Первые религиозные сионисты видели в еврейском государстве решение реальных проблем еврейского населения, а не реализацию божественных прав. Поэтому в ходе шумной полемики об «угандийском плане» религиозные сионисты, в отличие от сугубо секулярных «палесгиноцентристов», не соглашавшихся ни при каких обстоятельствах отказаться от Святой земли, поддержали предложение Герцля и проголосовали за принятие предложения о «временном государстве-убежище». Лишь заметно позднее представители «Мизрахи» начали — и то нерешительно и изрядно самим себе противореча — выступать за реализацию «религиозного права на Эрец Исраэль». Многие предпочитают сегодня игнорировать тот факт, что в период между Первым сионистским конгрессом 1897 года и военным «чудом» 1967 года (в течение критических 70 лет!) большинство религиозных сионистов — за несколькими важными исключениями, наиболее ярким из которых был раввин Авраам Ицхак а-Коэн Кук[478], — занимали умеренные, наименее «собственнические» позиции по вопросу о земле и правах на нее[479].
В современном мире практически невозможно оправдать политическую практику, не подыскав ей универсальное моральное обоснование. Практика, разумеется, осуществляется при помощи грубой силы, однако без ценностной легитимации она остается временной и условной. Сионистское движение осознало это, еще когда делало свои первые нерешительные шаги; почти с самого начала оно обратилось к принципу исторического права, рассчитывая при его посредстве осуществить свои национальные цели. От Моше Лейба Лилиенблюма (Lilienblum) в 1882 году и вплоть до Декларации независимости государства Израиль (1948 год) еврейский национализм постоянно апеллировал к цельной системе ценностных и юридических самооправданий; общим знаменателем этой системы были «историческое право» и «право первенства» — попросту, «мы тут уже были — и теперь вернулись».
В то время как Французская революция породила концепцию «естественного права» народов на национальную территорию, Франко-прусская война создала этой концепции альтернативу — «историческое право». Между 1793 и 1871 годами во всей Европе укрепилась идея родины, нередко адресовавшаяся и к упомянутой альтернативе. Немецкие историки объясняли аннексию Германией Эльзаса и Лотарингии тем, что в далеком прошлом эти районы принадлежали германскому рейху. Французы, со своей стороны, поднимали на щит «право на самоопределение», позволявшее населению этих провинций самим решить, какому государству они принадлежат.
Со времени дискуссии о судьбе этих территорий правые националисты, а иногда и либералы предпочитали ссылаться на «исторические права», а левые либералы и социалисты апеллировали, как правило, к праву на самоопределение, распространявшемуся на все население, проживающее на проблематичной территории. С момента зарождения итальянского фашизма, добивавшегося аннексии хорватского Адриатического побережья на том основании, что оно некогда принадлежало Венецианской республике (а еще раньше — Римской империи), вплоть до сегодняшнего дня, когда современная Сербия требует — в память о знаменитом сражении 1389 года (против турок) и в силу того, что до самого конца XIX века в Косово проживало христианское большинство, говорившее на сербских диалектах, — распространения своего суверенитета на эту провинцию, принцип «исторического права» служил недурным горючим для самых отвратительных территориальных конфликтов в современной истории[480].
Еще до появления Герцля на исторической арене Моше-Лейб Лилиенблюм, один из руководителей «Хов’вей Цион», рекомендовал евреям «покинуть почти целиком Европу, поднимающуюся против них, и поселиться в соседней с ней «стране праотцев», на которую у нас есть историческое право, не исчезнувшее и не утерянное вместе с нашей независимостью. Точно так же никуда не делись права балканских народов на свои земли с потерей их независимости»[481]. Лилиенблюм вырос в традиционном доме и стал с годами нерелигиозным интеллектуалом. Религиозный образ Святой земли растаял в его воображении, превратившись в чисто политическую конструкцию. Будучи одним из первых евреев, прочитавших Ветхий Завет как секулярную книгу, лишенную теологического содержания, он добавлял без малейшего колебания: «Нам не нужны ни стены Иерусалима, ни Иерусалимский храм, ни сам Иерусалим»[482]. Таким образом, «историческое право» Лилиенблюма относилось исключительно к национальной территории и не было связано ни с какими религиозными реалиями Святого города.
