Произошли и серьезные идеологические подвижки. Прежде всего в забвении оказалась утвердившаяся с середины 1930-х годов концепция «русского народа, как старшего брата, как самого передового». Очевидно, что людей, оккупировавших власть в Москве, подобная идеология очень раздражала. Поэтому были срочно реанимированы наработки Н. И. Бухарина последнего периода его жизни, прошедшего на посту главного редактора «Известий»; причем без упоминания об авторстве. Напомним: в противовес концепции о русском народе он выдвигал идею «единой общности – советского народа», в котором все национальности как бы растворяются. Это действительно была находка, поскольку украинский акцент при этом переставал слышаться; более того, привлекать к нему внимание отныне считалось дурным тоном. С пропагандой советского народа, как единой общности, хорошо знакомы старшие поколения в нашей стране.
Еще одна важная новация по сравнению с хрущевским периодом касалась церкви, той самой, которую именуют Русской православной. Сталин счел выгодным реанимировать этот религиозный институт, рассчитывая на его влияние, в первую очередь, на международной арене. Но то, что происходило в послевоенные годы заставляет задуматься: декларировалось возрождение Русской православной церкви, а по сути получилось – украинской. Данные таковы: на начало 1947 года в РПЦ насчитывалось свыше 13 тыс. приходов: из них почти 9 тыс. располагались на Украине, еще 1100 – в Белоруссии и Молдавии, а на всю огромную территорию России оставалось менее 3 тыс. храмов[1203] (причем около половины их находилось в Южном и Черноземном регионах, с традиционно сильным украинским влиянием и сильными позициями никонианства). Для открывающихся церквей требовались священники, и поставляли их опять-таки духовные заведения Украины. Вполне закономерен вопрос: соответствует ли название Русской православной церкви тому, что она представляла собой в действительности? Нельзя забывать и об одном довольно щекотливом моменте: значительная часть приходов на Украине и в Белоруссии возникли во время оккупации этих территорий гитлеровцами. Немцы открыли около 7,5 тыс. церквей, пытаясь заручиться поддержкой местного населения. (Что, кстати, стало одной из причин поворота Сталина к РПЦ: невнимание к этому обстоятельству он посчитал неким риском). Вождь распорядился сохранить открытые врагами приходы, но не забывал об этом. Когда решался вопрос, где размещаться патриархии, то Сталин, к ужасу предстоятелей РПЦ (они собрались в Новодевичий монастырь), предложил отвести для этих целей особняк в Москве (Чистый переулок, 5), где до войны находилась резиденция немецкого посла Шуленбурга![1204] Правда, этим малоприятным намеком в отношении церкви вождь предпочел ограничиться[1205]. А вот Хрущев инициировал масштабную антирелигиозную кампанию. Судя по всему, это не вызывало энтузиазма у его украинских сподвижников: не случайно после его отстранения ситуация вокруг РПЦ быстро стабилизировалась, и при Брежневе церковь могла себя чувствовать достаточно спокойно. Выпады хрущевской поры уходили в прошлое, сменяясь сочувствием или, точнее, скрытой до поры до времени тягой к церкви.
Здесь мы подходим к важному элементу внутриполитической жизни в СССР. Дело в том, что латентная тоска по русской (т. е. никонианской) церковности была свойственна не только украинской, но и еще одной части советской элиты. По внешним признакам эта группа была этнически русской, и условно ее можно назвать наследницей «ленинградской группы». Если последняя в литературе считается некой русской «протопартией» в КПСС, то ту часть номенклатуры, о которой идет речь, относят к русскому национальному движению более уверенно; ее состав довольно хорошо изучен[1206]. Здесь мы опять сталкиваемся с той же логикой исследователей: мол, в сталинскую эпоху никаких русских позывов быть в принципе не могло (а «ленинградцы» – исключение в том антирусском кошмаре). «Русская партия», начав формироваться при позднем Хрущеве, заявляет о себе при раннем Брежневе. Чтобы продемонстрировать ее потенциал, историки преуменьшают доминирование украинских кадров на партийно-государственном Олимпе и говорят только о «днепропетровском клане», к которому принадлежал сам генсек. Нам это представляется контрпродуктивным: противопоставление «русской партии» исключительно «днепропетровскому клану» затушевывает ее пограничное родство с широким украинским кадровым фронтом. Ведь ближайшие брежневские соратники-украинцы, такие как Н. А. Щелоков, С. Ф. Медунов, К. У. Черненко, В. Ф. Гарбузов, А. А. Гречко, С. К. Цвигун, Н. Н. Тихонов и др. не имели непосредственного отношения к Днепропетровску.
