Правда, по мере осуществления своих инициатив Гучков терял свой реформаторский настрой и окончательно утратил его после известных кризисных событий апреля 1917 года. Этот кризис наглядно продемонстрировал: вопрос о целях войны, а следовательно, и о ее продолжении не имел ответа, одинаково приемлемого для всех участников политического процесса в России. Правительство, Советы и – главное – солдатские массы по-разному видели решение этого злободневного вопроса. Уже к концу марта все осознали, что Гучков не в состоянии совладать с солдатской стихией и воспрепятствовать начавшемуся разложению армии. Тогда и произошло первое после революции столкновение на русско-германском фронте. На реке Стоходе при атаке Червищенского плацдарма жестокое поражение потерпел русский корпус, поставленный на защиту этого участка. В результате немцы заняли крайне выгодные позиции, и если бы наступление получило развитие, это могло бы изменить обстановку на всем фронте. Численность пленных солдат с нашей стороны достигала 25 тыс. человек. Поражение наглядно продемонстрировало, в каком состоянии находятся российские войска. Причем немецкая сторона была удивлена не меньше русской. Как вспоминал начальник штаба германских войск Э. Людендорф, после операции на Стоходе командование стремилось повсюду избегать каких-либо боевых действий: немцы опасались, что переход в наступление может приостановить развал России[925]. Красноречивое признание вражеского генерала убедительно свидетельствует о степени деморализации российской армии. Последствия разгрома оказались в центре внимания и в Петрограде. Кстати, ставка, возглавляемая генералом М.В. Алексеевым, не только не пыталась скрывать, но и всячески подчеркивала серьезность ситуации, информируя о потерях[926]. Правая пресса объясняла поражение вмешательством в управление армией демократических организаций, некомпетентностью выборного начальства. Как злорадствовала «Русская воля», противник шел испытать «новый дух» русских войск и теперь может быть доволен[927]. В этой ситуации Гучкову оставалось лишь повторять:
«Надеюсь, что этот громовой удар разгонит тучи и солнце победы озарит знамена свободной России»[928].
«Солнце победы» грезилось не только военному и морскому министру. Несмотря на стоходский разгром, лавры победителя решил снискать еще один энергичный член Временного правительства – А.Ф. Керенский. Он тоже отлично понимал, что прорыв на политический Олимп зависит только от военных успехов. Пост министра юстиции, доставшийся Керенскому, не сулил больших дивидендов, и поэтому он начинает живо интересоваться военной проблематикой, с коей по роду своей адвокатской и думской деятельности никогда не соприкасался. Например, после посещения фронта Керенский охотно делился с журналистами планами создания революционной армии по образцу республиканской Франции. Для этого, разъяснял кумир тогдашних политических трибун, надо омолодить командный состав, очистив его от кадров старой закалки. Офицеры должны проникнуться психологией солдата-гражданина: в этом необходимая предпосылка для того, чтобы приказы военного начальства исполнялись не механически, как это происходило при старом режиме, а сознательно, на основе общности взглядов офицера и солдата[929]. Керенский попросил также известного интеллектуала Д.С. Мережковского подготовить текст о декабристах: напоминание о первых революционерах-офицерах должно было способствовать смягчению трений в войсках. Именитый московский издатель И.Д. Сытин взялся распространить брошюру тиражом в миллион экземпляров[930]. Заинтересованность Керенского военным строительством сблизила его с группой офицеров, привлеченных Гучковым в ряды поливановской комиссии, о которой упоминалось выше. Эти выходцы из Генерального штаба, так называемые «младотурки», жаждали конвертировать перемены в стране в собственные карьерные достижения. Неустойчивость позиции Гучкова они почувствовали довольно быстро. Как указывал входивший в этот круг П.А. Половцев, на фронте комиссию ругали за чрезмерный либерализм, а в Совете – за чрезмерный консерватизм[931]. И «младотурки» сделали свой выбор: постепенно дистанцируясь от военного и морского министра, они пошли навстречу популярному министру юстиции. Уже с апреля 1917 года начались его встречи с Якубовичем, Тумановым, Половцовым и др., на которые их привозил Пальчинский. Именно в этом кругу было окончательно решено, что Керенский должен занять место Гучкова[932]. (Очевидно, Гучков чувствовал затеянную интригу: ни один «младотурок» ни разу не получил повышения[933].)
