В скандинавской мифологии волшебное оружие — непременный атрибут богов. Это и молот Тора, и волшебное копье Одина Гунгнир, и чудесный меч Фрейра. Исследователи подчеркивают, что оружие в эпосе несет «многоуровневую» смысловую нагрузку — и на уровне магии, и на уровне космологии, и на уровне архетипов. Почти во всех индоевропейских традициях копье верховного бога (у древних скандинавов — Одина) олицетворяло и Мировое древо, земную ось, которая проходит через три мира. Мировое древо делит мировое пространство на три яруса — наверху живут боги, на «среднем» уровне — люди, а внизу находится царство мертвых (у скандинавов — Хель).
Каждый вид боевого оружия посвящался определенному богу: копье и меч — Одину, боевая секира, палица и боевой топор — Тору, меч мог посвящаться и Фрейру.
Меч и другое холодное оружие из железа и стали издавна считаются сильными оберегами. Именно мечом проводится при обрядах круг, который является защитным для человека, стоящего внутри него.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что работа с оружием, работа по его изготовлению, была признана магической, ибо сам меч был всегда предметом культа.
На протяжении всего XIX века в болотах и озерах Скандинавии на территории от Шлезвига на юге до Шёнена находили оружие, время изготовления которого датируется III–IV веками нашей эры.
Видный рунолог Вольфганг Краузе полагает, что оно не случайно попало туда, а было намеренно затоплено. На протяжении нескольких столетий воины как подношение богам предавали воде древки стрел и дротиков, многочисленные мечи и железные наконечники копий, которые оказывались поврежденными в ходе сражений или были приведены в негодность в процессе ритуала.
Тем не менее существует и другая точка зрения на причины «попадания» оружия в болота.
Все дело в том, что золото, серебро, драгоценности, украшения, красивые и дорогие одежды и оружие были для древних скандинавов воплощенным выражением богатства и славы.
Особую ценность эти вещи получали, если были получены в дар от хёвдинга. Считалось, что удача, счастье и слава, которыми наделен человек и которых особенно много у конунга, могут быть переданы другому человеку. Поэтому дар от хёвдинга считался материальным выражением всех этих качеств.
Полученные дары и захваченная добыча означали для древних скандинавов не только увеличение богатства, но — что гораздо важнее — увеличение славы и могущества рода.
«Приумножение славы и почета, — пишет А. Я. Гуревич, — которыми пользовались человек и его род, означало, по тогдашним представлениям, рост их удачи, "души рода", воплощавшейся в его главе и переходившей из поколения в поколение. Подвиги и добыча питали "душу рода", увеличивали его счастье и внутреннее благополучие; род удачливого викинга был богат счастьем. Для того чтобы обеспечить счастье рода и сохранить его в материализованном виде — в форме добытых драгоценностей, — их подчас зарывали в землю.
Археологи, обнаруживающие все новые клады, дают самые разные объяснения их большого количества. Например, шведский ученый С. Булин высказывал предположение о том, что скандинавы прятали серебро и монеты в периоды внутренний: неурядиц, нападений врага (сопоставление датировки монет, найденных в кладах, с сообщениями хронистов и саг, по-видимому, свидетельствует о росте кладов во время смут и войн). Другие ученые, указывая на то, что клады так и не были вырыты ни их владельцами, ни потомками, склонны объяснять это особой целью их сокрытия. Как гласила легенда, верховный бог скандинавов Один повелел, чтобы каждый воин, павший в битве, являлся к нему с богатством, которое было при нем на погребальном костре или спрятано им в земле.
Вероятно, в действительности имелись разные причины, по которым скандинавы зарывали свои богатства в землю».
Для многих было важно просто не выпускать из рук материальное воплощение личного благополучия и благополучия рода.
Пример такой, как мы сейчас сказали, «жадности», а на самом деле, заботы о семье и ее «душе», находим в «Саге об Эгиле»:
«В первые дни правления Хакона Могучего Эгилю пошел девятый десяток Во всем, кроме зрения, он был еще крепок Однажды летом, когда люди собирались на тинг, Эгиль попросил Грима, чтоб он взял его с собой. Гриму не понравилась эта просьба. И когда Грим и Тор-дис разговаривали друг с другом, Грим сказал ей, о чем просил Эгиль.
— Я хотел бы, — добавил он, — чтобы ты выведала, что кроется за этой просьбой.
Тордис пошла к Эгилю, своему родичу. Самой большой радостью для него было разговаривать с ней. Придя к нему, Тордис спросила:
— Это правда, дядя, что ты хочешь поехать на тинг? Я хочу, чтобы ты мне сказал, что ты там думаешь делать.
