Вадим Кожинов - Грех и святость русской истории

Доказательство правоты такого решения вопроса – тот факт, что на протяжении тысячелетия отношения между людьми неоднократно претерпевали кардинальные изменения, но Церковь оставалась в своей основе неизменной, и, собственно говоря, именно поэтому в ней и усматривают силу, способную восстановить связь с дореволюционной Россией, – не задумываясь о том, что, занявшись этим делом, Церковь утратила бы свою истинную сущность…

Словом, нынешние идеологи (кстати сказать, самых различных направлений), усматривающие выход в «возврате» к тому бытию и сознанию страны, которые были реальностью восемьдесят с лишним лет назад, – чистейшие утописты. И особенно прискорбно, что эта утопическая программа побуждает, даже заставляет ее сторонников с особенной решительностью и последовательностью настаивать на отрицании бытия и сознания страны между 1917 и 1991 годами. Они, как ни удивительно, не осознают, что вполне уподобляются тем проклинаемым ими идеологам, которые после 1917 года отрицали предшествующую историю России!

Этих нынешних утопистов, собственно говоря, даже трудно понять. Их экстремизм или, если выразиться попросту, оголтелость объяснима только полным нежеланием считаться с реальностью. И они, увы, заглушают голоса тех своих вполне либеральных коллег, которые все же сохраняют разумность.

Так, например, ленинградский (теперь, понятно, петербургский) писатель Даниил Гранин вполне определенно высказался еще в 1994 году: «Изничтожается ленинградское во имя петербургского. Оборвалась цепь времени, и культура оказалась беззащитной. От нее ждут нового слова, но новое появляется не на кладбище, а вынашивается в утробе уходящего.

Критиковать прошлое естественно и необходимо. Но отказаться от советского наследия – варварство. Культура нуворишей становится беспризорной, утверждает себя террором…

История не терпит обрывов… Петербургу придется осваивать Ленинград, включать в себя, сохранять и защищать лучшее, что было в нем» («Российская провинция», 1994, № 5, с. 9).

Нетрудно предвидеть возражение: мне скажут, что после 1917-го страна переживает безмерно трагедийную эпоху. И, конечно же, это безусловно верно по отношению к времени до начала 1950-х или даже начала 1960-х годов (вспомним о расстреле жителей Новочеркасска в 1962 г.).

Но, во-первых, «отрицание» неправомерно распространяют и на три десятилетия, предшествовавшие 1991 году, – десятилетия, в продолжение которых в стране было не больше или даже меньше трагических событий, чем, скажем, в тогдашней истории США, Франции, Великобритании и т. д. Да, в тот период разразилась наша война в Афганистане, однако войны Франции и затем США в Индокитае, а также французская война в Алжире имели более кровопролитный характер. Кроме того, у нас не было целой цепи политических убийств (точнее, их у нас вообще не было в те десятилетия), как в США, – в частности, убийств людей, отстаивавших права «нацменьшинств», – и гибели людей в конфликтах, подобных испанско-баскскому, англо-ольстерскому и т. п.; не приходится уже говорить о тогдашних гибельных гражданских войнах во многих странах Азии, Африки, Южной и Центральной Америки. И если подойти к делу беспристрастно, нельзя не признать, что в тридцатилетний период перед 1991 годом СССР являл собой одну из самых «мирных» стран. Между тем, повторю еще раз, многочисленные идеологи пытаются внушить людям, что все время с 1917-го по 1991-й было беспрерывной трагедией.

Во-вторых, трагедия – если основываться на исканиях мировой философии и богословия – неизбежное, неотвратимое и в самой основе своей глубоко противоречивое, не подвластное прямолинейному пониманию и односторонней оценке явление человеческого бытия. В трактовке многих нынешних идеологов трагедийный период нашей истории имеет принижающее или даже позорящее нашу страну значение; некоторые из них, говоря, что в 1917 году Россия «взошла на Голгофу», странным образом не вдумываются в истинный смысл этого речения, подразумевающего не только унижение и смерть, но и величие и воскресение.

Судьба страны воплощается в судьбах отдельных людей. И напомню о судьбах К.К. Рокоссовского и С.П. Королева. Оба испытали унизительную и, в сущности, сдвигавшую человека на самую грань смерти долю репрессированных. Но Константин Константинович стал затем одним из двух главных и наиболее прославленных полководцев Великой Отечественной (именно он командовал Парадом Победы), а Сергей Павлович – Главным конструктором космической программы, обретшим наивысшую всемирную славу. И, как представляется, в наше время еще крайне трудно или даже вообще невозможно четко сформулировать «приговор» об этих человеческих судьбах, то есть прийти к их «точным», непротиворечивым пониманию и оценке. Но это относится и к судьбе нашего народа в целом…

Вадима Валериановича КОЖИНОВА – критика, литературоведа, историка и публициста – вряд ли надо представлять подробно. Труды его широко известны, авторитет несомненен и высок. Одним словом – «мэтр». Но чтоб еще и человека представить, воспользуюсь стихами его друзей-поэтов. Вот что, например, написал Владимир Соколов:

Могу также предложить стихи Анатолия Передреева:

Пожалуй, ни одному критику не посвящалось столь много стихотворений. Если собрать их воедино, получится уникальная антология поэтических исповеданий и постижений – где не только душа душе голос подает, но в поданном голосе уже несет и тонкий отзвук. Недаром Николай Тряпкин посвятил Кожинову эсхатологическую «Притчу про сказочный лук», а Станислав Куняев – столь же тревожно-раздумчивый «Случай на шоссе». По-другому «слышишь» Кожинова в стихах Глеба Горбовского о «леденящей правде дороги». Но ведь слышишь!

Упомянул лишь тех поэтов, которые оказались под рукой. Предполагаю, список ими вовсе не исчерпывается. Но более всех других тут, видимо, потрудился Юрий Кузнецов: я обнаружил шесть его духовных приветствий. Рискну привести три из них, чтобы определить «направление мысли». Внешне она движется по прямой, от причины к следствию, но внутренне – неизбежно сворачивается наподобие афоризма Пруткова: где начало того конца, которым оканчивается начало? Мудрено его пре-одолеть. Но именно таким подготовительным путем предлагаю пройти, а если хотите – прорваться к беседе с Вадимом Кожиновым.

В. К.