Постепенно сложилась компания во главе с наследником Николаем. В нее входили три его брата и несколько товарищей — великих князей: граф Илларион Воронцов-Дашков, князь Владимир Барятинский, Николай Лейхтенбергский. Женскую часть этой «веселой банды» составляли Мария Мещерская и ее подруга Александра Жуковская.
Великий князь Александр скоро стал выделять в компании Мещерскую, девушку годом старше его, небольшого роста, изящную, с прекрасными темными глазами и волосами. Он чувствовал необычно сильное влечение к Марии, но поначалу не понимал природы своих чувств. «Сидел, как обыкновенно, возле моего милого друга, потому что большего я и не желаю, как быть ее другом», — поверял он дневнику.
Но Мещерская желала большего.
Шереметев вспоминал: «Заметив, что нравится наследнику, она и сама взглянула на него новыми глазами. А он был хорош в двадцать лет: светлоглазый, высокий (193 см!), статный, с правильными чертами лица, густыми русыми волосами и сильными руками — настоящий русский богатырь». Теперь молодые люди стремились постоянно находиться рядом, искали предлоги, чтобы случайно увидеться, Александр выбирал княжну в танцах. Он умел, но не любил танцевать, считая себя недостаточно ловким и прямо неуклюжим. Какова же была сила его чувства, раз он превозмогал себя только для того, чтобы почувствовать в своей ладони маленькую ручку Мари, ощутить тонкий аромат ее волос, заглянуть в темные глаза…
Месяцы, когда Никса путешествовал по России и за границей, прошли у его брата под знаком Марии.
Она постоянно как бы ненароком оказывалась на пути Александра. Эти встречи всегда были так приятны: они гуляли вместе, много разговаривали, смеялись по пустякам. Но никогда они не оставались одни — с ними всегда, как дуэнья, находилась Александра Жуковская[3].
Когда Марии не было рядом, Александр беседовал о ней с ее дальним родственником князем Владимиром Мещерским. Но надо признать, что князь вовсе не навязывал ему свою дальнюю кузину, а даже отговаривал от этого увлечения.
Наблюдательный взгляд света тотчас отметил это сближение; пошли толки. Наперсница Марии, Александра Жуковская, объяснила цесаревичу, что Мари очень расстроена сплетнями и больше не будет садиться с ним рядом. Александр был вне себя от возмущения: «Начались сплетни. Проклятый свет не может оставить меня в покое. Даже из таких пустяков поднимают истории. Черт бы всех этих дураков побрал!!! Даже невинные удовольствия непозволительны; где же жизнь, когда даже повеселиться нельзя. Сами делают черт знает что, а другим не позволяют даже видеться, двух слов сказать, сидеть рядом. Где же после этого справедливость!»
Толки вынуждали Александра не так открыто проявлять свою заинтересованность Мещерской, но препятствия усиливали чувство симпатии сначала до влюбленности, потом любви.
Ему иногда удавалось встретить Мари в опере: оба любили музыку и не пропускали новинок. Настоящим событием стала премьера «Рогнеды» Серова. Они оба, хоть и порознь, слушали эту оперу. И — какое совпадение! — обоим больше всего понравились хоровые номера. В молодости такие незначительные созвучия чувств кажутся судьбоносными.
Среди этой идиллии как гром среди ясного неба прозвучали известие о болезни цесаревича и требование приехать для прощания с ним в Италию.
Целью вояжа Николая Александровича было знакомство с будущими владениями, осознание громадности русской земли и демонстрация нового повелителя подданным. Профессор Б. Н. Чичерин, сопровождавший цесаревича, вспоминал: «Мы путешествовали как кружок друзей разных возрастов, различных положений, но все сведенные одним чувством и общими стремлениями. Центром этого маленького мира был прелестный юноша с образованным умом, с горячим и любящим сердцем, веселый, приветливый, обходительный, принимающий во всем живое участие, распространяющий какое-то светлое и отрадное чувство».
Все видевшие наследника разделяли восхищение его приближенных, на всех он сумел произвести самое благоприятное впечатление.
Н. А. Бердяев был убежден: «Огромное значение для душевной дисциплины русского народа имела идея Царя. Царь был духовной скрепкой русского народа, он органически вошел в его религиозное воспитание». Теперь народ с верой и надеждой смотрел в будущее: корона имела достойного наследника.