Поскольку до первых сионистов на некотором этапе все-таки дошел слух о том, что в Палестине живут арабы, Менахем Усышкин, один из ведущих сионистских лидеров, решил дополнить рассуждения Лилиенблюма следующей глубокой формулой: «Эти арабы, живя в мире и братстве с евреями, тем самым признают историческое право сынов Израиля на страну»[483]. Беспредельное риторическое лицемерие Усышкина немедленно вызвало сокрушительную реакцию. Миха Йосеф Бердичевский, один их первых ивритоязычных писателей, человек исключительной порядочности, включился в начавшийся «конкурс самооправданий» посредством следующего простого и логичного замечания:
«Большинство наших праотцев не были уроженцами страны — они ее завоевали, так что право, доставшееся нам таким способом, приобрели затем новые завоеватели, отнявшие ее у нас… Эти арабы отнюдь не признают наши права, они отрицают их — лежащая перед нами Эрец Исраэль не девственная земля, она населена обрабатывающим ее народом, имеющим на нее права…»[484]
Бердичевский, как и многие представители его поколения, свято верил, что Ветхий Завет является надежным историческим сочинением. Единственное: он читал его, не прибегая к сионистской апологетике, безусловно оправдывавшей логику завоевания — однако лишь в том случае, когда завоевателями являются «сыны Израиля».
Примерно с этого времени секулярный Ветхий Завет стал фундаментальным сочинением, на котором базируются вечные «моральные еврейские» права. К этому «фундаменту» необходимо было присоединить несколько дополнительных, не подлежащих обсуждению «исторических фактов», прежде всего — насильственное изгнание евреев римлянами в 70 году н. э. (или чуть позже) и, разумеется, святую убежденность в том, что в «расовом» или «этническом» плане большинство современных евреев происходит от евреев древности. Лишь принятие этих трех условий позволяло четко сформулировать концепцию еврейского «исторического права» и обеспечить ее дееспособность на вечные времена. Подрыв любого из них наносил серьезный ущерб их совместной действенности как мощного мобилизующего мифа.
Поэтому, как уже отмечалось в предыдущих главах, Ветхий Завет стал первой и важнейшей исторической книгой, изучавшейся всеми школьниками в сионистских общинах Палестины; он остается таковым и в системе просвещения современного Израиля. Рассказ об изгнании еврейского народа после разрушения Иерусалимского храма превратился в аксиому, не подлежащую разбору или исследованию; дозволено лишь упоминать его в политических выступлениях и в ходе государственных публичных мероприятий. Существование принявших иудаизм государств, в рамках которых образовались важнейшие еврейские общины, — от Хадьяба в Месопотамии до Хазарской империи на юге России — было табуировано и фактически запрещено к упоминанию. В таких идеологических условиях стала возможной постоянная эксплуатация концепции «исторического права» как устойчивой этической базы сионистского сознания.
Сам Герцль был слишком ярым колониалистом, чтобы всерьез задумываться о «правах» и не спать по ночам из-за неприятных исторических вопросов. Он являлся достойным сыном империалистического века, поэтому «приобретение» родины вне пределов Европы, с тем чтобы — в перспективе — превратить ее в территориальный придаток культурного буржуазного мира, не требовало, с его точки зрения, особенных оправданий. Тем не менее, будучи разумным политиком, он, как и другие, в конечном счете предпочел, по прагматическим соображениям, уверовать в национальные нарративы, сплетавшиеся и успешно распространявшиеся у него под боком.
Так или иначе, с началом словесных протестов различных представителей арабского мира против ущерба, нанесенного ему декларацией Бальфура, еврейскому национализму пришлось все чаще прибегать к моральному супероружию — концепции «исторического права» — в различных его разновидностях. Многовековую религиозную связь со Святой землей он с большим искусством трансформировал в право на владение национальной территорией. Так в 1919 году, на «мирной» конференции в Париже[485], куда для обсуждения судьбы территорий, принадлежавших Оттоманской империи, были приглашены, среди прочих, представители Всемирной сионистской организации, последние предложили соответствующему комитету адаптировать такое предложение:
