Питание в армии было поначалу слабенькое — у меня ноги стали опухать с непривычки. Потом, когда прорвали блокаду, стали давать побольше еды, но народ в армии все равно изголодавшийся был. Очень голодно было! Мы сначала стояли во второй линии обороны. Питались чечевицей, и немец бросал нам издевательские листовки: «Чечевицу съедите и Ленинград сдадите». Кормили нас три раза в день. Утром старшина нас поднимал в 6 часов утра, и мы завтракали. До чего мы не любили котелки таскать с собой! Нам наш командир взвода иногда говорил: «Девчонки, я смотрю, что к вам Когда после войны придешь, так надо со своей тарелкой приходить!» Котелки были всякие: и круглые, и овальные. Когда котелок к поясу прицепишь, то, конечно, овальный был удобнее. Ложки были алюминиевые, были еще ложки-вилки вместе, складные. Мы их носили за сапогом. Фляжки были не у всех. Позже, в Финляндии, было так, что кормили нас селедкой: вроде для того, чтобы пить не хотелось. Какое там не хочешь! Мы вдоль озера шли, так все время фляжками воду черпали.
Помимо питания нам полагалась водка по сто граммов в день, но эти сто граммов до нас не доходили — мы все отдавали старшине. У старшины начальство было, он, наверное, с начальством делился. Пьяниц в полку не было, но праздники праздновали и пили. Устраивался праздничный обед. Я все вспоминаю наше время во Всеволожске перед прорывом блокады — тогда как раз были ноябрьские праздники, и у нас в полку был большой праздник. Хотя большого обеда в блокаду, разумеется, устроить было невозможно. Еще табак нам полагался, но нам вместо табака выдавали либо конфетки, либо сахарный песок. Многие девчонки курили, а я так и не научилась.
Противогазы у нас первое время были. В то время у нас делали проверки и учения с противогазами — задымят землянку, и всех нас туда. А мы, конечно, не хотели через противогаз дышать, клапан открывали и задыхались от дыма. А потом мы их как-то ликвидировали постепенно, и не стало их у нас. Сумки себе оставили, солдаты сумки любят. Еще мы поняли, что в пехоте без лопаты никуда не деться. Когда на ровное место придешь, надо обязательно окопаться. Хоть она и тяжелая была — говорят, что в походе и иголка тяжела, но мы поняли, что без них долго не проживешь. Что касается оружия, то у ребят были винтовки. Когда мы, девчонки, на линию шли — мало ли что там может быть, — то мы брали с собой винтовку.
Первый бой у меня был под Ям-Ижорой, и там же меня ранило в руку и в ногу. Поскольку я была телефонисткой, то бегала, прокладывала линию. Ранило меня осколками в ногу и в плечо. Лежала я в 1-м Медицинском, а после госпиталя подумала: «Что мне, у мамы оставаться? Пойду, схожу в часть». Иду, нога перевязана, но начальник связи меня узнал. Он спросил меня: «Девочка, что ты тут ходишь?» — «Да вот, из госпиталя пришла». — «А где ты сейчас находишься?» — «У мамы». — «Как это, у мамы? У нее паек, наверное, маленький, ты ее объедаешь. Давай в часть!»
Накормили меня. Очень совестно было есть, между прочим. Это было в мое первое время на фронте. Потом мы пошли под Ивановское. Сперва мы там стояли в обороне, а потом часть нашей дивизии пошла в наступление. Очень много народа погибло там, очень много… Когда было наступление, по Неве вверх по течению шли катера, полные морских пехотинцев, а обратно через какое-то время плыли только разбитые останки наших катеров. За них держались раненые ребята, кричали, но в воде как поможешь? Ничего не сделаешь. Такая картина — это надо было видеть… В моей памяти навсегда остались моряки, которые туда ушли…
Наш полк активно в операции участия не принимал: наверное, только 952-й полк переправлялся и занимал плацдарм. Через саму речку Тосна мы не переправлялись, мы там просто стояли в обороне. Когда мы туда пришли и сменили стоявшие там части, окопы там были в полный рост. А как начались бои, так немцы артиллерийским огнем их чуть ли не с землей сровняли. Но мы так и ходили не пригибаясь, в полный рост. То ли мы не понимали опасности, то ли страха не было. Ночью немцы с самолетов подвешивали осветительные ракеты, и все было видно. Но, несмотря на все эти неудачи и тяжелые потери, я не помню подавленного настроения среди бойцов, с которыми общалась.
Потом нас вывели из Ивановского, мы пошли через Понтонное на Карельский перешеек — на отдых и переформирование. Остановились в Токсово и долго в себя приходили. Собственно, до зимы мы там были. Нас готовили сильно, были крупномасштабные учения. Мы все в них по-настоящему участвовали. Там была настоящая артподготовка боевыми снарядами, атака с танками, со всем на свете. У нас даже люди гибли во время учений. Настоящий бой устроили! Все эти учения и маневры были подготовкой к зиме 1943 года, к прорыву блокады. Мы тоже участвовали в этих учениях, давали связь. Все таскали с собой: и аппараты, и кабель, и шпульку. Мы также занимались и строевой подготовкой, и стрельбой. Я очень хорошо стреляла. Уже потом, в последующих боях, мне предлагали в снайперы идти. Но меня не пустили, сказали, что хорошие телефонистки больше нужны. Я служила хорошо, и впоследствии меня назначили старшей связи. Я и позывные меняла в полку!
На стрельбы к нам Ворошилов приезжал. Ворошилов все равно был легендарной личностью и пользовался большим авторитетом среди солдат, несмотря на провалы 1941 года. Он даже к нам в роту приходил, спрашивал: «Как табачок?» Распорядился, чтобы все у нас было. После стрельб он похвалил батальон Старовойтова и приказал дать всем бойцам батальона по чарочке. Ворошилов тогда был звездой!
Какое к нам пополнение пришло перед прорывом блокады! Сибиряки! Во-первых, как они все были отлично одеты, все в полушубках. Все были здоровые, крепкие по сравнению с нами, ленинградцами. У нас ведь солдаты и от голода умирали в кольце блокады. А они пришли — и мы прямо увидели, что сила пришла. И настроение у нас перед прорывом блокады было замечательное. Выехали на рекогносцировку и заранее в районе прорыва блокады сделали срубы. То есть, когда дивизия выдвинулась к Неве, все было приготовлено. Не было никаких мыслей, что опять не получится прорвать блокаду. Подготовились мы очень хорошо, и подъем среди бойцов был очень сильный. У нас была уверенность в успехе, и боевой дух был высоким.
И вот он начался, прорыв блокады, операция «Искра». Какая там была артподготовка! Через Неву было переправляться очень сложно, людей много гибло. Бежишь через Неву, и перед тобой такая полынья — надо обходить. Но мы все же форсировали Неву. На противоположный крутой берег было очень сложно забраться. Когда мы туда забрались, мы пошли вдоль берега. Мне в память врезалась картина — весь берег усыпан немцами. Трупы в платках, шарфах каких-то жалких. Тоже ведь хотели жить, а все погибли. У них там был праздник какой-то незадолго до этого — наверное, Рождество. Мы в их готовых землянках останавливались и находили посылки, присланные им из дома. Потом немцы пришли в себя и нанесли сильный контрудар по нашему полку; нам даже пришлось отступить. Мы заняли круговую оборону вокруг штаба, в траншеях. Наверное, целую ночь держали оборону. Все штабные взяли винтовки и держали оборону.
У нас 3-й батальон был очень сильный до прорыва блокады. Командиром батальона был Старовойтов, а начальником штаба — Зуйков. Очень сильные были люди и хорошие офицеры. Когда мы начали наступать уже по той стороне Невы, Зуйков на танке прорвался в тыл к немцам. Конечно, выручить его никто не мог — он в самую гущу попал. Так его немцы так истязали и запытали до смерти. Героический был человек. Я считаю, что он был достоин самой высокой награды. Все он у меня из памяти не выходит…
В феврале 1943 года, после окончания операции «Искра», мы уже были под Красным Бором. Два-три дня нам дали на отдых — а потом опять на передовую. Хорошо, когда можно окопаться на передовой. А там было болото. Копнешь — и сразу вода. Выходили из положения так, что строили шалашики и ставили палатки. Никаких других укрытий не было. Однажды мне командир мой говорит: «Нужен кабель». Потому что немец все бьет, бьет, кабель рвет в тысяче мест, и чинить уже фактически нечего. Не работает кабель! «Иди, — говорит, — где хочешь, но доставай кабель». Я взяла катушку, пошла. Да, иной раз и на преступление приходилось идти. Я пошла и увидела хороший кабель, помеченный тряпочкой. Мы, связисты, достаточно часто так делали — вешали на линию тряпочку какую-нибудь, чтобы с другими линиями не перепутать. Ну что делать?! Кабель новый, хороший, черный. Намотала уже почти целую катушку себе, и вдруг этот кабель «жжик!» — и начал обратно разматываться. Мне навстречу парень идет здоровый, тоже линию наматывает на катушку. И спрашивает меня: «Ты что делаешь?» — «Линию мотаю». — «Это моя линия!» — «А откуда это известно, что она твоя?» Он на меня посмотрел и говорит: «Была бы ты парнем, тебе бы не жить!» Вот такое было…
Вообще трофейное оборудование для связи использовалось активно — например, аппараты фонические,[3] — это всё было немецкое. Конечно, мы использовали немецкий кабель. Во-первых, он разноцветный — не надо тряпочки привязывать, а во-вторых, удобнее. Ребята носили трофейные автоматы — они легче были, чем наши с дисками. Вообще у них более приспособленная армия была для войны. Но нам тыл тоже помогал.
