Однако с началом XV столетия в воздухе запахло переменами. Прежде всего стало ощущаться греческое влияние. Когда в 1360 году Боккаччо захотел учить греческий, ему оказалось очень трудно найти кого-либо в Италии, кто мог бы его обучить этому языку; в конце концов он разыскал старого калабрийского монаха и поселил его у себя в доме на три года, подготовив один из первых (и худших) переводов Гомера на латинский. В конце столетия во Флоренции появился первоклассный греческий ученый Мануил Хрисолор. Он преподавал здесь в течение последующих пятнадцати лет до самой своей смерти, оставив после себя книгу «Erotemata» («Вопросы»), которая не столь завлекательна, как ее название, будучи, по существу, учебником греческой грамматики, составленным в форме вопросов и ответов. Среди учеников Хрисолора были двое наиболее выдающихся деятелей раннего итальянского гуманизма — Леонардо Бруни и Поджо Браччолини. Оба они стали членами курии и получили, таким образом, возможность открыть путь новым учениям к папскому двору. Вскоре Хрисолор, таким образом, вошел в состав значительной группы греческих интеллектуалов, которые сопровождали Иоанна Палеолога на соборы в Ферраре и Флоренции.
Эти греки принесли с собой новые знания о древности. О столетиях величия Древнего Рима или забыли, или на них не обращали внимания, они не вызывали интереса ни у папы, ни у паломников. Затем последовали семьдесят лет пребывания в Авиньоне, а за ними — сорок лет схизмы. И эти катастрофические во многих отношениях годы позволили папам последующих времен взглянуть на Вечный город совершенно иными глазами — и их поразило зрелище скота, пасшегося на Форуме, или древних статуй, лежавших в пыли, чтобы стать материалом для местных строителей. Вот почему с середины XV столетия весь институт папства подвергся радикальным переменам. Проникнутые гуманистическими идеями, папы эпохи Ренессанса были честолюбивыми и энергичными людьми, в том числе и в мирских делах, озабоченными не только восстановлением былого величия папства, но и созданием нового города, в котором сочеталось бы лучшее, что можно найти в античной и христианской цивилизациях, истинного свидетеля величия их самих и их фамилий, предмет восхищения и зависти всех тех, кто увидит его.
Подобно своему предшественнику, Николай V провел несколько лет во Флоренции, где он выполнял роль домашнего учителя фамилии Строцци и завел себе немало друзей среди ученых, которые окружали Медичи. Впоследствии он более глубоко усвоил ренессансную культуру, чем Евгений до него. Он был также менее склонен к конфронтации и более хитроумен как политик, восстановив порядок в Риме и самоуправление в Папской области, даровав фактическую независимость Болонье и уговорив последнего в истории антипапу, Феликса V, отречься от сана. Одним из его крупнейших успехов стало объявление 1450 года юбилейным, в результате чего в Вечный город сошлось примерно 100 000 паломников, соблазненных предложениями индульгенций с отпущением всех грехов. Это позволило полностью восстановить папские финансы. Главным событием празднеств стала канонизация святого Бернардино Сиенского, францисканского монаха, который скончался всего за шесть дней перед этим и чья исключительная харизма снискала ему среди итальянцев популярность, сравнимую разве что с популярностью, которой обладал в наши дни падре Пио[190].
Конечно, не все в юбилейный год проходило так, как планировалось. Вспышка эпидемии в начале лета унесла сотни жизней: «Все приюты и церкви, — пишет очевидец, — были переполнены больными и умирающими, и можно было видеть, как люди падают на зараженных улицах, словно собаки». 19 декабря лошади и мулы напугали толпу на мосту Святого Ангела (Понте Сант-Анджело) и потоптали ее; примерно 200 паломников были задавлены насмерть или утонули в Тибре. Однако даже эти несчастья по большому счету ничего не меняли. Юбилейный год наглядно продемонстрировал, что по прошествии полутора столетий папство восстанавливает свое положение. Авиньон стал историей, как и все антипапские эксцессы соборного движения. Папы полностью и окончательно закрепились в Риме, частью которого они являлись, и все помыслы теперь были направлены на то, чтобы остаться здесь.
