«Иудаизация страны» стала с этого момента легитимным лозунгом, постепенно сменившим старый лозунг «освобождение земли» и находившимся в полном национальном консенсусе, включавшем и сионистскую «левую», и сионистскую «правую». Позднее появился новый термин — «иудаизация Галилеи», ставший центральным из-за того, что на севере страны продолжало существовать упорное арабское большинство. Поскольку еврейское население Израиля удвоилось в период между 1949 и 1952 годами за счет массированной эмиграции, появилась возможность заселить все освобождающиеся земли десятками тысяч новоприбывших. Киббуцы, мошавы и, в меньшей степени, так называемые города развития получали огромные земельные участки бесплатно. К 1964 году было создано 432 новых поселения, в том числе 108 киббуцев[573]. Значительная часть последних возникла в «пограничных районах» (вдоль новых границ страны), с тем чтобы препятствовать арабским беженцам (их в то время называли «инфильтрантами»), пытавшихся вернуться в свои деревни или хотя бы возвратить часть оставленного имущества. Некоторые из них пересекали границу, надеясь отомстить тем, кто их изгнал. В одном 1952 году было убито 394 беженца; в том же году в столкновениях погибло немало новых поселенцев. Палестинские беженцы далеко не сразу примирились с наличием границы между собой и своими полями и домами. Многие из израильтян также не воспринимали эту границу как нечто само собой разумеющееся.
На первый взгляд может показаться, что в течение девятнадцати лет между 1948 и 1967 годами Израиль без возражений принимал линии прекращения огня, установленные в 1949 году, в качестве постоянных границ. Страстное желание сионистского движения создать «еврейский суверенитет» наконец исполнилось — и в теории, и на практике. Государство Израиль было признано большинством стран мира, хотя — на том этапе — все еще не его арабскими соседями, массовая еврейская эмиграция 50-х годов беспрепятственно продолжалась. Израиль сумел принять и абсорбировать в очень короткий срок евреев, переживших европейский Холокост и не получивших въездной визы в Соединенные Штаты, равно как и значительную часть евреев арабского мира, которых арабо-израильский конфликт и первые искры местного национализма, не сумевшего «вписаться» в умеренный секулярный формат, вытеснили из стран, где те родились.
Экономическое и культурное государственное строительство, формирование нового общества и необходимость завершить заселение 78 % территории старой Палестины затормозили на время рост ирредентизма[574], требовавшего распространить земельную экспансию на всю территорию страны праотцев. Кроме активистов «Бейтара», молодежной организации «правых» сионистов, продолжавших с жаром распевать песню Жаботинского «У Иордана два берега, этот наш и тот — тоже»[575], территориальный вопрос мало кто поднимал; в национальной педагогической системе практически отсутствовала грубая и открытая риторика, требующая отказаться от теперешних границ Израиля в пользу более обширных. Создавалось ощущение, что в первые девятнадцать лет существования государства успешно формировалась новая израильская культура, патриотические аспекты которой фокусировались в основном вокруг языка и просторов, уже заселенных евреями.
Вместе с тем не следует забывать, что изучение Ветхого Завета в государственных школах продолжало оставаться важнейшим элементом формирования национально-территориального воображения всех детей Израиля (за вычетом арабского и ультрарелигиозного секторов). Каждый школьник твердо помнил, что Иерусалим, город Давида, завоеван арабами, каждый выпускник израильской школы четко осознавал, что «Двойная пещера» в Хевроне, место захоронения «патриархов», превращен в мусульманскую мечеть. В учебниках географии линии прекращения огня, служившие границами страны, чаще всего маскировались и затушевывались, чтобы подчеркнуть важность «широких физических границ» исторической родины[576]. Мифологическая «Эрец Исраэль» продолжала молчаливо вить гнезда на чердаках сионистского сознания, пока что не находя себе места в повседневной политической пропаганде.
