Сразу после того, как немцы вошли в Каунас, шестнадцатилетняя литовка Вера Силкинайте проходила мимо гаражей, недалеко от центра города, возле которых она увидела группу мужчин, и вначале решила, что те затеяли пьяную драку. Но подойдя поближе, разглядела, что они столпились вокруг мужчины, который лежал на земле и тяжело дышал. Над ним стоял другой мужчина, с дубиной в руках. Это не была пьяная потасовка: недавно освобожденные немцами из тюрьмы литовцы избивали до смерти безоружных евреев. «Я испугалась, – вспоминает она, – растерялась, не знала, что делать, куда бежать. Не могу описать, что я чувствовала в тот момент. У меня до сих пор та картина стоит перед глазами». Случайные прохожие присоединялись к толпе, собравшейся вокруг несчастных, и криками: «Бей жидов!» подстрекали погромщиков, а один мужчина даже поднял на плечи своего ребенка, чтобы тому было лучше видно. Вера Силкинайте не могла глазам своим поверить – ребенку показывали, как совершалось жестокое убийство: «Кем вырастет этот малыш? Если, конечно, он понимал тогда, что происходит. А чего хорошего можно ждать от человека, который подстрекает убийц? У меня было такое впечатление, что он вот-вот войдет сейчас в этот гараж и тоже возьмет в руки дубину».
До нашего времени дошли отчеты некоторых немцев, которым довелось стать свидетелями таких же жестоких убийств. В одном донесении армейского офицера написано следующее: «Среди толпы я видел много женщин, они поднимали детей на плечи, ставили на стулья или ящики, чтобы тем было лучше видно. Я сначала решил, что они празднуют победу или что устроили какое-то спортивное состязание, потому что время от времени раздавались радостные крики, аплодисменты и смех. Но когда я спросил, что происходит, мне ответили, что “ковенский убийца” снова взялся за работу… Повинуясь небрежному жесту убийцы, следующий несчастный молча сделал шаг вперед, и его забили дубиной самым зверским образом…»7. Один немецкий фотограф свидетельствовал, что «после того, как целую группу людей забили насмерть, один парень отставил в сторону ломик, схватил аккордеон, забрался на гору трупов и сыграл литовский национальный гимн»8.
Увидев этот кошмар, Вера Силкинайте бросилась в часовню на кладбище неподалеку. «Мне было стыдно, – говорит она. – Добравшись до кладбища, я подумала: “Господи всемогущий, я слышала о том, что в домах выбивали стекла и всякое такое, в это можно было поверить, но в такое зверство – как можно было забивать насмерть беспомощного человека… Это переходит все границы”».
С самого начала айнзацгруппа «А» проявляла бо́льшую жестокость, чем остальные три группы. Это доподлинно известно из документации, которую вели сами же группы. Оказывается, разные айнзацгруппы трактовали приказы руководства по-разному, но даже группа «А» воздерживалась от убийства женщин и детей в первые недели оккупации.
Риве Лозанской, жительнице местечка Бутримонис, которое находится примерно посередине между Каунасом и столицей Литвы, Вильнюсом, когда пришли немцы, был двадцать один год. До войны она жила счастливо в родном местечке вместе с отцом, матерью и двумя сестрами. Они были евреями, но до войны этому никто не придавал значения, потому что все как-то ладили между собой. «Когда началась война, – вспоминает Рива, – то, хотя мы и слышали о страданиях польских евреев, но никак не могли поверить, что именно это может случиться и с нами. Разве можно арестовывать и убивать невинных людей? Папа не раз говорил, что без суда и следствия никому нельзя причинять вред». Но по мере приближения немецких войск все чаще Рива слышала от знакомых, что надо бежать. До них дошли слухи о евреях, которых немцы казнили в соседнем городе, и о том, что там все улицы «усеяны трупами». Семья Ривы собрала вещи и перебралась за десять километров на соседний хутор, где надеялась укрыться. Они все еще верили, что советские войска отступили лишь временно и вскоре выгонят немцев с территории Литвы. Скоро, однако, стало ясно, что русские не вернутся, а их семье нет смысла скрываться на хуторе. «Люди на хуторе перестали нам помогать, – рассказывает Рива, – и нам некуда больше было идти». Поэтому Лозанские вернулись в родной дом в Бутримонисе, хотя жить там было небезопасно.
