Гораздо больший интерес, чем выступления, представляют развернувшиеся на съезде прения. Они сразу четко обозначили две позиции. Первую выражали москвичи и ориентировавшиеся на них делегаты; их отличало резкое неприятие Совета и его политики. Так, прапорщик Ефимовский подчеркнул, что на съезде собрались не представители какого-либо класса, партии или касты, а те, на ком лежит обязанность вести войну и подавать пример самоотверженной борьбы. В этом – подлинная ответственность за Россию, говорил прапорщик, а в чем заключается ответственность Совета, представляющего 8% населения, – неясно. Непонятно также, продолжал выступающий, почему Совет со своими претензиями забыл о земствах, об интеллигенции – ведь именно они несли идеи политической свободы в годы реакции. Завершая свое выступление, Ефимовский объявил Совет суррогатом Учредительного собрания[958]. Эту мысль развил делегат Денисов, открыто призвавший Временное правительство опираться на офицерскую организацию, а не на Петроградский совет, сыгравший прискорбную роль в деле развала армии. Теперь, считал Денисов, Совету следует оставить политиканство и заняться ее воссозданием[959]. Эта точка зрения незамедлительно была оспорена делегатами из Петрограда. Присутствовавший на съезде член исполкома Совета рабочих и солдатских депутатов доктор Менциковский не мог скрыть возмущения. Он напомнил, что столичный гарнизон и рабочие города являются авангардом революции, а не кучкой каких-то выскочек, вершащих дела в России. Идя против Совета, заявил Менциковский, недальновидные ораторы подрубают сук, на котором им следовало бы укрепиться[960]. Но большинство съезда явно не желало такой политической устойчивости. Просоветски настроенный подполковник Гущин вынужденно покинул президиум, поскольку съезд не поддержал линию Совета по сближению с солдатами[961]. А председателю Могилевского совета Гольдману вообще не предоставили слова, выставив его за дверь[962]. В конце работы съезда пришло известие о снятии М.В. Алексеева с поста Главковерха. Сообщение было выслушано при гробовой тишине; затем съезд избрал генерала почетным членом Союза, назвав его уход «тяжкой потерей для России»[963].
В Совете рабочих и солдатских депутатов не строили иллюзий относительно настроя Могилевского съезда; ведь Алексеев собрал его в ставке, даже не спросив мнения Совета[964]. Поэтому в Петрограде заранее озаботились проведением альтернативного мероприятия – совещания делегатов фронта. Оно прошло в Таврическом дворце с 11 по 17 мая 1917 года, одновременно с офицерским съездом. От Военного министерства присутствовал замещавший Керенского Г.А. Якубович. Здесь тон задавала уже исключительно околосоветская публика. Поднимался вопрос о заключении Николая II в Петропавловскую крепость, раздавались протесты в адрес буржуазии, выносились громкие резолюции[965]. Полтора часа трибуну занимал один из большевистских лидеров Г.Е. Зиновьев, и это было весьма любопытное выступление. Например, ему был задан вопрос: что делать русскому воину, если на него идет со штыком немецкий солдат? Зиновьев начал путанно рассуждать о невозможности дать однозначный ответ без выяснения общего вопроса: кто нами правит? Когда его попросили рассказать о себе, Зиновьев сообщил, что он – мелкий буржуа, а его отец владеет молочной фермой на юге России.
«Биржевые ведомости», поместившие информацию о совещании, отмечали странность происходящего. Военный министр Керенский категорически высказывается за наведение железной дисциплины, тогда как в Таврическом дворце, в Совете, группа людей определенно придерживается противоположной позиции[966]. Тем не менее совещание призвало сплотиться вокруг Совета и Временного правительств: наша армия, говорилось в одном из принятых им документов, должна проливать кровь во имя демократии и народных масс, а не во имя чьих-то импералистических устремлений.[967]
Все сказанное выше о военном вопросе позволяет сделать серьезные обобщения. Прежде всего можно говорить о распаде московского политического проекта. Его традиция, которая предусматривала привлечение и патронирование социалистических элементов разных оттенков, была разрушена бурным ходом событий. Не утихавшее брожение народных масс настоятельно требовало пересмотра отношений с радикально настроенными деятелями. Это лучше всех понял Керенский. Одной лишь демонстрацией поддержки буржуазной власти со стороны социалистических партий уже нельзя было – да и не следовало – ограничиваться. Сама жизнь подводила к тому, чтобы их представители стали составной частью этой власти. Поэтому молодой министр начал резко «капитализироваться», подавая пример соратникам по Совету. В отличие от них Керенский не отягощал себя теоретическими рассуждениями: мол, революция буржуазная, а потому не стоит брать на себя ответственности, пока страна не достигла соответствующего уровня экономического развития. Он напористо продвигался к вершине власти, начав действовать на военном поприще. Его стратегию поддержали находившиеся в стране в мае – июне 1917 года министры-социалисты из Франции, Англии и Бельгии[968]. Они, со своей стороны, рекламировали вхождение представителей социалистических партий во власть: к этому времени подобная практика была апробирована во всех ведущих европейских державах. Надо сказать, они искренне верили в свою миссию: помочь местной демократии обрести устойчивость и тем самым довести войну до разгрома Германии.
Таким образом, политический помощник, которого московская буржуазия привлекла для борьбы с правящей бюрократией, опиравшейся на питерскую банковскую группу, обрел самостоятельность. П.П. Стремоухов, чиновник Министерства внутренних дел, в своих мемуарах так оценил это обстоятельство:
«Призванный для черновой работы мавр, сделав свое дело, вовсе не думал уходить и своей грубой рабочей рукой тянулся к чаше, из которой так жадно пили нектар власти Милюков и другие»[969].
В накаленной политической ситуации «мавр» уже не довольствовался второстепенными ролями. Те времена, когда Керенского можно было снабдить деньгами и использовать для добывания копий полицейских докладов о деятельности оппозиции, безвозвратно ушли[970]. Или, например, трудно представить, чтобы в мае 1917 года Скобелев выслушивал наставления А.И. Коновалова, как это происходило немногим ранее в коридорах Госдумы[971]. Более того, в новых условиях социалистические лидеры, вдохновляемые Керенским, начинали претендовать уже не только на равноправное партнерство с буржуазными политиками, но и на ведущие роли в управлении жизнью страны. Предельно откровенно это выразил лидер эсеров В.М. Чернов. Сразу после своего назначения министром земледелия он заявил: прежнее правительство шло по пятам революционных событий, а не во главе их, и теперь:
«мы, социалисты, должны не только направлять революцию по руслу, но и определять это русло»[972].
С этими претензиями никак не могли согласиться ни А.И. Гучков, ни П.Н. Милюков, ни – чуть позже - А.И. Коновалов: их уход из Временного правительства ознаменовал распад политической модели, сформированной в Москве. В борьбу за контрольный пакет власти - в борьбу, которую почти два десятилетия вела московская буржуазная группа, - включился еще один игрок в лице российских социалистов. Причем включился на основе собственных представлений о путях развития страны. Как утверждал тот же Скобелев:
«исходной точкой участия социалистов в правительстве является не прекращение классовой борьбы, а, наоборот, ее продолжение при помощи орудий политической власти»[973].
В этих условиях триумф либералов и московского купечества, добившихся устранения Николая II, не получил желанного развития. Неудивительно, что Москва (устами князя Е.Н. Трубецкого) с ностальгией будет вспоминать первый состав Временного правительства, олицетворявший ее радужные надежды:
«Первое послереволюционное правительство заключало в себе цвет России, оно было составлено сплошь из имен, которыми мы, русские, можем гордиться»[974].
Социалистические «звезды», вошедшие во второй состав кабинета, были настроены очень решительно. Показателен такой факт: Совет, в начале апреля 1917 года получивший на свои нужды из казны 10 млн руб., через месяц с небольшим повторно хотел испрашивать у правительства такую же сумму[975]. Но обретя статус членов правительства, лидеры Совета об этом ходатайстве решили забыть: теперь оно выглядело мелочью на фоне открывшихся горизонтов. Аграрная реформа, пересмотр налоговой политики, изменения в трудовой сфере – вот далеко не полный перечень тех ключевых направлений, где новые министры собирались показать себя во всей красе. Несложно догадаться, какие чувства вызывали у купеческих воротил грандиозные замыслы их младших партнеров по борьбе со старым режимом. Причем исходили эти намерения не откуда-нибудь, а опять-таки из северной столицы. Московская буржуазия усматривала в этом злой рок:
