Навасинскас наблюдал, как возле рва расстреляли пять групп евреев, после чего пошел домой один, а друг его остался, чтобы собрать с земли разорванные деньги. «Я все оборачивался, беспокоясь, не идет ли кто-нибудь следом. Было такое жуткое чувство. Никто не заступился за евреев, все промолчали, словно эта расправа была обычным делом».
Еще одному жителю Бутримониса Юозасу Грамаускасу, видевшему расстрел евреев, был тогда двадцать один год. «Женщин, детей и стариков расстреливали прямо во рву, – рассказывает он. – Дети бросались от одного взрослого к другому, звали маму и папу. Кто-то, наоборот, звал свою маленькую дочку. И тут вышел какой-то очень толстый парень с пистолетом…Бах! Бах!.. От криков и стонов умирающих сердце разрывалось. Я до сих пор не могу забыть то, что слышал там в тот день. До сих пор не могу поверить, что это произошло на самом деле».
Расстреливали евреев литовские полицейские, выполнявшие приказы немцев. На расправе присутствовали и сами немцы, но они только наблюдали за кровавой баней. Резня продолжалась до вечера, когда разожгли костры, чтобы видеть, не шевелится ли кто во рву. «Эти звери до сих пор стоят у меня перед глазами», – рассказывает Юозас Грамаускас.
Весь ужас того страшного дня зафиксирован в отчете айнзацкоманды-3 следующим образом: «9 сентября 1941 года, Бутримонис: 67 евреев, 370 евреек, 303 еврейских детей, итого – 740». Некоторые очевидцы, однако, утверждают, что расстрелы проходили 8, а не 9 сентября, и вспоминают, что видели, как на казнь вели по меньшей мере девятьсот евреев. Но в этих диких обстоятельствах вести точные подсчеты едва ли возможно.
Трудно поверить, что люди способны были сотворить такое. Проще сказать, как это утверждают некоторые, что те, кто участвовал в этих расстрелах, – настоящие безумцы, но факты редко подтверждают такие выводы. Сохранился дневник австрийца из айнзацкоманды Феликса Ландау. По профессии он был краснодеревщиком, к нацистам примкнул в 1931-м, в двадцать один год, а в 1938 году стал сотрудником гестапо в Вене. В июне 1941 года он вошел в состав айнзацкоманды, сперва для службы в Польше. Его дневник – исключительный документ, потому что в нем переплетаются его воспоминания о беспощадных расстрелах и тоска по возлюбленной. Так, запись от 3 июля 1941 года гласит: «У меня нет склонности убивать беззащитных людей, пусть даже и евреев. Лучше бы сойтись в честном бою с врагом. А пока спокойной ночи, зайка моя»9. Два дня спустя он пишет о расстреле участников польского сопротивления: «Один из них оказался необычайно живучим. Мы уже забросали первую группу тонким слоем песка, как вдруг из-под него высунулась рука, которая стала показывать на что-то, – должно быть, на его сердце. Прогремело еще несколько выстрелов, и кто-то – наверно, тот же поляк – крикнул: “Стреляйте скорее!” Что же такое человек?» В следующем абзаце он пишет: «Кажется, сегодня нам впервые за долгое время удастся поесть чего-нибудь горячего. Нам выдали по десять рейхсмарок, чтобы купить все самое необходимое. За две рейхсмарки я купил себе кнут»10.
Двенадцатого июля 1941 года он записывает следующее: «Разве не странно: ты любишь сражаться, а приходится убивать безоружных людей. Сегодня пришлось расстрелять двадцать три…Их разделили на три захода, потому как не хватает лопат. Удивительно, но меня это совершенно перестало трогать. Я не чувствую жалости, вообще ничего не чувствую. И так день за днем»11.
Из дневника Феликса Ландау мы видим, что угрызения совести ему чужды. Он низкий эгоист, но не безумец.
Благодаря таким дневникам мы можем увидеть события ушедших лет глазами их современников. Однако они не заменят дополнительной способности проникнуть в суть происходившего с помощью непосредственного общения с участниками событий, и поэтому мы пытались найти кого-нибудь из членов расстрельной команды, действовавшей тогда в Литве. В конце концов нам удалось найти одного литовского полицейского, который принимал участие в расстрелах евреев вместе с немцами из айнзацкоманды и который отбыл за свои преступления двадцатилетний срок в Сибири. Петрас Зеленка родился в 1917 году в крестьянской семье. На фоне других крестьян округи его семья жила более зажиточно: родители держали небольшое хозяйство с двумя коровами. Во время советской оккупации до него доходили слухи о том, что «в застенках НКВД людей пытают главным образом евреи. Они, дескать, приставляют неугодным шурупы к голове и стискивают их, пытая, таким образом, учителей и профессоров». По его словам, он пошел служить в литовскую армию «из любви к Литве, потому что чувствовал себя настоящим ее гражданином… Меня всего привлекало военное дело, я всей душой хотел послужить на благо Родины».
