Лично на себя Сталин взвалил во время войны гигантский труд. По прошествии многих лет его ближайшими сотрудниками были высказаны противоречивые оценки его руководства в тот период: негативные у одних (Хрущева, Воронова), хвалебные у других (Микояна, Штеменко), умеренно позитивные у третьих (Жукова, Василевского)[31]. Оценивать деятельность Сталина надо дифференцированно. В первой фазе войны, как мы видели, последствия его решений не раз были отрицательными: как бы ни объяснялось его стремление поскорее перейти в наступление, оно принесло неудачи. Сталин не был военным специалистом. Подозрительный ко всем, он долго медлил, прежде чем проникнуться доверием к генералам. Но он осознал свою ошибку. Его отношение к военным руководителям переменилось в лето Сталинградской битвы: с этого момента он внимательно прислушивался к их /165/ предложениям, хотя всегда оставлял за собой окончательное решение[32]. Он никогда не был на фронте, но со временем приобрел солидную компетенцию в военных вопросах и, как правило, высказывался не наобум. Те качества его ума, которые объясняли его политическую фортуну, были ему полезны и во время войны: интуиция, позволявшая точно нащупывать слабое место любого партнера, будь то союзник или противник; способность сразу улавливать существенный аспект каждого вопроса; крепкие нервы, превосходная память, упорство. Отрицательную роль во время войны, как и в мирное время, играли его подозрительность, вспышки ярости, абсолютная самоуверенность. В своих отношениях с подчиненными «он был неумолимо настойчив и до жестокости строг». Результаты, которых он добивался таким образом, не всегда бывали удачными, в некоторых же случаях, однако, «он добивался, можно сказать, почти невозможного»[33]. При всех отрицательных сторонах он был в общем и целом самым деятельным из военных руководителей военных лет: самым деятельным из трех лидеров антифашистской коалиции, сказал позже американец Гарриман, который близко знал всех трех[34].
Но его самая крупная заслуга состояла в другом. Он понял, что без упорства, терпения и мужества советских людей было бы бесполезно и его руководство. Этому народу, которому в час беды требовался в первую очередь сильный предводитель, Сталин сумел явиться в роли вождя. Он был достаточно осмотрителен, чтобы не допускать ненужных восхвалений своей персоны в самые мрачные месяцы отступления. В своих немногочисленных речах он умел найти слова, внушавшие надежду. Его решение не оставлять Москву в октябре 1941 г. было ключевым в психологическом отношении актом, предпринятым точно в нужный момент: всем тогда нужно было проявление уверенности. С этого момента и сложился народный образ «сурового отца». То был условный образ, но солдаты слепо верили в него. Это не преувеличение, что они шли в атаку с возгласом: «За Родину! За Сталина!» Позже писатель Некрасов без всякой риторики рассказал, с какой неподдельной теплотой говорили о нем — «воплощении всего хорошего и справедливого» — солдаты в окопах Сталинграда. Именно в силу такого восприятия бойцов критические оценки деятельности Сталина во время войны, какими бы обоснованными они ни были, всегда имели в СССР довольно слабый отклик.
Победа не могла не остаться связанной с его именем. Сталин не замедлил воспользоваться этим глубоким народным чувством, чтобы выстроить еще более прочную опору тому «культу», которым он окружил себя уже в предвоенные годы. Как только в операциях на фронте произошел решительный перелом после Сталинграда и в еще большей степени после Курска, печать вновь принялась ежедневно превозносить его имя как синоним победы. «Правда» вновь стала писать: «Все наши победы связаны с именем Сталина». Потом появилось выражение: «Сталинская наука побеждать»[35]. Партийные организации или производственные коллективы уже не просто принимали резолюции, а /166/ посылали «рапорты» Сталину, которые начинались словами: «Великому вождю народов». Когда они успешно справлялись со своими делами, Сталин их «благодарил». Все более частые сообщения о победоносных наступлениях и освобождении ранее отданных немцам городов появлялись в газетах за его подписью. После войны печать, называя Сталина, всегда будет добавлять «творец нашей победы». Самый авторитетный из партийных журналов дойдет даже до того, что напишет: «Сталинская военная наука превзошла все то, что давала предшествующая история военной мысли»[36].
Партия, армия и ее полководцы
Подобные панегирики не только не имели ничего общего с исторической правдой. Мало того что они затушевывали исключительные заслуги «простых людей», которых Сталин считал, конечно, заслуживающими похвалы, но не более чем «винтиками» грандиозного механизма государства, они скрывали и ту эволюцию, которую проделало во время войны советское общество и сама система сталинской власти.
Между тем важные изменения затронули все, и в первую очередь столп государства — Коммунистическую партию. Прежде всего это были изменения в ее составе. В начале войны огромные людские потери и утрата обширных районов привели к резкому падению численности и рядов. Если к моменту нападения Германии она приближалась к 4 млн. человек, то к концу 1941 г. речь шла о трех с небольшим миллионах. Подсчеты показывают, что за первые полтора года войны, то есть до кануна наступления под Сталинградом, партия потеряла около 1400 тыс. членов, частью павших на поле боя, частью же оставшихся на оккупированной территории[37]. Для восполнения убыли в августе, а затем в декабре 1941 г. было проведено последовательное упрощение правил приема для всех военнослужащих, «отличившихся в боях»[38], — шаг, имевший славные прецеденты в героических традициях гражданской войны. Вступление в партию в тех условиях было знаком преданности Родине, и в желающих не было недостатка. В действующей армии приток новых членов в партию стал резко нарастать с начала 1942 г.: за его первую половину прием утроился по сравнению с первым военным полугодием. Рост продолжался и дальше, особенно в связи с крупнейшими сражениями, и достиг своей высшей точки в период Курской битвы. На протяжении 1943 г. двери партии были открыты, как никогда, широко. Затем прием стал медленно сокращаться. Но по-настоящему резкое замедление произошло лишь в последние месяцы 1944 г., когда по решению сверху были вновь введены более строгие нормы отбора. На протяжении 1942-1944 гг. в партию ежемесячно вступало в среднем 125 тыс. человек[39]. К 1 января 1945 г. в ее рядах насчитывалось около 6 млн. человек. За время войны кандидатами в члены партии было принято в общей сложности 5320 тысяч человек. Из них 3614 тыс. были приняты в члены партии. Около 3 млн. погибло, причем многие еще до того, как были рассмотрены их заявления о приеме[40]. Партия, таким образом, смогла влить свежую кровь /167/ в свои артерии; более того, она претерпела самое массовое обновление своего состава за все время после гражданской войны. Произошло это благодаря патриотическому порыву советских солдат: беззаветная преданность Родине служила одновременно единственным условием приема и главной причиной наплыва желающих.
Но то было не единственное изменение. Как уже отмечалось в исторической литературе, вступление в партию главным образом под воздействием национального чувства носило «предполитический» характер[41]. С другой стороны, при приеме не учитывались больше прежние различия по социальному происхождению. Во время войны, таким образом, зародились первые очертания того, что позже будет названо «всенародной партией». Но вместе с тем усилились и те ее черты, которые превращали партию в военно-религиозный «орден» в соответствии со сталинской концепцией[42]. Здесь следует в особенности напомнить о двух из них: все более сильном армейском отпечатке и государственном характере.
С первых же дней войны мобилизация переместила большое число коммунистов из гражданской сферы в вооруженные силы: в общей сложности 1640 тыс. человек, из которых больше миллиона — в первые месяцы. Несколько десятков тысяч «кадровых» партийных работников было направлено в армию в роли политических руководителей. С конца 1942 г. свыше половины членского состава партии находилось под боевыми знаменами, так что к моменту завершения войны из каждых четырех военнослужащих один был коммунистом. Но распределение членов партии в вооруженных силах не было равномерным. Более высоким был их удельный вес среди офицеров, которые составляли 41% всех военных-коммунистов (57% приходилось на солдат и сержантский состав). Относительно больше партийных было в насыщенных техникой родах войск: в партии состояло 50% личного состава авиации и 45% — бронетанковых войск, между тем как в артиллерии соответствующий показатель равнялся 18%, а в пехоте — лишь 8-9%[43]. Организационная структура носила капиллярно-разветвленный характер, с первичными организациями в ротах, но на всех уровнях отличалась жесткой военной субординацией. Война, таким образом, явилась периодом новой сильной милитаризации партии, и не только на фронте, ибо военизирована была, как мы знаем, вся жизнь страны. «Аппарат партийного органа — обкома, крайкома, горкома, райкома — должен работать, как аппарат военного штаба», — писала «Правда»[44].
