Виктор Петелин - История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

В образе Андрея Соколова М.А. Шолохову удалось воплотить лучшие черты русского национального характера. Вспоминая о том, что в первые годы Великой Отечественной войны немецкие фашисты называли солдата «русским Иваном», вкладывая в эти слова оскорбительный смысл, Шолохов в одной из своих статей в публицистической форме раскрыл те психологические, эмоциональные особенности, тот неповторимый склад характера, которым обладает символический русский Иван:

«Что ж, хорошее имя Иван! Иванов миллионы в нашей многонациональной Советской стране. Это те Иваны, которые сейчас беззаветно трудятся на благо и процветание своей Родины, а в прошлую войну, как и на протяжении всей истории своей страны, с непревзойдённым героизмом сражались с захватчиками.

Это они прижимались к дулам немецких пулемётов, спасая товарищей по оружию от губительного вражеского огня, это они шли на таран в воздухе, прикрывая от бандитских налётов родные города и сёла, это они тонули в солёной воде всех морей и океанов, омывающих нашу Родину, и в конце концов спасли человечество от фашистской чумы, распростёршей над миром чёрные крылья. Не щадя ни крови, ни самой жизни, они делали своё святое и благородное дело…

Символический русский Иван – это вот что: человек, одетый в серую шинель, который не задумываясь отдавал последний кусок хлеба и фронтовые тридцать граммов сахару осиротевшему в грозные дни войны ребёнку, человек, который своим телом самоотверженно прикрывал товарища, спасая его от неминучей гибели, человек, который, стиснув зубы, переносил и перенесёт все лишения и невзгоды, идя на подвиг во имя Родины» (Шолохов М.А. Собр. соч.: В 10 т. Т. 8. М., 2005.

С. 234). А восемь лет спустя в своей речи перед избирателями в Таганроге Шолохов снова возвращается к прежним размышлениям, развивая их, давая обобщённую характеристику «русскому Ивану», богатство души которого не всякому удаётся понять. Загадочным и странным кажется итальянскому офицеру поведение русского солдата, взявшего его в плен: «Этот парень подбежал ко мне, ударил прикладом автомата, снял краги, встряхнул меня, посадил на завалинку. У меня дрожали руки. Он свернул свой крепкий табак – махорку, послюнявил, сунул мне в зубы, потом закурил сам, побежал сражаться опять». «Слушайте, – восклицает Шолохов, рассказывающий этот эпизод, – это здорово: ударить, снять краги, дать покурить пленному и опять в бой. Чёрт его знает, сумеем ли мы раскрыть его душу?» (Там же. С. 338).

И в каждом своём произведении М. Шолохов стремится раскрыть во всей полноте и многогранности душу русского человека. Как всякий крупный художник, глубоко проникая в человеческий характер своего времени, открывая существенные его стороны, Шолохов создаёт национальные типы во всём разнообразии их индивидуальной психологической характеристики. Шолоховский взгляд всегда устремлён к самому лучшему, что есть в душе русского человека, – его национальной чести, гордости, бесстрашию, удали, милосердию, самоотверженности, доброте и сердечности.

В трагическом образе Андрея Соколова Шолохов увидел человека-борца, обладающего титаническими силами, много испытавшего и пережившего, надломленного мучительными страданиями, оставившими нестираемый след в его душе. Но и после этих нечеловеческих испытаний из него «ни оха, ни вздоха не выжмешь, хотя иной раз так схватит и прижмёт, что белый свет в глазах меркнет». Особенно тяжело было вспоминать Андрею Соколову последнее прощание с женой, когда он с силой разнял её руки и легонько толкнул её в плечи. Эта грубость страшно тяготит Андрея Соколова: «До самой смерти, до последнего моего часа, помирать буду, а не прощу себе, что тогда оттолкнул!» (Там же. С. 40).

М. Шолохов обладает замечательной способностью схватывать и подмечать сложные внутренние переживания человека, передавая их через внешнее – подчас малозаметный жест, слово. Этот приём он использует всякий раз, когда тому или иному герою хочется утаить свои подлинные чувства и мысли. Вот Андрей Соколов попытался скрыть вдруг охватившее его волнение. До какой-то степени это ему удалось: «Он сидел, понуро склонив голову, только большие, безвольно опущенные руки мелко дрожали, дрожал подбородок, дрожали твёрдые губы… Пытался свернуть папиросу, но газетная бумага рвалась, табак сыпался на колени» (Там же).

