Виктор Петелин - История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

А когда кончают, измученные, опустошённые, счастливые, когда Егор молча ложится головой ей на колени и тяжело дышит, она целует его бледное, холодное лицо и шепчет, задыхаясь:

– Егорушка, милый… Люблю тебя, дивный ты мой, золотой ты мой…

«А! Трали-вали…» – хочет сказать Егор, но ничего не говорит. Во рту у него сладко и сухо» (с. 180—181).

Рассказы Юрия Казакова быстро завоевали читающую публику. Критики приняли их сначала холодно, а потом оценили как яркое воспроизведение основных черт современного человека, его бескорыстие, прямоту, любовь к природе и юную безгрешную любовь.

Поразил читателей своей искренностью и непосредственностью и очерк «Северный дневник» (1960). «Пишу в носовом кубрике при свете ламп и зеленоватых потолочных иллюминаторов. Мы выходим сейчас из устья реки Мезени в море… я слушаю и смотрю вокруг – на лица, на одежду, на койки, на трап, на потолочные иллюминаторы, стараясь всё это запомнить, – мысли мои гуляют далеко, пока наконец я не потрясаюсь радостью и удивлением, что я здесь, на Белом море, в этом кубрике, среди этих людей» – так начинает свой «Северный дневник» Ю. Казаков. Вот радист, вот капитан Юрий Жуков, вот моряки на футбольном поле, а капитан стал судьёй… Так страница за страницей переворачивал читатель «Северный дневник» и многое увидел в людях, о которых здесь рассказано. Лоцман Малыгин, капитан Поташев, судовой механик Попов… «– Пиши, пиши, – быстро и несколько пренебрежительно говорит мне Игорь Попов. – Пиши всё по правде, а то писатели всё про морюшко пишут дак… Вот такие-то дак всё и пишут: морюшки, поморушки… А про то не знают, что как в море уйдёшь в Атлантику да на семь месяцев, да зимой, да тебя штормит, да руки язвами от соли идут, да жилы рвутся, да водой тебя за борт смывает, да другой раз по пять суток на койку не приляжешь – это да! А то морюшки, поморушки…» (с. 248—249). Вот такую правду о Севере и моряках и написал в своём очерке Юрий Казаков, который жалеет, что о многом не написал, многое пропустил, но Север только начинает жить, и он, автор, непременно поедет туда вновь.

И действительно, поехал и увидел новых людей и новые сюжеты для своих рассказов и повестей – «Адам и Ева» (1962), «Двое в декабре» (1962), «Ночлег» (1963), «Плачу и рыдаю…» (1963), «Проклятый север» (1964), «Свечечка» (1973), «Во сне ты горько плакал» (1977), «Нестор и Кир» (1961), «Какие же мы посторонние?» (1967), «Белуха» (1963—1972). Здесь выведены разные персонажи и севера и юга, с характерами сложными, противоречивыми, работящие, сильные и благородные. А главное – Юрий Казаков открыл для себя и своих читателей удивительную биографию ненца Тыко Вылки, талантливого художника, организатора, доброго и отважного человека. О нём много писали, ведь он родился в 1886 году, его заметил знаменитый полярный путешественник Владимир Александрович Русанов. Сначала Тыко Вылка был проводником у Русанова, исследовавшего Новую Землю, но потом, проявив большие познания в топографии Новой Земли, стал полноправным участником всех последующих экспедиций Русанова. Юрий Казаков нашёл тех, кто общался с Тыко Вылкой, тех, кто помогал людям уйти от беды. Андрей Миллер рассказал о том, как, узнав о трагическом положении его семьи, отец уже готов был облить всех бензином и сжечь семью от безысходности, много километров Тыко Вылка мчался на собаках, отыскал заваленный снегом дом и спас всю семью от гибели. «Жить надо, терпеть надо, детей спасать надо!» – ободряюще говорил Тыко Вылка. А потом поехал на факторию и приказал обеспечить семью Миллера продуктами. И таких случаев было не перечесть.

«Один современный журналист сердится на дореволюционных рецензентов, – писал Юрий Казаков, – которые, оценивая картины Тыко Вылки, называли его «дикарём», «выдающимся самоедом», «уникальным явлением» И, как бы отвергая эти давнишние, покрытые уже пылью восторженные оценки, журналист пишет: «Лишь те, кто хорошо знал и любил Илью Константиновича, говорят о нём без удивления, с теплотой и уважением».

