Посланные воротились через трое суток, проведенных в бесполезных поисках.
— Государь, — сказал начальник их паше, — по твоему повелению осмотрели мы все дороги, обыскали пропасти, горы и долины, но нигде не видали блеска оружия: вся страна погружена в совершенный покой. Только возвращаясь, мы нашли чудно прелестную девушку, прикованную к скале на взморье. Вдали мелькала барка, освещаемая лунным светом, но мы не могли распознать людей, на ней находившихся, и не имели средств преследовать их.
— А что сделали вы с этой девушкой?
— Мы привезли ее на самом кротком коне, скажи слово, и она будет тебе представлена, это цветок, достойный украшать гарем верховного султана.
Старый паша вздрогнул на своем диване, глаза его метнули молнии. Он забыл все и помышлял только об открытии этого сокровища.
— Молодая девушка чудно прелестная!.. Да это и есть настоящий талисман старика! Приведите ее сюда без покрывала.
Приказание было исполнено немедленно и Эль-Хаджи-Мехеми увидел девушку лет около шестнадцати, красота которой превосходила все, что может создать воображение. Она вошла в павильон Дженины покрытая бурнусом из тонкой белой шерсти, по знаку паши, бурнус упал к ногам ее и прелестная пленница явилась во всей очаровательной девической наготе, краснея и бледнея от стыда.
Когда взоры этой восхитительной девушки боязливо обратились на того, в чьих руках была судьба ее, Эль-Хаджи-Мехеми был проникнут электрическим пламенем.
— О, прелестнейшее создание Всевышнего! — воскликнул он наконец. — Кто ты? Где твоя отчизна? Гурия небес, какое имя носишь ты между женщинами земными?..
Незнакомка отвечала самым сладостным голосом:
— Государь, я не та, за кого ты меня принимаешь, но твое великодушие может сравниться с моим несчастием. Ты видишь перед собой дочь Оранского губернатора. Отец мой вверил меня одному из своих капитанов, поручив отвезти меня в Испанию на время экспедиции, которую намеревался предпринять против Алжира. Но этот неверный друг воспылал ко мне преступной страстью и хотел употребить против меня насилие на корабле, долженствовавшем отвезти меня в Испанию. Взбешенный моим сопротивлением, он решился отомстить за себя другим злодеянием и, переменив путь, высадил меня на пустынном берегу, оставляя таким образом в добычу хищным зверям или мучениям неверных. Сообщники его приковали меня к скале и несколько минут после их отъезда нашли меня твои воины. Неужели они спасли меня от ужасной смерти единственно для того, чтобы подвергнуть другим бедствиям?
Эта трогательная жалоба и слезы красавицы только еще больше разожгли чувства паши, который пожирал глазами свою будущую одалиску. Ибрагим-бен-Абу-Агиб пристально наблюдал за ним и, наклонясь, шепнул ему:
— Не доверяй льстивым словам этой женщины и рассказу ее. Наука открывает мне, что мнимая дочь оранского губернатора очень может быть одной из тех северных волшебниц, которые облекаются в самые обольстительные формы, чтобы поймать в свои сети неосторожных. Во взорах и даже в малейших ее движениях нахожу я что-то необыкновенное, что необходимо должно произвести неодолимое очарование на слабые души. Нет сомнения, что эта встреча связана с колдовством. Эта красавица и есть враг, против которого обратился серебряный всадник, но сила копья, вверенного тебе мною, не может сделать ничего против подобных противников.
— Почтенный сын Абу-Агиба, — возразил с насмешливой улыбкой паша алжирский, — ты самый искусный чародей, какого мне случалось видеть, но в отношении женщин ты, признаюсь, не смыслишь ничего и в твои лета не мудрено принять прелестную девушку за врага. Итак, поверь моей опытности, — в этом отношении я не уступлю никому. Чем более смотрю на эту девушку, тем более чувствую к ней страсти и желания обладать ею сию же минуту. Ничто не возбуждает во мне к ней подозрения и я оскорбил бы Всевышнего, пренебрегая таким неоцененным даром.
— Друг мой, — сказал астролог, — войди в себя и поразмысли сообразно зрелости лет твоих. Не мне ли одному обязан ты многочисленными победами, уничтожившими всех твоих врагов, рассеявшими вокруг тебя дух возмущения и подчинившими тебе владения твои беспрекословно?
— Я и не отрицаю этого.
— Просил ли я когда-нибудь у тебя хоть малейшей части добычи, которую твои корсары свозят ежедневно в сокровищницу?
— Несмотря на неоднократные предложения мои, ты всегда отказывался. Не обвиняй же меня ни в неблагодарности, ни в скупости, ни в забвении твоих заслуг.