Другой стороной, конфликтовавшей с Гучковым, был сам Совет рабочих и солдатских депутатов. Надо сказать, что постепенно он преодолевал то аморфное состояние, в котором находился практически весь март. Исследователи во многом связывают это с деятельностью одного из меньшевистских вожаков – вернувшегося из ссылки И.Г. Церетели[934]. Лидер социал-демократической фракции во II Государственной думе обладал незаурядными организаторскими качествами. И если разгул советской стихии воплощал меньшевик Ю.М. Стеклов, то Совет как структуру олицетворял именно Церетели. К тому же после реформирования Совета и постепенного удаления случайных людей руководство сосредоточилось в руках «звездной палаты». Так именовался круг советских лидеров, ежедневно собиравшихся на квартире М.И. Скобелева, где проживал и Церетели. Совещания носили частный характер: не было ни председателя, ни повестки дня, ни протоколов. Но именно здесь сверялись позиции, готовились проекты резолюций и воззваний; душой этих собраний был И.Г. Церетели[935]. Исполком, ведомый «звездной палатой», постоянно обращался к военной тематике. Почти 70% вопросов, которые Совет поднимал перед Временным правительством, так или иначе касались армейской жизни[936]. Здесь следует подчеркнуть: активность Совета на данном направлении пока совсем не была связана с далеко идущими планами Керенского, хотя он с самого начала числился товарищем председателя Совета Н.С. Чхеидзе. Это подтверждает, что политическая «капитализация» активного министра юстиции опиралась прежде всего на военных «младотурков». С первых чисел марта он даже ни разу не появился в стенах Совета и его исполкома. (Подобное же отношение к Совету демонстрировал, пожалуй, лишь Гучков, упорно избегавший визитов в стан революционной демократии.) Терпение исполкома иссякло к концу месяца: Керенского как члена Совета постановили вызвать на одно из заседаний. Ю.М. Стеклов выражал общее возмущение по этому поводу:
«Как будто бы там (в правительстве. – А.П.) есть представитель от Совета, а в действительности [он] не является к нам и ведет особую политику... это производит неблагоприятное впечатление»[937].
Министр юстиции поступил довольно неожиданно: прибыв на заседание солдатской секции совета, он произнес блистательную речь. Напомнив о своих заслугах в борьбе с царским режимом, Керенский перешел к делу:
«Я слышал, что появляются люди, которые осмеливаются выражать мне недоверие... я предупреждаю тех, кто так говорит, что не позволю не доверять себе и не допущу, чтобы в моем лице оскорблялась вся русская демократия».
А в заключение добавил, что никуда не уйдет, пока не утвердит в России демократическую республику. В итоге его под овацию на руках вынесли из зала[938]. Такой восторженный прием обезоружил противников: им осталось лишь недоумевать относительно апелляции Керенского к массам через голову исполкома. Как заметил В.О. Богданов:
«этот метод нежелательный, не в наших и не в его интересах... нужно считаться с нами»[939].
Но Керенский уверял, что всегда надеялся на поддержку Совета, просто не мог участвовать в его длинных заседаниях:
«А то можно проворонить важное»[940].
Важное Керенский действительно не «проворонил»: отныне он стал более плотно взаимодействовать с исполкомом. Например, их совместными усилиями в Минске 7-10 апреля 1917 года был проведен съезд Западного фронта. Лидеры Петроградского совета – Чхеидзе, Церетели, Скобелев, Гвоздев – посетили Минск, сумев взять под контроль это крупное армейское мероприятие. Под пение «Отречемся от старого мира...» Скобелев говорил о том, как «революция дезинфицирует мозги офицерам», и призывал их к единению с солдатами на новых демократических принципах[941]. Уточним, что данный съезд прошел в пику гучковской инициативе по организации другого воинского съезда, в Москве. Там, в отличие от минского форума, захваченного советскими деятелями, планировались совсем иные решения по широкому кругу военных вопросов; оказать поддержку министру обещал нарождающийся Союз офицеров. Но Петроградский исполком совместно с Керенским сумел воспрепятствовать московскому съезду, признав его проведение излишним[942].