Насчет «теплоты и уважения» я согласен, но почему «без удивления»? Как раз удивление, изумление – вот первые чувства, которые испытываешь, знакомясь с жизнью Тыко Вылки. Что же касается «дикаря», то и в этом слове я не вижу ничего оскорбительного для представителя тогдашних ненцев. И думаю, что человек, написавший это слово, отнюдь не хотел унизить Тыко Вылку. Это слово всего-навсего констатация факта, ибо кем же, как не дикарями (не в смысле низменности инстинктов, а в смысле социальном!), были тогдашние ненцы?.. Нет, передовое русское общество горячо приветствовало талант Тыко Вылки. Его сразу и по достоинству оценили не только как художника, но и как человека. «Вылка несомненно талантливый человек, – писал о нем В. Переплётчиков, – он талантлив вообще».

Русанов, убедившись, что Тыко Вылка не только проводник, не только живописец и составитель новой карты Северного острова, понял и то, что ему надо учиться. Устроил ему выставку картин в Архангельске, потом везёт его в Москву и отдаёт его в руки В. Переплётчикова учиться живописи, находит ему бесплатных преподавателей русского языка, арифметики, географии и топографической съёмки.

Проза Юрия Казакова – неотъемлемая часть русской литературы ХХ века.

Казаков Ю. Голубое и зелёное. М., 1963.

Казаков Ю. Избранное. М., 1985.

После ХХ съезда КПСС, после публикации доклада Н.С. Хрущёва о культе личности и его разоблачении, после того, как всем показалось, что наступила свобода слова, столь долго ограниченная, в интеллигентской среде стало твориться что-то невообразимое: в Ленинской библиотеке, особенно в курительной, читатели часами стояли и спорили обо всём, о Ленине и Троцком, о Сталине и гибельных 30-х годах, о лагерях, о ГУЛАГе, о невинно убиенных соратниках Ленина, о жестоком и немилосердном Сталине… Вокруг балюстрады старого здания Московского университета, там, где была Коммунистическая (Богословская) аудитория, тоже ходили толпы горячо спорящих студентов и аспирантов всё по тем же темам и вопросам. И, по воспоминаниям о тех же временах, эти споры происходили повсюду. По всему чувствовалось, что и в современной литературе произойдут какие-то серьёзные тематические сдвиги, дающие давно желанную свободу от указаний идеологических наставников.

На первых порах ослабла цензура и контроль руководящих идеологией органов, появились некоторые необычные статьи и очерки. И многие из спорящих вспоминали статьи «Об искренности в литературе» Владимира Померанцева (Новый мир. 1953. № 12) и «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе» Фёдора Абрамова (Там же. 1954. № 4), осуждённые Союзом писателей СССР и, естественно, ЦК КПСС, думали о возможности возвращения к свободе слова, как в то время.

В разных журналах появились первые стихотворения о страданиях и муках во время Великой Отечественной войны, в том числе стихи Ольги Берггольц в «Новом мире». Возникли и размышления известных литературоведов о правомерности существования некоторых устаревших толкований.

31 декабря 1956 года в «Правде» был напечатан рассказ М.А. Шолохова «Судьба человека», 1 января 1957 года – его завершение. Рассказ у нас и за границей привлёк всеобщее внимание, его не только хвалили, но и бранили за неполноту изображения человеческой судьбы.

Хотя военное время давно миновало и уже, казалось бы, ничто не напоминает о тех испытаниях, которые вытерпел народ, это далеко не так. Прошедшая война оставила неизгладимый след в народном сознании. Война была очень трудной, кровавой, истребительной для фронта и тыла. Победа досталась нелегко. И гордость от победы над злейшим врагом человечества не должна заслонять огромные усилия, неисчислимые муки и страдания народа, на своих плечах вынесшего и вытерпевшего всю тяжесть военных лет. События войны оставили нестираемый след. В дни тяжелых бедствий народных судьбы отдельных людей складывались трагически. Эта мысль с предельной отчётливостью и полнотой выражена в рассказе М.А. Шолохова «Судьба человека».

Однажды, в 1946 году, М. Шолохов, возвращаясь с рыбалки, дожидался парома. К нему подошёл прохожий с мальчиком и спросил дорогу; сели покурить, разговорились. И прохожий рассказал Шолохову страшную историю своей жизни, в том числе и фронтовой. Десять лет эта встреча не давала покоя Шолохову, а потом, прочитав рассказ Хемингуэя «Старик и море», он сел и за несколько дней написал «Судьбу человека».

В образе Андрея Соколова М.А. Шолохову удалось воплотить лучшие черты русского национального характера. Вспоминая о том, что в первые годы Великой Отечественной войны немецкие фашисты называли солдата «русским Иваном», вкладывая в эти слова оскорбительный смысл, Шолохов в одной из своих статей в публицистической форме раскрыл те психологические, эмоциональные особенности, тот неповторимый склад характера, которым обладает символический русский Иван: