сергием (Страгородским) компромиссного заявления о признании советской власти. В этом заявлении формулировалась умеренная национал-большевистская программа, но с религиозным обоснованием. «Мы хотим быть православными, — говорилось в декларации группы епископов, — и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи».
Обращает на себя внимание удивительное сходство этой формулировки со словами Шульгина в его книге «Три столицы»: «Радоваться всяческим достижениям и печалиться всяким неуспехам».
Вряд ли это совпадение случайно как раз в период сенсационного успеха этой книги за рубежом. Если митрополит Сергий сознательно использовал перифраз слов Шульгина, то он тем самым умышленно напоминал эмигрантам первую часть шульгинского заявления: «Можно всеми силами души быть против советской власти и вместе с тем участвовать в жизни страны!» Странно, что современники не заметили этого тонкого хода митрополита Сергия...
Эта декларация оправдывалась с точки зрения христианского квиетизма: «Забывали люди, что случайностей для христианина нет и что в совершившемся у нас, как всегда и везде, действует также десница Божия, неуклонно ведущая каждый народ к предназначенной цепи».
Таким образом, согласно духу декларации, большевистский режим в России с его целями, как бы к ним ни относиться, был предначертан Божественным промыслом.
Никаких псевдореволюционных лозунгов в декларации не содержалось. Не было никаких намеков на «христианский социализм». Не утверждалось даже, что в СССР царит самый справедливый режим. Декларация призывала верующих принять систему такой, какая она есть, и оставаться ей верным. Надо сказать, что сравнение заявления Илариона в 1923 г. и декларации 1927 г. говорит о том, что Иларион шел гораздо дальше в признании советской власти, чем митрополит Сергий и другие епископы в 1927 г. От них не потребовали и этого.
По существу, декларация эта объективно была ударом по христианскому социализму и означала явное предпочтение со стороны государства консервативной традиционной церкви. Можно еще раз повторить, что это предпочтение ничем не диктовалось вынужденно. Власти могли поддерживать неопределенную ситуацию сколь угодно долго. Если напомнить, что ровно через год они начали общий антирелигиозный террор, не считаясь ни с отношением к этому верующих, ни с мировым общественным мнением, утверждать, что требования легализации церкви были продиктованы государственными интересами, было бы наивно. Быть может, ГПУ так и мотивировало свои действия в 1926 г., но дальний план Сталина, прикрывавшегося тактическими соображениями, мог быть совершенно другим.
В самом деле, обновленчество было не чем иным, как «церковным троцкизмом». Это было (в той мере, в какой оно было спонтанным) радикальное революционное течение, полностью противоречащее духу стабилизирующегося советского общества. Борьба против обновленчества, начавшаяся в 1923 г., оказалась частью общей борьбы против левого радикализма начала революции, а прекращение государственной поддержки обновленчеству было незамеченным событием первостепенной важности.
Интересно, что декларация 1927 г. была поддержана многими епископами и священниками очень правой политической ориентации. Особенно ярким примером был митрополит Серафим (Чичагов), до революции активный член Союза русского народа с самого его возникновения.
Именно он был направлен в 1928 г. возглавить Ленинградскую епархию, чтобы прекратить сопротивление митрополиту Сергию со стороны верующих и духовенства, и оставался на этой кафедре до 1933 г.
По сообщению Краснова-Левитина, митрополит Серафим отстаивал в этот период «идею русской святости», «идею русского народа-богоносца».
Он разделял мессианизм Белого и Волошина. «Народ-богоносец, — по словам митрополита Серафима, — должен пройти через горнило испытания, чтобы, очистившись в нем, явить миру чистое золото веры Христовой».
Декларация 1927 г. еще более ускорила развал обновленчества, хотя государство никогда, вплоть до 1943 г., не предпринимало специальных административных мер, которые могли бы рассматриваться как гонение исключительно на это течение.
Интересно сравнить позицию митрополита Сергия и тех, кто ее поддерживал, с позицией Русской церкви за рубежом, свободной от давления властей.
В том же 1927 году митрополит Антоний (Храповицкий), глава Русской зарубежной церкви, осудил евразийство за то, что оно подпало под влияние идей о «якобы национальном возрождении русского народа под властью большевиков». Вместе с тем митрополит Антоний не исключает в принципе того, что сближение с большевиками возможно. Он лишь считает, что такую идею «можно держать только, как далекий маяк своего земного пути». Митрополит Антоний даже указывает на одно из условий такого сближения: освобождение большевиков от еврейских руководителей. Пока же «в своем настоящем положении большевизм и революция, как Февральская, так и Октябрьская, главное свое устремление своей вражды и бешеной злобы направляли и направляют именно против Христовой веры и церкви». Митрополит Антоний призывает не соблазняться первыми признаками национал-большевизма, и, в частности, тем, что большевики ныне «готовы даже с царским абсолютизмом мириться, лишь бы он не был церковным. Так, они уважают Петра I и говорят: он наш». Таким образом, из позиции главы зарубежной церкви видно, что при определенных условиях компромисс с большевиками считался достижимым. Если большевики прекратят религиозные гонения, если они избавятся от инородческого руководства, этот компромисс возможен. Не исключено, что митрополит Антоний, как и митрополит Сергий, был под определенным влиянием только что нашумевшей книги Шульгина «Три столицы». Но начавшиеся через год массовые антирелигиозные гонения уничтожили надежды митрополита Антония, и Русская зарубежная церковь оказалась из всей эмиграции самой непримиримой по отношению к национал-большевизму. Вместе с тем ее колебания показывают, что, принимая свое решение летом 1927 г., митрополит Сергий мог исходить из тех же соображений, что и митрополит Антоний, но иначе оценивал возможность изменения большевизма. Он мог считать,