Петрас Зеленка стал свидетелем массовых расстрелов евреев в Седьмом форте в Каунасе в первые дни немецкой оккупации, когда айнзацгруппы расстреливали преимущественно мужчин. Как охранник, он патрулировал на валах, а потому видел, как евреев делили на группы по пятнадцать человек и потом расстреливали на краю рва, вырытого на территории форта. Каждый штабель трупов забрасывали землей, затем следующий – все повторялось, пока рядом с этой братской могилой не оставалось больше ни одного еврея. Он вспоминает, что люди шли на смерть, почти не оказывая сопротивления, как «бараны на убой».
С августа 1941 года нацисты начали убивать женщин и детей, живших в деревнях неподалеку, и Зеленка сам стал участвовать в расстрелах. Мы спросили его: «Когда вы впервые выстрелили в безоружного человека?» – он даже немного растерялся: «Где же это было… Может, в Бабтае? Нет, должно быть, возле Ионишкиса, где-то там… Мне приказали увести их. Забрать их из гетто и отвести куда-то». Как подтверждают его показания, данные советских властей после окончания войны, Зеленка участвовал в таком огромном числе массовых расстрелов, что даже не может припомнить, когда впервые убил человека.
Описывая свой обычный распорядок дня, он рассказал, что солдатам его батальона часто после завтрака просто давали команду «Выступаем!», сажали на грузовики и везли в неизвестном направлении. На душе у него было «неспокойно»: «Иногда я думал, что придется стрелять и в невинных людей» (его понимание невинности было нечеловеческим, так как исключало всех евреев, даже женщин и детей).
Добравшись до нужного места, они выгоняли евреев из домов и вели их к заранее подготовленному месту расстрела. Немцы отбирали у несчастных золото, драгоценности и часы, затем приказывали лечь на землю, пересчитывали и отправляли часть группы ко рву, где их ждала смерть. Батальон Зеленки сопровождал специальный отряд вермахта. «Без немцев мы не могли бы это делать, только у них были пулеметы. Мы же должны были только расстреливать».
Прямо во время расстрелов палачам разрешали пить водку. «Так мы чувствовали себя смелее, – признается Зеленка, – пьяному и море по колено». Иногда после казни немцы благодарили литовцев за помощь. Давая показания после войны, Зеленка рассказывал, чем занимался со своими товарищами после того, как они расстреляли в Вилькии пятьсот человек: «Закончив, мы пошли обедать в один ресторанчик в Кракесе, выпили». Только что совершенная резня нисколько не испортила им аппетит.
Все палачи были добровольцами. Нет подтверждений, что кого-то расстреляли или заключили в тюрьму за то, что он отказался участвовать в расстреле. Это реальность, которую Зеленка отказывается признавать и сейчас.
«Вы ведь могли отказаться», – говорим ему мы.
«Хочешь – стреляешь, не хочешь – не стреляешь, – отвечает он. – Просто спускаешь курок – и готово. Невелико дело».
«А вы не думали отказаться от участия в расстрелах?»
«Сложно это объяснить сегодня, стрелять – не стрелять… Не знаю даже. Остальные делали это хотя бы потому, что искренне ненавидели евреев… Евреи думают только про себя, так что…»
Мы спросили его о расстрелах женщин и детей: «Скажем, перед вами стоит еврей – не мужчина, а женщина или ребенок. Ребенок ведь никак не может быть коммунистом, а вы все равно лишаете его жизни. В чем его вина?»
«Это – трагедия, большая трагедия, потому что… Как бы мне объяснить… Должно быть, это было просто любопытство – спускаешь курок, стреляешь. Есть поговорка: “Молодость – глупость”». Позднее, говоря об убийстве детей, он заметил: «Некоторые обречены – вот и все».
Мы напрасно пытались вызвать в человеке, участвовавшем в массовых убийствах, хоть какие-то эмоции. «Кого вы убили первым? Вы помните этого человека?» – спрашивали мы.
«Нет, не могу припомнить ничего определенного, – отвечал он. – Мы убивали только евреев, от наших рук не пострадал ни один местный литовец. Только евреи».
«Но ведь среди них тоже были мужчины, женщины, дети…»
«Что сказать – это мог быть кто угодно. Спустя столько лет тяжело помнить все, что происходило в те далекие времена».
