На трибуну поднялись Лунь, Ткаченко и человек с маузером, продолжавший играть главную роль в этом "лесном спектакле". Он объявил о приезде в расположение школы секретаря Богатинского райкома партии.
Называя должность, фамилию и воинское звание Ткаченко, он заглядывал в бумажку, расправляя ее на своей чугунной ладони и всматриваясь в слова при прыгающем свете костров.
Справившись с трудной для себя задачей, он облегченно вздохнул.
- Давай ты, Лунь! - откашлявшись, сказал наконец.
Лунь кивнул, нахмурил брови и, подойдя к перильцам, вначале пощупал их крепость, а потом уперся, плотно сцепив пальцы и подавшись слегка вперед своим стройным, мускулистым телом.
Ткаченко сбоку наблюдал за этим человеком, за его тонким, бледным лицом, за его отточенным выговором с точно расставленными модуляциями.
Лунь, безусловно, был опытным оратором. И его слушали напряженно и внимательно. Шеренги будто окаменели. Двигались, шевелились и создавали феерическое зрелище только косматые дымы костров и резко очерченные на фоне букового леса языки пламени.
О чем говорил начальник оуновской школы?
Он рекомендовал своим людям выслушать секретаря районного комитета партии, который разъяснит политику. Командование хочет рассеять разноречивые слухи, выслушать, что думают коммунисты об "Украинской повстанческой армии", об амнистии...
Лунь трижды полностью назвал УПА - "Украинскую повстанческую армию", ничего не сказал о Советской власти, говорил только о коммунистах. Говорил увертливо, хитро, не угрожал, не обвинял, не полемизировал. Ею слова были размеренно четки, произносились не спеша, с хорошей дикцией. Сухие, бесстрастные, отчетливые... Он говорил ровным голосом, не волнуясь, только иногда выбрасывая руку вперед и разжимая и сжимая тонкие, длинные пальцы.
Костры разгорелись. На поляне стало светлей. Теперь можно было рассмотреть лица людей, стоявших не только в первых шеренгах каре. С болью в сердце Ткаченко видел молодых, рослых, сильных хлопцев. Разве им заниматься черными делами? Им бы плавить сталь, распахивать земли, сидеть в аудиториях институтов...
Обреченные!
- Начинайте! - Лунь легонько подтолкнул Ткаченко на свое место и стал за его спиной, рядом с успевшим переодеться Капутом.
Теперь на нем был немецкий, застегнутый на все пуговицы китель и под ним мереженная сорочка.
- Як наш? - Капут ухмыльнулся.
- Послухаешь, сам скажешь, - неопределенно ответил Лунь.
Ткаченко перевел дыхание, шагнул вперед и укрепился подошвами на шатком помосте, наспех сшитом из хвойных бревен и досок. Сойдет ли он отсюда сам, или его стащат с раздробленным черепом, - этого, наверное, не знал не только он, но и те, кто окружал его - эти люди, подчинявшиеся мгновенным вспышкам инстинктов, даже, пожалуй, наиболее выдержанный из них, сохранивший внешнюю корректность, бывший поручик Лунь.
Минутная пауза под тяжелыми, настороженными взглядами выстроенных на поляне людей помогла Ткаченко освободиться от остатков неизбежного в таком положении страха, сосредоточиться, чтобы выполнить свой последний долг.
Внизу, почти достигая уровня трибуны макушками бараньих, заломленных по-гайдамацки шапок, стояли в небрежных позах вооруженные до зубов жандармы службы безопасности - "безпеки". "Нам все дозволено, - как бы говорили их внешний вид, презрительные усмешки, - для нас все пустяк, тем более такая штука, как человеческая жизнь".
Их замысловатые, залихватские прически, языческие амулеты, понавешенные на давно не мытые, словно литые шеи, подчеркивали привилегированность положения. Это была "гвардия трезубца", опричники правая рука Капута, всесильного главаря карательного отряда бандеровской жандармерии.
Под ногами была плаха. Да, плаха.
И тем более надо держаться спокойно, собрав всю волю.
Как обратиться к ним, замкнувшим его в железный капкан каре?
- Т о в а р и щ и! - в гробовой тишине, нарушаемой только потрескиванием костров, тихо произнес Ткаченко, заставив всех вздрогнуть от неожиданного обращения, инстинктивно насторожиться, навострить слух. Товарищи! - громче повторил он и снял мешавшую ему фуражку. - Пид натыском Радянськой Армии разом с гитлеровцами дали драпа националистычни верховоды, профашистськи поборныки "самостийной и незалежной"* Украины. Гестапо и абвер дают задания превратить вас в "пятую колонну" и проводить "пидрывну дияльнисть". Про озброення потурбувались нимци*. Вам они дали тилькы жовто-блакитный* стяг и трезуб*. Не багато дали они вам! Они наказали вам вырезать тысячи невинных людей, не жалиючи дитей, жинок, стариков... Степаном Бандерой був дан наказ переходить у пидпилля для диверсий, для терроризування украинського народу...
