Что же касается стандартов конца XX века:
Никто вообще не думает о жизни дома... Деревянные дома, возводимые в соответствии с современным законом о строительных стандартах, рассчитаны на двадцать пять лет... Однако, чтобы кипарис достиг высоты, достаточной для изготовления единственной храмовой колонны, требуется шестьдесят лет. Если люди будут избавляться от дерева после двадцати пяти лет использования, земля станет пустыней. Это глупость, что Япония... страна, которая называет себя культурным государством, придерживается подобной практики. Зло коренится в убеждении, что за деньги можно купить все; что деньги дают людям свободу делать все, что им заблагорассудится.
С китайской культурой пришла и система китайского письма, трансформированная по лингвистическим и социальным причинам. Японский и китайский языки принадлежат к совершенно разным группам со значительными отличиями в грамматике и фонетике. Например, китайский является тональным языком: смысл слов задается ударениями. Японский язык атонален. Китайские слова тяготеют к односложности, японские же часто состоят из большого числа слогов. Приспособление китайской орфографии к передаче японских смыслов оказалось нелегкой задачей. Китайские иероглифы иногда выражали тот объект, на который походили (т. е. стилизованное изображение горы и означало слово «гора»), иногда же роль играло ударение, стоящее в слове. В конечном счете обе фонетические слоговые азбуки (значения, которые они выражали, не были — в отличие от алфавитов — одним звуком) развились в дополнение китайских иероглифов (кандзи). Упрощенная (скоропись) хирагана чаще используется для грамматических функций, а более заостренная каткана — для написания заимствованных из других языков слов.
Социальные барьеры для распространения грамотности были связаны с целями, которым она служила. Письмо пришло в Японию, вероятно, в V-VI веках благодаря корейским писцам; элиту в то время больше занимали внутренние распри и проекты заморских завоеваний. Письменность требовалась в основном для рутинных административных записей типа ведения счетов, переписей и периодического составления дипломатической корреспонденции. Вероятно, уместной аналогией будет работа профессиональных компьютерных специалистов. Как считает Сэнсом:
...возможно, знать полагала, что поскольку она могла купить услуги специалистов, не было никакой причины мучиться самой и учиться читать и писать по-китайски. Пока письмо казалось механической работой вроде умения, скажем, ткать или красить, его можно было оставить клеркам. Впервые правящий класс стал нуждаться в письменности тогда, когда она оказалась проводником новой религии и новой политической философии.
Таким образом, освоение грамоты было неразрывно связано с пониманием тех целей, для которых она нужна. Грамоту надо изучать для духовного развития, даже если это и нелегкое занятие. Официальные хроники должны были составляться для прославления правящей династии и власти наместников. Стихи должны были отражать благородное происхождение и тонкий мир поэта, поэтому часто прибегали к каллиграфии, чьи элегантные линии также служили знаком культурной искушенности писавшего. (Производство кистей и чернил для каллиграфии по-прежнему занимает важное место среди местных ремесел Нары.)
РОЖДЕНИЕ ЯПОНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫСамыми значимыми литературными объектами периода Нара являются хроники, известные как «Записи о деяниях древности», или «Кодзики»_(712); «История Японии», иначе «Нихон секи» (720) и поэтический сборник «Собрание мириад листьев», или «Манъесю» (ок. 760 года). Две хроники, часто противоречившие друг другу, сводили воедино мифы и традиции, чтобы тем самым создать впечатление записей, подобных длинной и богатой на события истории Китая. В антологии «Манъесю» представлено 4516 стихотворений, преимущественно танка — особый тип стихов, состоящий из тридцати одного слога (слоги распределяются по строфам в следующем порядке: 5-7-5-7-7) и обычно описывающий картины природы и конкретные человеческие эмоции либо настроение; вот один из примеров:
Прилетевший с гор холодный ветер
Дует необычною порой...