— Я скажу тебе, — отвечал он, — что я задумал. Я хочу взять с собой на тинг оба сундука, которые мне подарил когда-то конунг Адалльстейн. Оба они полны английским серебром. Я хочу, чтобы сундуки втащили на Скалу Закона, где всего больше народу. Потом я раскидаю серебро, и было бы удивительно, если бы люди мирно поделили его между собой. Я думаю, тут будет довольно и пинков, и пощечин, и возможно, что в конце концов все на тинге передерутся. Тордис ответила:
— Это была бы великолепная шутка, она бы осталась в памяти, пока страна обитаема.
Потом она пошла к Гриму и сообщила ему намерения Эгиля.
— Нельзя позволить, чтобы он осуществил такой чудовищный замысел, — сказал Грим.
И когда Эгиль опять заговорил с ним о поездке на тинг, он отсоветовал ему ехать. Так Эгиль остался дома. Ему не нравилось это, и он был очень не в духе. Летом из Мосфелля перегоняли скот на горные луга, и Тордис была в горах во время тинга. Как-то вечером, когда люди в Мосфелле уже ложились спать, Эгиль позвал двух рабов Грима. Он велел привести ему лошадь.
— Я поеду помыться на горячий источник, — сказал он. Собравшись, он вышел, взяв с собой свои сундуки с
серебром. Он сел на лошадь, выехал за ограду и поехал по лугу за пригорок, пока не скрылся из виду. А утром, когда люди встали, они увидели, как по холму к востоку от двора бредет Эгиль и тянет за собой коня. Они пошли и привели его домой. Но рабов и сундуков больше не видели, и о том, куда Эгиль спрятал свое серебро, было много догадок.
Осенью Эгиль заболел, и болезнь свела его в могилу. Когда он умер, Грим велел одеть его в лучшие одежды. Потом он велел отнести его на мыс Тьяльдаснес и насыпать там могильный холм. В этом холме Эгиля похоронили вместе с его оружием и одеянием».[137]
Военному снаряжению и оружию всех видов было принято давать имена. Эти имена имели магическое значение и потому непременно вырезались рунами. Самыми ранними из них являются рунические надписи на наконечниках копий.
В своей книге «Теория собственных имен» А. Гардинер пишет о двух видах собственных имен: «воплощенных (embodied)» и «развоплощенных (disembodied)». К первому разряду относятся слова, «прикрепленные» к отдельным лицам, местностям и так далее, ко второму — слова, рассматриваемые сами по себе, не «привязанные» к местности, лицам и так далее.
В Скандинавии Средних веков «развоплощенных» имен быть не могло. Имя и его носитель так тесно сливались, что становились неразделимым целым. В древнеисландском языке все «говорящие имена», даже если они состоят из двух и более частей (слов), пишутся слитно.
Магическое назначение имен состояло в том, чтобы наделить оружие или другой предмет тем желанным воину свойством, которое обозначает" имя.
Древнейшим из них следует, пожалуй, считать наконечник копья, найденный в Эвре-Стабу (Дания), который датируется 175 годом нашей эры. На плоскости наконечника ясно различимы руны имени RaunijaR — «Пронзающее, разящее».
На копье из Дамсдорфа (Германия, III век) начертаны другие руны — Ranja — «Нападающее».
В уже не раз упоминавшейся нами «Саге о Ньяле» рассказывается о заколдованном копье:
«У Халльгрима есть одно копье с широким наконечником, которое ему заколдовали: никакое оружие, кроме этого копья, не может его убить. Есть у этого копья еще одно свойство: если ему предстоит нанести смертельный удар, оно издает тонкий звон. Такая в нем чудодейственная сила».[138]
Есть свои имена и у секир, и у мечей. Например, все в той же «Саге о Ньяле» упоминается секира по имени «Великанша битв».
Заметим, что в древнегерманском эпосе описание оружия героя является очень распространенным приемом героической характеристики. Так, особенно важную роль в поэме играет волшебный меч, который Беовульф находит в подводной пещере Гренделя и которым и убивает мать чудища:
Тогда он увидел среди сокровищ орудие славное, меч победный, во многих битвах он был испытан, клинок — наследие древних гигантов; несоразмерный, он был для смертного излишне тяжек в игре сражений…
У таких мечей с «воплощенными» именами, как правило, есть своя родословная, свидетельствующая о наличии у оружия выдающихся качеств, присущих ему от «рождения».
