Несколько дней спустя после поражения Гуго де-Монкада, в то время, когда все торжествовали победу и после бесчеловечного убийства пленных, Хеир-Эддин собрал в касбе знатнейших жителей Алжира, муфтиев, имамов, законников, и сказал им следующую речь: «Теперь, когда мне не остается делать ничего более для счастья и безопасности города, я решился оставить вас и предложить мои услуги нашему верховному владыке, султану константинопольскому, столь славно занимающему сан наместника пророка. Оставляю посреди вас достаточное число храбрых воинов, которые поддержат честь Алжира на суше и на море. Народонаселение ваше увеличено значительным числом андалусских мавров, опытных в ратном деле. У вас есть оружие, корабли, снаряды всякого рода, чтобы с успехом пускаться на новые предприятия. Испанские христиане, эти постоянные враги нашей веры, слишком пострадали в последней экспедиции, чтобы решились скоро возвратиться на ваш берег. Нужны века, чтобы изгладить следы потерь их и уничтожить память о столь постыдном поражении. Когда я приехал к вам, на ваших стенах не было ни одной пушки, теперь, благодарение Аллаху, у вас их более четырехсот, которые, так сказать, сами неприятели привезли вам. Итак, приглашаю вас избрать между собой того, кого почтете достойнейшим управлять вами. Провозгласите его вашим султаном и присягните ему в верности и повиновении».
Ахмед-бен-эль-Кади, которого Хеир-Эддин сделал своим наместником в западных странах, и Мухаммед-бен-Али, которому доверил управление восточными землями, присутствовали также в этом собрании, Хеир-Эддин, продолжая речь свою, сказал: «Если вы будете в каком-нибудь недоумении и вам представятся трудные и важные вопросы, советуйтесь с законниками и с этими двумя храбрыми воинами, пользующимися моей доверенностью. С их советами, помощью их меча и при благословении Всемогущего, вы восторжествуете над всеми препятствиями».
Тогда встал один из знатнейших жителей Алжира, и, бросившись на землю перед Хеир-Эддином, сказал: «Государь, известие о твоем отъезде огорчает нас, или, лучше сказать, поражает, и одно разве насилие заставит нас согласиться на исполнение намерения, противного вашим желаниям и важнейшим интересам Если мы низвергли врагов своих, то обязаны этим торжеством единственно твоей храбрости и мудрости. Твои блистательные подвит посеяли в сердцах христиан страх и ужас, одно имя твое — наша защита. Пока ты останешься посреди нас, нам нечего опасаться неверных, но если ты покинешь нас, они, ничем не удерживаемые, явятся, может быть, для пролития крови правоверных, и пророк наш потребует у тебя некогда ответа у престола Всевышнего за нашу гибель».
Несколько торговцев присоединили свои мысли к этой речи и кончили тем же, умоляя Хеир-Эддина отказаться от своего намерения.
Сословие улемов (докторов закона мухаммедова) также делало ему свои особенные представления, и муфтий, глава их, сказал ему между прочим: «Твое присутствие, государь, необходимо для спокойствия и безопасности города. Ты единственный покровитель жителей и с твоей стороны было бы грешно покинуть их на произвол неверных, которые, без сомнения, ожидают только минуты твоего удаления, чтобы наводнить эту страну потоком немилосердных врагов. Ты намерен участвовать в экспедициях константинопольского султана против Румелии, — но ты ошибаешься, думая, что небо зачтет тебе это в заслугу в такую минуту, когда пренебрегаешь самой важной обязанностью своей. В Константинополе найдется тысяча человек, могущих заменить тебя, но здесь нет никого, кто бы мог занять твое место, и дело самое угодное Богу — остаться в Алжире, чтобы защищать его против неприятелей».
