Обнадеживающая картина, которую я рисовал в своем воображении, когда вернулся в Берлин, с возможностью для достижения позитивных результатов в Лондоне, существенно потускнела после событий нескольких последовавших недель. Лишь опубликованные в недавние годы документы пролили свет на агрессивные планы Гитлера. Однако беседы, которые состоялись у меня с ним, казалось, были рассчитаны на то, чтобы налить еще больше воды в вино даже моего ограниченного оптимизма.
Первый период в Лондоне, лето 1938 года
Несмотря на двухгодичное отсутствие в Германии, я сократил срок своего пребывания в Берлине до трех недель, чтобы как можно быстрее заступить на свой новый пост в Лондоне, остававшийся вакантным с февраля, так что у меня было время лишь на то, чтобы успеть нанести официальные визиты и в ускоренном темпе изучить вопросы, которые ожидали меня в Лондоне. Риббентроп передал мои верительные грамоты и объяснил, что предложил мою кандидатуру фюреру для выполнения этой задачи по двум причинам: учитывая мою лояльность и из-за моих донесений из Токио. Он был доволен ими. А в моей лояльности убедился, когда я сказал ему после нашей беседы в 1936 году, что должен доложить о содержании разговора тогдашнему министру иностранных дел фон Нейрату. То, что Риббентроп счел нужным упомянуть об этих очевидных фактах, проливает дополнительный свет на его характер.
Дальнейший разговор с министром иностранных дел о задачах, ожидающих меня в Лондоне, дал мне несколько ключей к разгадке цели моего назначения. Риббентроп говорил обобщенно: что нам-де следует развивать дружественные отношения с Англией и убеждать ее, что наши требования справедливы. К сожалению, до сих пор Великобритания демонстрировала мало понимания в отношении этих требований. Несмотря на некоторую недоброжелательность с его стороны по отношению к британцам, содержание нашей беседы было умеренным по тону и, самое главное, он избежал выражения горечи по поводу провала своей лондонской миссии. Однако в какой мере эти субъективные соображения влияли на него и насколько упорно и последовательно он выступал против Великобритании, я впервые осознал благодаря своему опыту и наблюдениям последующего года. Когда я полностью ознакомился с его позицией, и когда в то же время понял, что во всех этих дискуссиях Риббентроп тщательно избегал любых проявлений этой враждебности, я пришел к очевидному выводу, что он смотрит на меня, как на ширму, призванную прикрывать его истинные чувства и намерения по отношению к британскому, правительству.
И все-таки я надеялся, что сотрудничество с ним возможно. В конце концов, он ведь достиг своей цели - стать министром иностранных дел. Как послушный и исполнительный слуга своего хозяина он вынужден будет придерживаться гитлеровского курса, в принципе дружественного Англии.
Моя встреча с фюрером также дала мне пищу для размышлений. Когда в присутствии Риббентропа ему доложили о моем приходе, он принял меня со словами: "Вы взялись за трудное дело" и жестоко раскритиковал позицию британского правительства и недостаточное с его стороны понимание справедливости германских требований. С растущим гневом он остановился на предложении о разделе колоний, представленном Гендерсоном. Оно было для него неприемлемым. Кроме того, некоторые территории Африки вклинивались в итальянские колонии, а Гитлер не мог поставить своего союзника в невыгодное положение. Но когда я спросил, какой ответ намерен он послать в Лондон, он ничего не ответил.
Беседа коснулась Дальнего Востока. Я объяснил Гитлеру, что продолжающаяся деятельность германской военной миссии в Китае серьезно вредит нашим отношениям с Японией, и информировал его о попытках, предпринятых генералом Оттом и мною гармонизировать деятельность германских офицеров в Китае с нашей дружбой с Японией, поскольку напряжение в отношениях с Японией существенно возросло. Гитлер тут же приказал Риббентропу отозвать миссию. Это указание было исполнено министром иностранных дел в тот же день с помощью грубой и бестактной телеграммы.