Кто же из функционеров олицетворяет в глазах исследователей русское национальное движение внутри КПСС? А. Н. Шелепин, В.Е Семичастный, Н.Г Егорычев, Ф. Д. Кулаков, Г. И. Воронов, Д. С. Полянский, Н. Р. Миронов, П. Н. Демичев, Л. Н. Толкунов, П. В. Кованов, С. П. Павлов. Однако ни у кого из них в биографии не встречаются одновременно два важных фактора: работа в крупной индустрии и старообрядческие корни. Так, Воронов (из семьи интеллигентов-учителей, дошел до председателя Совмина РСФСР) – единственный, кто непродолжительное время поработал на стекольном и фосфатном заводах. Кованов из города Коврова Владимирской губернии (место, правда, староверческое) – также имеет интеллигентское происхождение, какое-либо производство миновал, учительствовал; затем партийная карьера, главный редактор «Комсомольской правды», гендиректор ТАСС.
Егорычев – из крестьян села Строгино, ныне это западная окраина столицы. Поясним: восточные окрестности Москвы издавна населяли староверы, на западной же стороне, откуда родом Егорычев, их никогда не было. На индустриальных предприятиях он никогда не работал. Шелепин родился в никонианском Воронеже в семье служащих; после учебы начал комсомольскую карьеру. Кулаков родом из крестьян Курской губернии (оттуда были родители Брежнева). Павлов из семьи служащих г. Ржева Тверской области, обучался в институте физкультуры, шел по комсомольской лестнице. Хотя в Ржеве сильное присутствие староверов-поповцев, Павлов к ним никакого отношения не имел. А Семичастный, Миронов, Полянский вообще родом из крестьянских украинских семей. Иными словами, перед нами представители интеллигентско-крестьянских слоев Южных и Черноземных регионов. По происхождению (подчеркиваем: по происхождению) данная группа никакого отношения непосредственно к староверию или к индустрии (как к базе староверия) не имела. С религиозной же точки зрения все они произошли из никонианской среды. Это делает их особенно близкими к украинскому духу. Не случайно «русская партия» брежневского издания сильно разбавлена этническими украинцами (а черноземные области России – территории с сильным украинским влиянием). Так что «ленинградская группа» с точки зрения этнической принадлежности выглядела получше.
И вот эти подлинные патриоты противостояли либералам, которые после хрущевской оттепели хорошо освоились в публичном пространстве. Либеральные настроения находили отклик и у части советской номенклатуры, все больше засматривавшейся на прелести западной цивилизации. (Хрестоматиен пример А. Н. Яковлева, ставшего пугалом для русского национализма.) Но для нас важно, что такая идеологическая проекция (патриоты-либералы) совершенно размыла «староверческую партию», остатки которой существовали и в брежневскую эпоху. Причем ее представителей обычно считают противниками русской идеи. Как было сказано выше, из староверческой русской среды вышли Д. Ф. Устинов и М. А. Суслов. Эти выдвиженцы Сталина пользовались немалым авторитетом в верхах – теперь уже в качестве членов Политбюро ЦК. Их неизменно аскетичное отношение к жизни резко диссонировало с разгулом украинской элиты. В состав Политбюро входил и еще один известный деятель, имевший схожее происхождение – министр иностранных дел А. А. Громыко. Подлинная фамилия его отца и деда самая что ни на есть русская – Бурмаковы; они уроженцы Ветковского района Гомельской области Белоруссии. На протяжении всего XVIII века в этих местах оседали русские староверы, бежавшие от никонианского государства и церкви; практически все деревни этого местечка были заселены русскими. Одна из деревень называлась Большие Громыки, поэтому в официальных документах царской империи под фамилией Громыко значилось большинство проживавших в ней староверов[1207]. В конце жизни А. А. Громыко с большой теплотой писал о старообрядцах, признаваясь в любви к этим мужественным людям «непокорного духа»[1208]. Этот видный государственный руководитель благосклонно относился к иконам и старинным книгам. «Обстановка родного края влияла на меня духовно и в последующем», – говорил он[1209].