Каждой ночью, спать ложась в разлуке,
О любимой, что осталась дома,
Полон я заботы и тоски![2]
Буддизм не только не вытеснил собственную религию Японии, но, напротив, спровоцировал ее самоосознание. Безымянный культ священных мест и существ (;коми), не имевший письменности и выражавшийся в простейших ритуалах, стал именоваться синто, он же синтоизм, — Путь богов. «Кодзики» и «Нихон секи» свидетельствуют, что правящая династия сохраняла синто наряду с Путем Будды (Бутсудо). Синтоистские божества были сопоставимы с буддийскими и выстраивались в порядке иерархии (хондзи суидзаку). Миф о сотворении мира, который приводится в «Кодзики» и «Нихон секи», гласит, что дом Ямато является потомком «солнечной богини» Аматэра-су Омиками, и повествует о небесном происхождении «трех священных сокровищ», наделяя их обладателя божественным ореолом. Ко времени составления этих хроник грандиозный священный комплекс Исэ существовал уже несколько столетий; его внутреннее святилище было посвящено богине Солнца, а внешняя часть — верховному богу риса и урожая. Отражая идею ритуальной чистоты, лежавшей в сердце синтоизма, на протяжении тринадцати веков каждые двадцать лет Исэ разбирали и отстраивали заново из свежесрубленных кипарисов в том же самом стиле («зерновой амбар»).
Более скромные строения в бесчисленных количествах строились по всей Японии, обычно в тех местах, где, как верили, появляются коми, часто в окружении рощ. Простые с виду, из дерева и с соломенной крышей, синтоистские святыни перед входом имеют арку (торий), образуемую двумя вертикальными и двумя поперечными балками. Посетитель храма обычно выполняет акт ритуального очищения, ополаскивая рот и руки чистой водой перед тем, как войти в само святилище. Более строгие акты очищения (харай) могут требовать полного погружения в воду (мисоги) или омовения под струями водопада либо помощи священнослужителя, который символически брызгает водой, размахивая тросточкой из белых бумажных полосок (гохэй). Практика подобных ритуалов до настоящего времени отражает бытующий в Японии страх перед нечистотой или загрязнением, который не следует путать с понятием греха. Поколения христианских миссионеров были потрясены пониманием того, что у японцев отсутствует чувство вины. Вина не входит в моральную вселенную японцев, но туда входит понятие стыда.
В наши дни, как и в прошлом, синтоизм ассоциируется больше с позитивными аспектами творения — с возделыванием земель, сбором урожая, вступлением в брак и бла-гословлением детей. Синтоистские святилища по-прежнему ведут оживленный бизнес, торгуя талисманами и амулетами. Американский журналист Джон Гантер однажды саркастично заметил, что «Японии никогда не было шестнадцать». Возможно, само выживание синтоизма — такого невыразимого, такого жизнеспособного — обусловлено тем, что он никогда не терял своей невинности.
ГЛАВА З. Мир Сияющего принца, 800— 1185 годы
Четыре столетия между переносом столицы в Киото (794 год) и основанием воинственного правления в Камакуре (1185-1192) образуют эпоху, когда императорский двор покровительствовал развитию утоцченной культуры, литература, скульптура, архитектура и религия которой составляют одну из богатейших частей японского национального наследия. Более того, это живое наследие. Киото остается главным местом, привлекающим туристов. Храм Бедо-ин считается вершиной ремесленного искусства. Датируемые этим периодом буддийские секты Тэндай, Сингон и секта Чистой Земли и в современное время имеют множество последователей. Студенты и ученые с удовольствием читают «Повесть о Гэндзи» и «Записки у изголовья» Сэй Сенагон. А перекраивание китайской культуры на японский лад, которое ускорилось после прекращения официальных контактов между Японией и Китаем в 894 году, способствовало рождению азбуки кана, используемой до наших дней.
Но если, в определенном смысле, это и был золотой век, с другой стороны, он характеризовался кровавыми событиями и отчаянием. Огромное количество населения претерпевало страдания и трудности, которые были непредставимы «небесным жителям» столицы: обширные территории периодически разорялись бандами вои-нов-ренегатов либо пиратами. Императорским ответом на бедствия обычно были безразличие или бессилие, что можно заметить из официальных хроник, где встречаются записи вроде «Красные стрелы полегли на крышу дворца и лежали там в течение десяти дней» и «Император устроил водный пир и приказал ученым мужам писать стихи». (Это развлечение представляло собой что-то типа пикника с прохладительными напитками, в ходе которого гости перемещались на маленьких лодочках по каналам на территории дворца.)