— Я и не думаю обвинять тебя: напротив, я тебе хочу оказать безвозмездно еще новую услугу. Выдай мне эту пленницу, за которую рождающаяся страсть твоя безумно пожертвует всеми плодами славной жизни и безопасностью твоей короны. Уступи мне эту девушку. Я дам ей в руку очарованную лютню, звуки которой усыпляют все страдания, я уведу ее в свое убежище, где она песнями прогонит бессонницу моей печальной старости. Таким образом она будет под беспрерывным надзором моим, пока мы узнаем, правду ли она рассказала о себе, в таком случае можем получить за нее великолепный выкуп, если, напротив, мое предчувствие не обмануло меня, и если, посредством испытаний, я открою в ней подозреваемую колдунью, то мое могущество удалит от тебя опасность.
Эль-Хаджи-Мехеми не мог удержаться от хохота.
— Клянусь пророком! — воскликнул он. — Ты кажешься мне продувным мудрецом. Как! Тебе еще недовольно танцовщиц, заживо погребенных в твоем уединении и, наскучив уже так скоро их прелестями, готов пожелать всякую новую женщину, которая попадется тебе на глаза! Право, почтенный Ибрагим, боюсь, что ты преувеличиваешь свои силы, или скорее силу лекарств своих, ледяная старость твоя сохранила слишком много обманов чувств, а они-то весьма изменчивы!..
— Ты дал мне танцовщиц, которых гибкость и грация нежат взоры мои, но мне еще необходима женщина, которая бы пела. Мелодический голос этой пленницы имеет все способы для успокоения моего духа, утомленною продолжительными размышлениями. Одной женщиной более или менее в твоем гареме ни увеличит, ни уменьшит твоего счастья, во всяком же случае, я требую у тебя не жертвы какой-нибудь, а доказательства доверия, в важности которого, быть может, ты убедишься в скором времени.
— Довольно, довольно! — сказал Эль-Хаджи-Мехеми с нетерпением, — твой льстивый язык не переменит моей решимости. Происходит ли моя пленница от высшего дворянства испанского или от низкою, темного поденщика, я считаю ее достойной занять место фаворитки владыки Алжира. Я хочу, чтобы она восстановила силы мои.
Напрасно астролог настаивал. Эль-Хаджи-Мехеми, несмотря на свои 80 лет, имел железную волю, которую минутный интерес делал еще сильнее и упорнее. Ибрагим ушел, не успев в своем желании, и заперся в Кудиат-эль-Сабуне, посоветовав еще раз паше быть настороже против чар прелестной пленницы.
Но старый Мехеми был под властью слишком сильной страсти, чтобы обратить малейшее внимание на советы человека, в котором он видел только соперника и которого необходимо удалить. Он предался всем неистовствам страсти. Богатейшие торговцы города сносили к ногам фаворитки цвет произведений мусульманской промышленности: блестящие золотые и шелковые ткани, редчайшие каменья, тончайшие благоухания, — и эти подарки возобновлялись ежедневно. Эль-Хаджи-Мехеми не уставал придумывать празднества, представления, бои львов и тигров, фантазиахи (воинские игры), на которые приглашал блистательнейших воинов Метиджи. Дни и ночи протекали в пиршествах, но та, которая была предметом всех этих попечений, смотрела на все глазами особы, привыкшей быть окруженной гораздо более утонченной роскошью и негой. Она равнодушно принимала подарки паши и знаки преданности начальников, приходивших поклоняться ей в залах Дженины. Казалось, она поставила себе целью разорить бедного Мехеми, который был готов на самые странные нелепости и, несмотря на то, нисколько не приближался к цели своих усилий. Молодая пленница терпеливо сносила свою судьбу и иногда удостаивала печальной улыбки предупредительность льва, которого делала ручным. Но этим и ограничивалась вся благосклонность ее. Уверенная в своем могуществе, молодая девушка искусно умела скрывать это сознание и тем надеялась отдалить час своего поражения. Между драгоценностями, подаренными ей Мехеми, находилась мандолина, которая оказывала ей большие услуги во время свиданий. Как скоро паша становился навязчивым, пленница спокойно брала мандолину и начинала прелюдировать на ней вместо того, чтобы слушать его. В звуках заключалось, по-видимому, нечто сверхъестественное, что погружало обожателя в мимолетное онемение, за которым следовало мгновенное забвение страсти, звуки инструмента заглушали в нем пламя любви и производили сладостную негу, которой он искал часто, между тем, как министры его насмехались над ним и подданные роптали под игом насильственных налогов, все-таки еще недостаточных на издержки, цель которых не была ни для кого тайной.