Впрочем, несмотря на славословия, по-видимому, вполне искренние, в них иногда проскальзывала какая-то щемящая нота. «Как он прекрасен! Какой симпатичный голос! Какая умная и скромная приветливость! — писал в своем дневнике встречавший цесаревича на земле Войска Донского атаман донцов генерал Граббе. — Любуясь им, прилетела ко мне мысль, какие судьбы готовит Провидение созданию, украшенному лучшими его дарами, и к приятным вообще впечатлениям примешалось как будто что-то, похожее на сострадание».
Николаю эта поездка тоже дала очень многое. Он увидел, как огромна и разнообразна страна, управлять которой ему суждено впоследствии.
Воспитание будущего монарха не ограничивалось знакомством только с собственной страной. В июне 1864 года император отправил сына свет посмотреть и себя показать за границу. Остались свидетельства современников о том, что в заграничное путешествие наследник отправлялся, не проявляя большого энтузиазма. Может быть, он чувствовал себя не совсем здоровым и уже утомленным масштабным путешествием по России, но долг — прежде всего.
Берлин, Киссинген, Франкфурт-на-Майне, Ганновер, Швальбах, Эйзенах, Веймар — вся Германия прошла перед глазами Николая Александровича. Вероятно, при дворах небольших немецких княжеств ему было предписано выбрать себе подругу жизни, но его взгляд ни на ком не остановился. А затем Голландия, где помимо достижения познавательных и представительских целей следовало укрепить здоровье купаньем в ледяных волнах Северного моря. Такую бодрящую процедуру прописали цесаревичу врачи, но, по впечатлениям очевидцев, она не принесла ему пользы.
Европу сотрясала Датско-Прусская война: агрессивные тевтоны хотели отнять у миролюбивой маленькой скандинавской страны ее богатые провинции. Заключение перемирия между Пруссией и Данией сделало возможным посещение цесаревичем Копенгагена, ранее не включенного в маршрут путешествия.
Летом 1864 года Николай послал к своим родным, находившимся в то время в Дармштадте, на родине императрицы, свитского офицера В. А. Барятинского с известием о том, что намерен сделать предложение принцессе Дагмар Датской. Согласие родителей было получено, и 20 сентября торжественно отпраздновано обручение. Датский дом превзошел себя в пышности праздников по этому радостному случаю. Столы ломились от угощений, вино лилось рекой. Один старый морской волк, преисполненный самых добрых побуждений, вдруг заявил, что шампанское горькое. Датчане, не знакомые с российскими обычаями, пришли в замешательство и даже проявили некоторое недовольство — ведь русским гостям было предложено самое лучшее. Пришлось объяснять, что вино считается горьким до тех пор, пока жених не поцелует невесту. Чтобы сгладить недоразумение, обрученные долго и с удовольствием целовались.
Жители Петербурга были извещены об обручении наследника 101 пушечным залпом.
Все почти как в сказке: юный принц и прекрасная принцесса полюбили друг друга, он увез ее в свою сказочную страну, где они жили долго и счастливо и умерли в один день. Кто мог предположить, что влюбленным было отпущено только десять дней счастья, что жених всего лишь через шесть месяцев будет мертв, а невеста-вдова станет женой его брата. Много лет спустя, изгнанная своей новой родиной, убившей ее детей, она вернется в маленькую Данию, чтобы умереть здесь одинокой вдовой в возрасте 82 лет.
Пока же цесаревичу надлежало продолжить свою образовательную поездку. На этот раз его ждала Италия. Нюрнберг, Штутгарт, Тироль — и, наконец, Венеция. Сказочный город сонных каналов, старинных дворцов и нежных баркаролл, казалось, должен был оказаться особенно созвучным чувствам великого князя. Однако именно здесь он ощутил столь сильный упадок сил, что венецианские красоты оставили его равнодушным. А впереди еще Милан, Турин, Генуя и, наконец, Ницца, где Николай должен был встретиться с матерью-императрицей и отдохнуть. По-видимому, заботы матушки оказали благотворное влияние на здоровье и настроение наследника. В это время записи в его дневнике полны благодарности Создателю за встречу с Дагмар, за счастье любить и быть любимым; он строит надежды на будущее, верит, что у него вся жизнь впереди и все будет замечательно хорошо.
Но хорошо не стало.
Несколько зимних месяцев врачи не могли установить причину его болезни, поставить диагноз и, что называется, «залечили» пациента. В первые дни апреля положение наследника было признано безнадежным. В России известия о болезни цесаревича вызвали большое волнение во всех слоях общества. Александр сразу понял, что болезнь брата очень серьезна. «Я прекрасно вижу, — сказал он пытавшемуся утешить его придворному, — что надежды нет никакой. Все так за мной ухаживают».