Хотя я сделал вывод, что гитлеровское недовольство Великобританией может смениться более благоприятным настроением, ответ, который Риббентроп дал спустя несколько дней на мой вопрос о колониальном предложении, продемонстрировал то же самое негативное отношение: фюрер-де решил не отвечать вообще. Таким образом, это предложение кануло в Лету, и в Лондоне мне не пришлось говорить на эту тему - ввиду огромного политического риска, таившегося в этом предложении, которое, будучи отвергнуто, лишь усилит уязвимость правительства, если его условия будут опубликованы. Вот почему официальные круги в Англии были очень заинтересованы в том, чтобы дать этому несчастному предложению зарасти травой. Но в последний год перед тем, как двери захлопнулись окончательно, оно было возрождено в более масштабной форме.
Мои визиты к руководящим лицам в Берлине не вызвали никаких значительных инцидентов, хотя и помогли познакомиться с берлинской атмосферой и наладить разорванные моим долгим отсутствием в стране связи. Ярчайшее впечатление произвел на меня начальник генерального штаба генерал Бек. Своим спокойным достоинством и взвешенными суждениями он напомнил мне Мольтке, с которым у него было явное сходство.
Геббельс, в приемной которого мне пришлось прождать полчаса, пока очень известная киноактриса не вышла из его кабинета, пообещал мне всю мыслимую поддержку и помощь в моем "необычайно важном деле".
У Геринга не было времени принять меня. Пытаясь с 1938 года установить личный контакт с лидерами партии, я решил впредь воздерживаться от этого, поскольку ценность подобных бесед была слишком невелика, чтобы оправдать трату такого количества времени.
Один из своих первых визитов я нанес своему коллеге британскому послу сэру Нэвиллу Гендерсону. Мы сразу понравились друг другу. Вероятно, потому, что мы оба взвалили на себя тяжелую ответственность и подходили к выполнению нашей задачи с одинаково доброй волей. Мы дали друг другу советы относительно того, к каким людям лучше обращаться в наших уважаемых странах. Я рекомендовал ему Геринга, Вайцзеккера и армейских генералов.
После ничем не примечательного визита к Риббентропу я отправился в Лондон. Жена сопровождала меня.
2 мая я прибыл в английскую столицу и спустя несколько дней после прибытия был принят в Букингемском дворце вместе с двумя другими главами дипломатических миссий, после чего наконец приступил к выполнению своих официальных обязанностей.
Свои первые визиты я нанес министру иностранных дел лорду Галифаксу и сэру Александру Кадогану, которого знал еще с тех пор, как мы вместе пересекли Тихий океан, когда он покидал свой пост в Нанкине, а я направлялся в отпуск из Токио в Германию. Его коллега по парламенту мистер Р. А. Батлер отвечал за представление британской внешней политики в Палате общин. С лордом Ванситартом, которого Чемберлен вытеснил из активной политики, но который раньше был одним из самых влиятельных людей в Форин Офисе, я никогда не входил в официальный контакт, за исключением одного визита вежливости. Самой важной персоной для моей повседневной работы был глава Центральноевропейского отдела МИДа сэр Уильям Стрэнг. Мне удалось возобновить с ним личные отношения, которые сложились у нас за время совместного трехлетнего пребывания в Москве, где он считался прикрепленным к британскому посольству.
Главная дискуссия у меня, естественно, состоялась с лордом Галифаксом. Мне сначала пришлось передать ему благодарность Риббентропа за информацию об англо-французских дискуссиях, которую британский министр иностранных дел предоставил ему в конце апреля через германского поверенного в делах, советника посольства Тео Кордта. Однако основная часть нашей беседы была посвящена судетскому вопросу. Хотя и не было явных причин для открытого кризиса, но из Праги поступали опасные сигналы о растущих разногласиях между судетскими немцами и чешским правительством. Лорд Галифакс выразил свою готовность помочь найти мирное решение этой проблемы. Даже если он и признавал особый интерес Германии к судьбе восточных немцев, он тем не менее надеялся, что британская готовность играть посредническую роль не должна отвергаться германской стороной только из-за того, что предмет вопроса не затрагивает Великобританию. Я ответил, что многое будет зависеть от формы, в какой будет предложено посредничество. С одной стороны, Гитлер может склониться к мысли расценить такое предложение как вмешательство, с другой вполне возможно, что он мог приветствовать столь ценное сотрудничество. Что до самой проблемы, то решение ее будет зависеть от получения судетскими немцами полного равенства в правах с чехами. Вероятно, этого бы достичь предоставлением им автономии в рамках чехословацкого государства. Из этой беседы я сделал вывод, что лорд Галифакс желает добиться общего соглашения между Германией и Великобританией.