Впрочем, линии прекращения огня не воспринимались как реальные и окончательные границы страны не только школьниками и экстремистами, но и самой широкой израильской публикой. Помимо сионистской «правой», никогда не прекращавшей мечтать о «большой Эрец Исраэль», и левой сионистской партии «Единство труда»[577], всегда имевшей огромный территориальный аппетит[578], вопрос о границах волновал и многих других; в частности, он породил интереснейшую «динамику поколений», на которую в свое время обратила внимание израильский социолог Адриана Кемп (Kemp)[579]. Представители первого «туземного» поколения евреев, выросшие в 20-е и 30-е годы в подмандатной Палестине в атмосфере непрерывных рискованных поселенческих предприятий, оказались склонными к «пионерской» ментальности, не признающей никаких территориальных ограничений. Эта молодежь, видными представителями которой были Моше Даян и Игаль Алон, придерживались своеобразного (его следовало бы назвать этнотерриториальным) варианта национальной идеи. В ходе войны 1948 года они проявили себя выдающимися офицерами на самых различных командных постах; тогда же они отличились и как решительные, не знающие меры организаторы массового изгнания арабских крестьян.
Это военное поколение было отнюдь не в восторге от соглашений о прекращении огня. Они считали, что молодая израильская армия могла — если бы только ей позволили — продолжить продвижение вглубь Синайского полуострова и даже отвоевать у Арабского легиона Западный берег Иордана — причем без особого труда[580]. В 50-е годы бывшие солдаты создали нетривиальный (довольно популярный) обычай пересекать «узкие и несправедливые» границы в поисках приключений. Общеизвестны ночные походы в древний набатийский город Петра[581], ставшие культовыми для значительной части молодежи. Эти походы не раз завершались гибелью израильских авантюристов, немедленно становившихся объектами массового поклонения[582]. В ответ на проникновения палестинских «инфильтрантов» было создано знаменитое «подразделение 101» под командованием Ариэля Шарона, без малейших колебаний пересекавшее границы и наносившее удары по деревням и лагерям беженцев, считавшимся базами этих «инфильтрантов». Многие из молодых израильтян, принадлежавших к указанному поколению, считали границы скорее гибкими нейтральными полосами, нежели постоянными и обязывающими межгосударственными территориальными межами[583].
В любом случае Синайская война 1956 года вскрыла неожиданные элементы израильского территориального воображения, остававшиеся довольно долго почти незаметными (или незамеченными), во всяком случае, не появлявшиеся [в более спокойные времена] на официальной политической сцене. Национализация Суэцкого канала молодым египетским президентом Гамалем Абделем Насером создала удивительную военную коалицию между Британией, Францией и Израилем. Ее целью было вторжение в Египет и свержение насеристского режима. Образование этой коалиции — яркое проявление колониальных рефлексов старой Европы; Израиль счел естественным и правильным присоединиться к европейским колониальным державам, неуклюже объясняя свои действия желанием положить конец проникновению «инфильтрантов» на свою территорию.
В конце октября 1956 года в Севре (Sèvres), юго-западном предместье Парижа, знаменитом своими фарфоровыми заводами, прошла секретная, посвященная подготовке к войне встреча, в которой участвовали премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион, премьер-министр Франции Ги Молле (Mollet) и британский министр иностранных дел Селвин Ллойд (John Selwyn Brooke Lloyd). В ходе переговоров Бен-Гурион представил дерзкий план передела всего Ближнего Востока. Согласно его предложению, после военной победы следует разделить Иорданское королевство[584] на две части — между Ираком, в то время еще пробританским, к которому должны были отойти территории к востоку от Иордана (где иракцам предстояло расселить палестинских беженцев), и Израилем, который получил бы Западный берег Иордана в качестве полуавтономной области. Кроме того, северная граница Израиля должна была продвинуться до ливанской реки Литани; согласно этому плану, Израиль получал также весь Акабский[585] залив и, соответственно, Тиранский пролив (являющийся выходом из него в Красное море)[586].
План основателя израильского государства отнюдь не был возвращением к территориальной концепции, созданной им в 1918 году; прежде всего на этот раз он готов был всерьез и вполне искренне отказаться от Заиорданья. Однако куда важнее был интерес, проявленный им к южной части Синайского полуострова: в молодости этот националистически настроенный социалист резонно не считал территории, находящиеся южнее вади Эль-Ариш, частью Эрец Исраэль. Однако в 1956 году он совсем не случайно штудировал во время полета в Париж исторические книги, интерпретирующие сочинения византийского историка Прокопия[587] (Procopius). Дело в том, что в трудах последнего содержится упоминание о существовании иудейского государства Ютват на острове Тиран.
