Гулявшие в своем большинстве сосредоточивались у самого берега вблизи села. Здесь тоже подавались самовары, торговали палатки со всякой снедью и лакомствами, продавали вино и пиво. Разгулье на Воробьевых горах шло широко и весело. На многочисленных полянках московский народ пел, играл на гармошках, плясал.
Часть публики взбиралась на гору, шла в ресторан С. И. Крынкина (позднее — его жены), где с террасы, в добавление ко всем ресторанным прелестям, можно было полюбоваться чарующим видом панорамы Москвы. В ресторане было много хорошо устроенных семейных кабинетов, бильярдная, кегельбан, открытая сцена для хоров, капелл и румынского оркестра. Заведение рассчитывалось на посещение интеллигентной публики. Простой же народ мог зайти в общедоступный трактир в большом тенистом саду рядом с рестораном…
Воробьево не считалось крупным селом: здесь постоянно проживало всего около пяти сотен жителей. Торговые палатки сдавались местным крестьянам по довольно сносным арендным ценам.
В конце XIX века на Воробьевых горах некоторые москвичи стали приобретать дачи. Широко это не распространилось: добротное жилье не покупали и не строили, потому что зимнее сообщение с городом было настолько плохим, что отбивало охоту обзаводиться там домами.
Зимой село ничем не отличалось от обыкновенного российского захолустья. Круглогодично здесь работали по две лавочки и портерные, два трактира и винная лавка. Не было школы, больничного приемного покоя, местного врача. Аптека существовала, но ее как бы и не было, потому что она была какая-то бестолковая. Чтобы купить наипростейшее лекарственное снадобье, ездили в Москву к доктору и уже после того, с его рецептом, обращались к фармацевту. А сможет ли тот продать или приготовить нужное средство — это уже другой вопрос.
Довольно унылая картина стала меняться весенними днями 1901 года. 12 марта Московская городская управа заключила контракт с частным лицом — господином П. П. Голубевым. По этому договору Голубев получал в аренду на четыре года несколько участков земли на Воробьевых горах под устройство летних массовых гуляний.
Тогда, чтобы сделать парк «более доступным для публики», управа выложила хорошую дорогу мимо Новодевичьего монастыря до Москвы-реки, через которую в теплый сезон устанавливался «правильный перевоз на пароме», на волжских баркасах с опытными матросами, вместо бывшего здесь опасного перевоза в районе Лужников. Строились две пристани для причаливания пароходов, совершавших регулярные рейсы от Крымского и Бородинского мостов, также и для изготовляемых в большом количестве гребных и парусных (спортивных и прогулочных) яликов и шлюпок. На берегу построили станцию для хранения собственных лодок посетителей.
На первой площадке у подножия Воробьевых гор, прямо на берегу реки, был разбит большой сад-цветник с причудливыми гротами, беседками и клумбами. Посреди клумб появился очень красивый большой фонтан. Летом в этом саду, согласно контракту с Голубевым, поставили столики и стулья, где подавались самовары для чаепития по 10 копеек и горячие кушания по самым низким ценам. Во время гуляний на эстраде проходили концерты с участием музыкального оркестра и хоров русских певцов.
На второй площадке той весной начиналось строительство летнего театра с популярным в то время названием — «Кинь грусть», танцевального зала для дачников, «Франко-русских гор», электрической карусели, кегельбана, тира для стрельбы, кабинета атлетики, помещений для других развлечений.
Тут же поблизости находилась собственная молочная ферма Голубева. Но это можно было скорее отнести уже к разряду оздоровления москвичей и дачников, нежели к активному их досугу. Впрочем, не столь было важно, куда и что относить, лишь бы потребитель услуг был доволен, а хозяин имел выгоду от коммерции.
Для устройства самих гуляний (в качестве понятного нашему современнику массовика-затейника) пригласили господина С. В. Соколова, а режиссером в театр — хормейстера господина Д. В. Артемова. Вечерами все здания освещались электричеством, вырабатываемым специально построенной собственной воробьевогорной электростанцией. Популярный среди москвичей ресторан по-прежнему оставался в заведовании господина C. И. Крынкина.
Теплый сезон 1901 года на Воробьевых горах прошел согласно планам городской управы с деятельным участием всех выше названных господ. Москвичи с удовольствием приезжали и приплывали для развлечения в эти места, лежавшие близко от города.