_______________
* Самостоятельной и независимой (укр.).
* О вооружении позаботились немцы (укр.).
* Желто-голубой - цвета украинских националистов.
* Трезубец - эмблема украинских националистов.
- Бере быка за рога, - хмуро заметил усатый вожак.
- Надумали шилом киселя хлебать, хлебайте! - Капут метнул взгляд на воинственно зашевелившихся жандармов.
Ткаченко оглянулся, увидел спокойно стоявшего Луня, с любопытством прислушивавшегося к глухому рокоту голосов в глубине построения.
Лунь благосклонно кивнул головой оратору, как бы разрешая продолжать.
"Была не была, - решил Ткаченко, - все равно отсюда живым не выйти. Нет, никто не увидит меня униженным или испуганным. Их вожаки привыкли к рабской покорности, пусть поймут свое заблуждение. И кто такие эти вожаки?"
Ткаченко рассказывал об одном из руководителей так называемой "Украинской повстанческой армии" - Климе Савуре, окруженном легендой геройства и бескорыстия. Именно его послал Степан Бандера проверить кадры, перетасовать их, как колоду карт; "козырных", надежных, отложить в сторону, остальных, "сомнительных", то есть сомневающихся, уничтожить.
По указанию Клима Савура формировались отряды из тех, кто прозрел понял правду, их посылали на верную смерть под пули пограничных засад. Того, кто выходил из боя с пограничниками живым, уничтожали сами бандеровцы, их жандармерия, группы "эсбистов", которые, переодевшись в советскую военную форму, зверски расправлялись со своими.
- Це он в тебя запустил каменюку! - прохрипел Капут над ухом Луня. Ты же зараз в советской форме!
- Да, було так, Капут. Слова из песни не выкинешь!
- Скажи ему, а то я скажу... - Капут схватился за рукоятку парабеллума. - Мое слово - гроб!
- Добре, скажу. Тильки знай, я не из пугливых... - Он указал на оружие. - И у мене воно е, Капут. - Однако Лунь шагнул к Ткаченко, предупредил: - Говорите по условию, только то, что говорили на собрании, и указал глазами на своих свирепеющих соратников.
- Товарищи! - Ткаченко взмахнул рукой с зажатой в ней военной фуражкой, второй схватился за поручни трибуны и, подав вперед свое некрупное, но сильное тело, выкрикнул: - Не забуты про розправу оуновца Лугинського на Волыни, в Кортелисах! Разом с гитлеровцами оуновцы вирвались в село на пятидесяти машинах, завели на повну мощность моторы, щоб не було слышно стрельбы, взрослых забивали, а детей живыми кидали в крыныци и ямы и засыпали землей. Так зныщили усе село - близько трех тысяч чоловик. Майно их было пограбовано, а хаты спалени! "Наша влада повинна буты страшной!"* - так казав Степан Бандера.
_______________
* Наша власть должна быть страшной (укр.).
Ткаченко переждал нарастающий шум. Костры разгорались все ярче. Теперь он мог рассмотреть лица парней, стоявших не только в первых рядах. Курсанты жадно слушали его слова, одни с сочувствием, другие с затаенным страхом, третьи с явной ненавистью.
Он рассказал еще о зверствах оуновцев, а затем о том, как взялась освобожденная Украина за восстановление хозяйства при поддержке России и других республик, как возрождаются колхозы и как они ждут их, молодых хлопцев, для этой полезной работы. Республика призывает вернуться к труду!
- Пожалуй, хватит, - предупредил Лунь, - вы имеете дело с массой, над которой легко потерять контроль.
Вожак в папахе оттер плечом Ткаченко, раздвинул толстые ноги в добрых сапогах со шпорами, посопел, выжидая, пока стихнет говор за его спиной, и повел свою речь на самых низких голосовых регистрах.
Судя по всему, он значился в более высоких чинах, чем Лунь, Взяв на себя руководство митингом, он старался быть точным: не вилял, не хитрил, не оставлял лазеек, говорил прямо и резко; личный состав школы ознакомлен с политикой коммунистов (он махнул рукой на Ткаченко), деятельность УПА сокращается по стратегическим соображениям. Часть сил будет выведена на переформирование за кордон. Курсанты, желающие выйти из УПА, будут отпущены после сдачи оружия. Мести не будет, на все добрая воля.
Затем отдал команду Лунь.
Те, кто согласен покинуть школу, сдать оружие и получить амнистию, должны выйти из строя.