В течение нескольких дней немецкой оккупации всех молодых евреев местечка собрали на площади и увезли. Остальным евреям сообщили, что молодых людей отправили на работу в соседний Алитус (Олиту). Во время первых арестов забрали и отца Ривы. Через несколько дней местные, позвав Риву и ее мать, сказали, что для них есть хорошие новости. «Эти милые люди, которых мы всю жизнь считали друзьями, пришли к нам, – рассказывает Рива, – и сказали: “Мы видели вашего отца, не плачьте!” Вайткевичюс обрадовал нас: “Вот письмо, которое мы получили от него. Мы прочтем вам его, а вы передадите ему через нас посылку”. Этот человек был другом моему отцу. Я побежала к соседям, рассказать, что все наши живы. “Не плачьте! Мой отец жив, я передам ему что-нибудь из еды и одежды, через Вайткевичюса”. А соседи просили: “Рива, у тебя такие добрые друзья. Может, мы заплатим ему, чтобы он передал посылки и для наших?” Вайткевичюс милостиво соглашался. Мы собрали передачи и отдали их все ему. И с других улиц – тоже». Но оказалось, что это было обманом, поразительным по своей бессердечности. Перед расстрелом мужчин заставили написать письма домой с просьбами прислать денег, одежду и еду. После этого полиция передала эти письма местным, чтобы те могли поживиться за счет семей убитых. К тому времени, когда соседи рассказывали Риве, что видели ее отца, тот уже был мертв.
После того как их отца забрали, Лозанские ни разу не ночевали дома. Они спали в огороде в высокой картофельной ботве или у соседей, не задерживаясь нигде более чем на одну ночь, но никогда не уходили от дома слишком далеко, возвращаясь туда днем. Потом в сентябре 1941 года по местечку поползли слухи о новой политике немцев в отношении евреев. Говорили, что немцы приказали убить всех евреев в Литве, в том числе женщин и детей. «Одна наша знакомая сказала, будто слышала, что уже вырыты ямы для трупов, – рассказывает Рива, – но мы думали, что, может, эти ямы под овощехранилище… на военное время. А та женщина бегала по гетто и кричала: “Они перебьют нас всех уже завтра, бегите!”, а люди думали, что с ними этого не произойдет и что эти ямы – для чего-то другого. Вот какими глупыми мы были… Мы представить себе не могли, что они придут за нами уже так скоро. Пожилые евреи говорили, что раз наступает какой-то праздник, то у нас есть в запасе несколько дней».
Поскольку на 9 сентября приходился церковный праздник, то многие евреи в Бутримонисе думали, что в этот день их не тронут. Однако они ошиблись: тем утром литовские полицейские при поддержке местных жителей согнали на площадь всех еврейских женщин, детей и стариков, которые еще оставались в Бутримонисе. Риву и ее мать вместе с остальными вывели колонной за местечко и погнали ко рву, вырытому на лугу среди деревьев в паре сотен метров от дороги, километрах в двух от местечка. Евреи едва тащились, ослабев от голода; многие из них были измождены, после того как долго скрывались вне дома. «Я понимала, что они убьют всех, а оставшиеся в живых позавидуют мертвым, – вспоминает Рива, – но все же надежда не оставляла меня до самого конца». Метрах в пятистах от места казни Рива увидела тропинку, ведущую в лес. Она схватила мать за руку и потащила за собой, и они спрятались в кустах. Конвоиры к тому времени совсем расслабились, потому что остальные евреи подчинялись им беспрекословно, и женщин никто не хватился. Вскоре они услышали выстрелы. «В окрестностях залаяли собаки, должно быть, испугавшись стрельбы, – рассказывает Рива. – Мама воскликнула: “Стреляют!”, но я постаралась ее успокоить, сказав, что это всего лишь собаки. Я боялась, что она сойдет с ума от ужаса».
В тот же день Альфонсас Навасинскас со своим другом Косимой шел лугом. «Мы видели, как из Бутримониса вели толпу людей, – говорит он. – Во главе колонны кто-то ехал верхом, за ним шли несколько полицейских и несколько гражданских – владелец магазина и служащие, которые выдавали продовольственные карточки. Их собрали, чтобы они вели евреев, вручили палки и какое-то чудное ружье». Навасинскас и его друг последовали за ними и услышали, как евреям приказали лечь на землю. «Потом подошли мужчины, которые должны были стрелять и приказали евреям встать». Навасинскас заметил, что на земле остались лежать изорванные в клочья банкноты. Евреи порвали свои деньги, чтобы убийцы не смогли на них нажиться. «Я выждал немного и подошел поближе, – вспоминает Навасинскас. – Я слышал, как они приказали несчастным построиться». Затем он увидел еще одну группу евреев, которых подвели к краю рва и заставили раздеться. Те выполнили приказ и стали кидать одежду знакомым, шедшим за колонной. Они не хотели, чтобы их вещи достались палачам. Позднее Навасинскас слышал, как его односельчанин хвастал, что один обреченный еврей отдал ему перед расстрелом свое пальто: «Если бы евреев не убили, у меня бы не было пальто. Надену его сегодня на танцы!» А еще он видел, как перед казнью одна еврейка бросила знакомому свою шерстяную кофту со словами: «Возьми, отдашь жене!» Пуговицы на ней были обтянуты тканью, но сделаны из царских червонцев. Новый владелец, не подозревая об истинной стоимости полученной вещи, бросил кофту в курятник. Со временем цыплята проклевали дырки в ткани, и золотые монеты заблестели. «Он уже умер, но признавался раньше мне, что его, должно быть, сам Бог благословил, послав ему эти монеты».