Рестораны, как таковые, оставались там за бывшими владельцами, которым было предложено перестроить их по составленным управой проектам. А их владельцы весьма активно зазывали к себе посетителей в газетных рекламах во все времена года. Например, рестораносовладелица Е. Г. Крынкина сообщала, что к ресторану ее мужа зимой можно доехать «по отличной санной дороге от Бабьегородской плотины по Москве-реке». Такие рейсы, как и паромные, были регулярны, увлекательны и очень удобны. Побывав хоть раз на Воробьевых горах, каждый праздный москвич влюблялся в здешнюю красоту и простор. Это относится в полной мере и к сегодняшним дням.
Начало XX века прошло для человечества с общим стремлением в поднебесную высь. До того людям не давал покоя легендарный подвиг отважного Икара. Первые дирижабли, аэропланы, самолеты… Несколькими десятилетиями позднее часть советских граждан стала носить в груди, вместо сердца, пламенный мотор. И это можно было предсказать, зная, что новым азартным развлечением поколения москвичей конца ХIХ века (их родителей) стали полеты над Москвой на воздушных шарах.
В Москве пилотом-затейником выступал создатель шаров некий господин Жильберт. В начале лета 1892 года, обыкновенно по объявлениям в московских газетах, Жильберт собирал многочисленную публику на месте подъема своего шара в саду господина Шарля Омона у Петровского парка за Тверской заставой. Отлет назначался на 8 часов вечера. Конечно, в Москве никто точно не знал о месте приземления смельчака.
После отделения шара от земли всей этой конструкцией овладевал ветер с его капризами. И всегда масса народа, следившая за полетом, стремилась прибыть в тот район города, где мог опуститься шар. Народ поначалу ехал и бежал по улицам в определенном направлении. Но, в зависимости от ветра, люди вдруг поворачивали назад, потом — шли обратно… Они метались из одной стороны в другую. Кто-то кричал, ругался, ликовал.
Так, в одном из случаев того года путешественник коснулся земли у городского Манежа. При приземлении шар задел за телефонные провода. Все обошлось благополучно, без жертв. Зеваки торжественно проводили огромный воздушный баллон в палисадник нового здания университета (левое его крыло на Моховой улице). Здесь из шара был выпущен газ, после чего Жильберт и встречавший его Омон при громких криках собравшейся толпы уехали в театр.
Но что осталось на месте приземления?
Наблюдатели, большей частью мастеровые, которые во время встречи воздушных путешественников заполонили Моховую и Большую Никитскую с желанием все увидеть, сильно повредили водосточные трубы домов, когда на них залезали. Ко всему прочему темпераментными москвичами было разбито несколько окон у здания Манежа, отбита штукатурка. На фасаде университета те же любопытные выломали решетку. За ослушание и дерзости, высказанные городовым, в полицейский участок было отправлено несколько человек…
Прошло полтора летних месяца, и из того же публичного сада в половине девятого вечера тихо и плавно в небо поднялся шар с надписью огромными буквами «ГОРОД МОСКВА». Новый шар имел в корзине впервые отважившегося на воздушные приключения владельца этих мест — Шарля Омона.
Пролетев над Москвой, шар через полтора часа благополучно спустился вблизи подмосковного села Измайлова на сжатое поле.
Окрестные крестьяне вполне радушно отнеслись к воздухоплавателю. Они с большой готовностью и сноровкой помогли собрать шар и (по старой терминологии) «уложить его на извозчика».
До городской заставы Шарль Омон ехал верхом на лошади, а потом пересел также на извозчика. В одиннадцатом часу директор возвратился в свой сад, где, при сгустившихся сумерках, был встречен аплодисментами отдыхавшей публики.
А 23 августа 1892 года в 7 часов вечера, в день бенефиса директора Омона, в присутствии многочисленной публики состоялся последний в том летнем сезоне полет из его сада бенефицианта вместе с парашютистом господином Годроном.
Воздушное путешествие происходило на трех шарах: «Москва», «Северная звезда» и «Комета».
Шары плавно поднялись в воздух и направились к Ходынскому лагерю. Пролетев 9 верст в сторону от Москвы, шары сели в пригороде — у деревни Хорошово.