* * *
В 1452 году Фридрих II Габсбург[191] пересек Альпы в сопровождении свиты численностью более 2000 человек, чтобы получить из рук папы корону повелителя Священной Римской империи. Одновременно произошла свадьба нового императора и донны Леоноры, дочери короля Португалии. В каждом итальянском городе, через который проезжал Фридрих, его шумно приветствовали и осыпали подарками. В Ферраре его встречал не только маркиз Борсо д'Эсте, но также и герцог Галеаццо Мария Сфорца, старший сын узурпировавшего власть герцога Миланского, и ему пришлось выслушивать приветственную речь «столь же долгую, как две главы Евангелия от Иоанна», произнесенную восьмилетним братом Галеаццо Марии. В Болонье и Флоренции его прием был еще более тщательно продуман, и в Сиене он встретил свою невесту в первый раз. Затем они вместе отправились в Рим и вступили в Вечный город 9 марта. 16-го числа папа Николай обвенчал их в соборе Святого Петра, после чего короновал их железной короной Ломбардии. Возложение же императорской короны произошло тремя днями позднее, а затем последовала коронация юной императрицы, для которой корона была изготовлена специально. Когда служба закончилась, император счел нужным довести папского коня до дверей собора, держа стремя, когда понтифик залезал на него. Празднества завершились торжественным пиршеством в Латеранском дворце.
Эта церемония (последняя коронация императора, состоявшаяся в Риме) стала апогеем понтификата Николая. Совсем скоро, однако, произошла катастрофа: во вторник 29 мая 1453 года после пятидесятидневной осады армия османского султана Мехмеда II взошла на стены Константинополя и положила конец христианской империи на Востоке. Эта новость навела ужас на всю Европу. Византийская империя просуществовала 1123 года[192]; хотя ей так и не удалось оправиться после Четвертого крестового похода, происшедшего два с половиной столетия назад, она оставалась восточным бастионом христианства. И когда беглецы из завоеванного города распространились по всему Западу, они принесли с собой эпическую историю героической обороны, которая, несомненно, ничего не утратила при пересказе. Однако Западная Европа, несмотря на свой глубокий и неподдельный страх перед османами, мало изменилась; в самом деле, два наиболее заинтересованных государства, Венеция и Генуя, не теряя времени даром, поздравили султана с победой и обеспечили себе наилучшие условия, какие только были возможны при новом режиме.
Что касается Рима, то папа Николай не проявил такого цинизма и приверженности исключительно собственным интересам, как торговые республики. Он сделал все возможное, чтобы побудить Запад к крестовому походу. Эту идею горячо поддержали двое кардиналов-греков, Виссарион и Исидор, а также папский легат в Германии Эней Сильвий Пикколомини, будущий папа Пий II. Но все было тщетно. За два или три столетия до того рвения христиан оказалось достаточно, чтобы организовать поход для освобождения святых мест. С наступлением ренессансного гуманизма прежний религиозный пыл стал угасать. Европа пришла в замешательство, и Византия погибла. В противостоянии с османской армией, сильной более, чем когда-либо, старая империя не имела никаких шансов на успех.
Это был единственный крупный провал Николая. У него не было иного выбора, кроме как смириться с происшедшим, и он обратился к двум главным занимавшим его вещам — книгам и архитектуре, единственным предметам, на которые, по его словам, стоит тратить деньги. Двое его предшественников были энтузиастами строительства, однако ни тот, ни другой не проявляли особого интереса к литературе; папа Мартин не одобрял классических (и соответственно языческих) авторов и считал, что из античного наследия стоит сохранять лишь то, что содержится в трудах святого Августина. В отличие от него вряд ли кто-то видел Николая без книги в руках. Он читал все, что ему попадалось, обильно комментируя прочитанное на полях своим изящным почерком. Его легат Пикколомини с восхищением писал:
«С юных лет он посвятил себя свободным наукам, был знаком со всеми философами, историками, космографами и богословами; не был чужд он гражданскому и каноническому праву и даже медицине».
Таким образом, после своего вступления на папский престол Николай вознамерился создать «для всеобщего удобства в деле обучения библиотеку из всех книг на латинском и греческом, достойных папы и апостольского престола». Он начал практически с нуля: старая папская библиотека осталась в Авиньоне, где большинство составлявших ее книг было к тому времени расхищено или погибло. Что же касается остальных, то старый антипапа Бенедикт XIII после своего низложения значительную часть их вывез и держал в замке Пенискола недалеко от Валенсии. Агенты нового папы исколесили всю Европу в поисках редких рукописей, и ученые взялись с особым тщанием переводить на латинский греческие тексты — как христианские, так и языческие. Одновременно трудились сорок пять копиистов. Ко времени своей смерти Николай потратил 30 000 золотых флоринов и собрал примерно 1200 томов, которые стали ядром нынешней библиотеки Ватикана[193].
