помощи, из материалов и средств, какие давала народная жизнь, руководствуясь опытом своего прошлого. В XV–XVI вв. правительство свято верило, что заветы отцов и дедов способны стать прочной опорой нового порядка. Поэтому любая государственная перестройка только укрепляла авторитет родной старины, поддерживала в строителях сознание своих сил, питала национальную самоуверенность.
И вдруг, в течение XVII в. характер отношений России и Западной Европы качественно меняется. В умонастроении значительной части русского общества происходит коренной перелом. Если до сих пор русские люди были свято уверены в превосходстве своих туземных порядков и обычаев над иноземными, то с наступлением XVII в. в русской истории становится заметным новое явление — вторжение чужеземных идей и понятий в жизнь Московского государства. Очень многим на Руси стало очевидно, что Московская держава отнюдь не является совершенным образцом государственного устройства.
Причина изменившегося отношения к себе и западноевропейскому миру крылась в самом ходе исторического развития. XVI–XVII века в Европе — это время Великих географических открытий, создания централизованных государств, первоначального накопления капитала и зарождения научных представлений о мире. Все эти факторы вместе взятые привели к значительным успехам в развитии военной техники, финансов, торговли, промышленности, принципов рационального администрирования и т. д.
Россия не участвовала во всех этих успехах западного мира, тратя свои силы и средства на внешнюю оборону, а также кормление двора, правительства и привилегированных классов. Поэтому в XVII в. она казалась современникам более отсталой от Запада, чем в конце XVI-го. Вследствие этого в правительственной среде и обществе постепенно нарастали критические настроения. Весь XVII век на Руси не смолкают голоса, призывающие к отходу от привычной старины и заимствованию чужеземного опыта.
Отсчёт духовного подчинения русских людей западной культуре, видимо, можно вести с начала XVII в. (Курбский не в счёт, т. к. он, сидя в Литве, наоборот активно занимался русской духовной пропагандой того времени — распространением и поддержкой православия.) В 1600–1602 гг. по приказу Бориса Годунова за границу — во Францию, к немцам в Любек и в Англию — было отправлено десятка полтора дворянских «робят» «для науки разных языков и грамоте». Но тут грянула Смута. Про студентов забыли. Когда, наконец, при Михаиле Фёдоровиче Романове всё успокоилось, в Посольском приказе вспомнили о посланных отроках. Стали искать, наводить справки у заграничных правительств. Концов, однако, в большинстве случаев найти не удалось. Домой вернулись двое — Дмитрий из Стокгольма и Игнатий Алексеев сын Кучкин, посланный для обучения в Вену и Любек. Другие рассеялись по Европе или отказались покидать еретический (тогдашний эквивалент «загнивающего») Запад. Причём, у одного посланного в Англию оказалась весьма уважительная причина продлить командировку на неопределённый срок: оказалось, за эти годы он не только переменил веру, но и «неведомо по какой прелести в попы попал», т. е. сделался англиканским священником!
Почти в то же время, в начале 20-х гг. XVII столетия, был арестован по доносам князь Иван Андреевич Хворостинин. Во время Смуты он был заметной фигурой при дворе первого Димитрия, сблизился с поляками, выучился латыни, начал читать католические книги. Результат характерен. При обыске у него нашли собственноручные «книжки», рукописи, в которых он выражал скуку, тоску по чужбине, презрение к доморощенным порядкам, жаловался, «будто в Москве людей нет, все люд глупый, жить не с кем, сеют землю рожью, а живут все ложью», и даже титула государева писать не хотел, как следует, именовал его не царём и самодержцем, а «деспотом русским». Его неприятие веры отцов простиралась до того, что он запрещал своим крестьянам и дворовым ходить в церковь. В тоске по вольной заграничной жизни Хворостинин мечтал «свалить из Рашки» — продать свои вотчины и уехать в Литву.
Другой пример. В 1664 г. заграницу бежал подьячий Посольского приказа Григорий Котошихин. Найдя приют в Швеции, он, как человек знающий, по заданию шведского правительства написал книгу о московских порядках. В ней сквозит пренебрежительный взгляд на покинутое отечество. Русские люди, пишет он, «породою своей спесивы и непривычны ко всякому делу, понеже в государстве своём научения никакого доброго не имеют… для науки и обычая (обхождения с людьми) в иные государства детей своих не посылают, страшась того, что, узнав тамошних государств веры и обычаи и вольность благую, начали б свою веру бросать и приставать к иным и о возвращении к домам своим и к сродичам никакого бы попечения не имели и не мыслили». Котошихин рисует карикатурную картинку заседаний Боярской думы, где бояре, «брады свои уставя», на вопросы царя ничего не отвечают, ни в чем доброго совета дать ему не могут, «потому что царь жалует многих в бояре не по разуму их, но по великой породе, и многие из них грамоте не учёные…»
Лица, лояльные к правительству, тоже указывали на неудовлетворительное состояние вещей в отчизне и необходимость широких заимствований у Запада. Так, ближайший сотрудник царя Алексея Михайловича боярин Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, блестящий дипломат, о котором даже иностранцы говорили, что это великий политик, который не уступит ни одному европейскому министру, советовал государю во всём брать образец с Запада, всё делать «с примеру сторонних чужих земель». Правда, не всё, по его мнению, нужно брать без разбора: «Какое нам дело до иноземных обычаев, — говаривал он, — их платье не по нас, а наше не по них».
За этими словами скрывается главное опасение москвича XVII в.: что западное влияние может привести к повреждению православных устоев русской жизни. Поэтому в московском правительстве выработался такой взгляд: у Запада следует брать только то, что удовлетворяет частные практические нужды государства, главным образом в области военного дела и обороны, где отсталость чувствовалась больнее всего, и не уступать иноземному влиянию ни пяди в заветной области чувств, нравов и верований. В Москве появились полки иноземного строя, Немецкая слобода — место поселения иноземных специалистов, были сделаны шаги к учреждению заводов, созданию собственного флота и т. д.
Но власть не смогла удержать западное влияние в этих узких рамках. Именно западноевропейская культура находила всё больше приверженцев среди высших классов, и в конце XVII в. в правительстве царевны Софьи появляется настоящий европеец по образу мыслей и образу жизни. Это князь Василий Васильевич Голицын, фаворит царевны, игравший роль её первого министра. Голицын был европейски образованным человеком, следовал во всех мелочах западноевропейским образцам, дом его был устроен на европейский лад. В его голове роились широкие преобразовательные планы. Он твердил боярам о необходимости учить своих