В умело подобранных деталях сказалось огромное психологическое чутьё писателя, его умение проникать в «тайное тайных» человека. Движения, жесты, интонации, более непосредственные, чем слова, точно и правдиво передают внутреннее волнение героя. Особенное значение для психологической характеристики Соколова имеет выражение его глаз. Шолохов «не единой слезинки не увидел в его словно бы мёртвых, потухших глазах». В них, «словно присыпанных пеплом», наполненных неизбывной смертной тоской, отразилось столько накопившейся боли, затаённой скорби, невыплаканных слёз, что взгляду трудно было встретиться с ними.

Как-то Лев Толстой писал Фету о Тургеневе: «Одно, в чём он мастер такой, что руки отнимаются после него касаться этого предмета, – природа» (Л. Толстой о литературе. М.: Гослитиздат, 1955. С. 159). А об изобразительной силе Шолохова-художника можно сказать, перефразируя это выражение: «Две-три черты, и человек живёт». Благодаря этому свойству художественного дара Шолохова все изображённые им персонажи приобретают такую яркость, жизненность, рельефность, что вымышленные им лица как бы теряют свою нереальность, выдуманность и приобретают свойства живой человеческой личности. Вот почему мы как бы становимся соучастниками всех событий, о которых рассказывает Андрей Соколов, вместе с ним переживаем все страдания, горести, выпавшие на долю этого простого русского человека. Трагическое стечение обстоятельств, в итоге которых у него погибают жена, дети и всё, что «лепилось годами», значительно подрывает его силы. У него «сердце раскачалось». «И вот удивительное дело, днём я всегда крепко себя держу… а ночью проснусь, и вся подушка мокрая от слёз…» – эти признания человека «несгибаемой воли» делают его ещё более близким и дорогим, «заставляют» читателя забыть о том, что перед ним литературный, то есть «вымышленный», герой.

И Андрей Соколов, когда его вызвали к коменданту, тоже предполагал, что идёт «на распыл». «Что-то жалко ему стало Ирину и детишек, а потом жаль эта утихла и стал я собираться с духом, чтобы глянуть в дырку пистолета бесстрашно, как и подобает солдату, чтобы враги не увидали в последнюю мою минуту, что мне с жизнью расставаться всё-таки трудно» (Там же. С. 52).

Всё время чувствуется моральное превосходство русского солдата, его непревзойдённая сила духа, неистребимые чувства человеческого достоинства, национальной чести, ответственности за свои поступки, никогда не покидающее его чувство юмора. Во всём, в самой, казалось бы, незначительной детали, раскрывается его недюжинный характер, несгибаемая воля, бесстрашие, мужество. И в том, что он, голодный как волк, давно отвыкший от человеческой пищи, при виде здоровенной бутыли со шнапсом, хлеба, сала, мочёных яблок, открытых банок с разными консервами сумел задавить тошноту и оторвать глаза от стола; и в том, что не стал отнекиваться, когда комендант повторил его слова, брошенные вгорячах накануне, за которые положено расстреливать, как за призыв к саботажу, а мужественно, с достоинством подтвердил сказанное; и в том, как он выпил три стакана водки, стремясь хоть таким способом продемонстрировать силу и мощь русского солдата; и в том, что только после третьего стакана водки он «откусил маленький кусочек хлеба, а остаток положил на стол»; и в том, что, получив за смелость небольшую буханку хлеба и кусок сала, он, повернувшись к выходу и представляя собой хорошую мишень, прежде всего пожалел, если комендант выстрелит в него в этот момент, что не донесёт «ребятам этих харчей»; и в том, что эти харчи по его требованию были поделены «всем поровну», – во всем этом раскрылись лучшие черты русского национального характера.

Для большинства читателей этот рассказ был как праздник, тысячи бывших пленных перестали называть изменниками, отношение общества к ним переменилось; но были и те, кто, испытав все ужасы немецкого плена, после освобождения и расследования обстоятельств их пленения оказывались в советских лагерях. М.М. Шолохов, сын писателя, узнал об этом рассказе мнение своего школьного товарища, бывшего офицера, прошедшего ужасы немецкого и советского лагерей; тот спрашивал: почему М.А. Шолохов не показал Соколова в советском лагере? Сын передал этот разговор отцу. М.А. Шолохов долго разговаривал с сыном, объясняя ему, что нет одной правды, есть и «вредоносная правда». «Это страшная правда», «А вот настоящая правда всегда – возвышающа», «Писатель писателю – рознь. Иной с таким наслаждением смакует всякую пакость. И ведь не замечает даже, что сам-то уже – грязнее грязи… И не задумается даже, что от его убогого понимания правды до настоящей художественной правды дистанция – как до звезды небесной… А когда пером начинает водить злость и обида, это уже не писатель, а вредоносный для общества тип. Таких изолировать надо» (Шолохов М.М. Разговор с отцом… // Дон. 1990. № 5. С. 158—161).