Хеир-Эддин, только и ждавший подобного расположения умов народа, отвечал: «Я в вашей стране простой чужестранец, величайшее желание которого — служить вам, но не имеющий ни покровителя, ни подпоры, кроме невидимого Создателя неба и земли. Если я совершил что-нибудь полезное, то единственно с Его помощью. Окруженные врагами, которых могущество доселе, по-видимому, унижал Аллах, мы должны опасаться, что усилия их, возрастая со стыдом, наконец уничтожат нас. Вы знаете, чего должны мы ожидать от тлемсенского султана: он восстановил против нас неверные народы, и не его вина, если Алжир теперь не в руках их. Всевышний пришел нам на помощь, наше победоносное оружие ниспровергло врагов, оно уничтожило постыдные замыслы султана, бесчестящего название мусульманина, оно заставило его укрыть свое поражение и позор в стенах столицы своей. Султан тунисский не так виноват перед нами, но чувства его, по крайней мере, двусмысленны и в критических обстоятельствах, которые может привести время, — я говорю это по опыту, — не от него должны мы ждать помощи. Какие же средства имею я для отражения всех этих опасностей, которых можно ожидать каждый день? Те же самые, какие имел брат мой Харуджи: твердость, чистые помыслы и большую веру в помощь Всевышнего. Нельзя не сознаться в том, что два соседние владения, которые должны бы соединяться с нами для отражения общего врага, по-видимому, существуют только для того, чтобы увеличить нашу опасность. В таком положении дел я вижу только одно средство, которое может спасти нас: город этот должно предоставить покровительству Аллаха, а затем непосредственному покровительству моего государя и повелителя, могущественного и страшного султана турков, всюду победоносного. Мы найдем у него не только денежное вспоможение, но и воинов и военные припасы, что дозволит нам совершать славные подвиги и, наконец, занять почетное место в свете. Итак, чтобы заслужить обладание миром, надо сегодня же начать в мечетях молитвы за здравие султана. Потом мы попросим позволения украшать наши монеты его изображением».
Все алжирцы единодушно одобрили такое мудрое предложение, и Хеир-Эддин обязал их отправить немедленно к султану просьбу о принятии их в число своих подданных и о чести присягнуть ему в верности. Со своей стороны, Хеир-Эддин также написал к нему очень ловкое письмо, в котором от себя просил его о том же, причем подробно описал все политические события, театром которых сделалась Северная Африка. Депутат, избранный всем собранием для отвоза писем, назывался Эль-Хаджи-Гуссейн, он был родом турок и участвовал во всех экспедициях Хеир-Эддина. Он отправился с четырьмя кораблями, нагруженными подарками, достойными столь великого государя. Между христианскими невольниками, которых посылал султану Хеир-Эддин, находилось четверо такого благородного происхождения, что каждый из них мог заплатить 100'000 червонных выкупа.
Вступив в константинопольскую гавань и проезжая мимо дворца императорского, эскадра дала залп из всех своих пушек и посланник алжирский, вышедший немедленно на берег, отправился в дом великого визиря объяснять ему предмет своего посольства и просить его убедить султана принять подарки города Алжира. Селим принял посольство со знаками величайшего удовольствия, и приказал предложить Гуссейну великолепное жилище в собственном дворце и содержать людей его как знатных вельмож. Несколько времени после этого благоприятного приема, великий визирь призвал Эль-Хаджи-Гуссейна и объявил ему, чтобы он приготовился к отъезду, в то же время вручил ему от имени султана Сулеймана богатое знамя и фирман, запечатанный императорской печатью, в котором могущественный государь объявлял, что принял предложение алжирцев и что отныне они могут быть уверены в таком же покровительстве, каким пользуются вернейшие подданные его. Венецианский агент, находившийся в Константинополе, по требованию великого визиря выдал алжирскому послу охранную грамоту для свободного проезда между неприятельскими кораблями, какие могла бы встретить эскадра. Эта предосторожность не была лишней, потому что Эль- Хаджи-Гуссейн, проезжая Архипелаг, был вдруг окружен восьмью венецианскими галерами. Он поехал на корабль капитана и представил ему охранную грамоту, начальник христианских судов принял мусульманского депутата с видимой вежливостью и предложил ехать вместе. Но, прибыв к берегам Занта (древней Кефалонии), по данному знаку, венецианские галеры бросились на алжирские корабли, из которых три были немедленно потоплены. Последний, на котором находился Эль-Хаджи-Гуссейн, сильно поврежденный, разбился на скалах острова и мусульманский экипаж достиг берега вплавь, сильно преследуемый христианскими солдатами, которые изрубили многих. Эль-Хаджи-Гуссейн, спасшийся из этой ловушки, почти один успел укрыться в маленьком городе Антуле, куда христиане не осмелились следовать за ним.
Явившись к мусульманскому кадию, он велел составить подробный протокол всему случившемуся. Этот протокол был послан в Константинополь, куда отправился и сам Гуссейн, для принесения жалобы перед престолом Сулеймана. Венецианскому агенту, немедленно призванному во дворец, объявил император, что если в течение трех дней республика его не вознаградит ценности потопленных кораблей и расхищенного груза, то он заплатит собственной головой за оскорбление права народного. Венеция не была в силах противиться угрозам султана, и резидент, спеша отделаться от угрожавшей ему опасности, выдал посланнику тех, которых уже только тайно осмеливался называть алжирскими разбойниками, четыре корабля вооруженные и экипированные, и сумму денег, достаточную на наем и содержание нужного числа матросов.
