Небольшое присутствие «староверческой партии» сохранялось и в хозяйственных ведомствах. Министр внешней торговли СССР Н. С. Патоличев родился в селе на границе Владимирской и Нижегородской губерний; отец погиб в Гражданскую войну, и его воспитывал брат отца. Патоличев писал о своем родном крае, как об исконно русском, где все дышало стариной, где можно почувствовать дух страны[1210]. Люди там по большей части были бедняками с развитым чувством взаимовыручки. Для нас весьма любопытно такое замечание Патоличева: жители этих мест строго придерживались обычаев, часто крестились, но вместе с тем к монастырю во Флорищах (святое место для РПЦ) почтительного отношения не испытывали[1211]. В брежневское правительство входил также Н. Н. Тарасов, чья родная деревня Ионино Орехово-Зуевского района известна местным краеведам как поморская староверческая. Отец Тарасова трудился на знаменитой Никольской мануфактуре, когда-то принадлежавшей семейству Морозовых. Сам Тарасов всю свою жизнь отдал текстильной отрасли; был заместителем Косыгина по текстильному ведомству, а с 1965 по 1985 год – министром легкой промышленности СССР. Ну и наконец, следует сказать о Ю. В. Андропове. Происхождение этого советского деятеля крайне запутанно и противоречиво; выдвигается немало версий относительно того, где он родился и кем были его родители; существует даже экзотическая версия о его еврейских корнях[1212]. Все это вместе взятое дает нам право на собственный взгляд. В Политбюро Андропов не был расположен к украинским кадрам, но в тоже время недолюбливал и «русскую партию» (полуукраинскую); скорее всего, он не делал между ними большой разницы. Разумеется, не привечал он и либерально настроенных коллег – и в этом полностью смыкался с остатками «староверческой партии». Помимо идейной общности, Андропова роднили с ней нацеленность на выполнение служебного долга и равнодушие к материальным благам. Не замечен он также в продвижении на высокие посты своих родственников. В частности, сын Андропова, работая на среднем уровне в МИДе, при жизни отца так и не получил престижную должность посла. После смерти генсека Брежнева именно Андропов инициировал кампанию по выдавливанию наиболее одиозных фигур из брежневской челяди. Но времени у него не оставалось, и замыслы Андропова по выведению страны из кризиса навсегда останутся предметом догадок. К тому же сегодня нам ясно видно, что с конца 1970-х годов силу набрал тренд «государственного разврата». Противостоять ему тогда было уже невозможно. Советской проект, заряженный верой русских людей в лучшую жизнь, был полностью выхолощен и дискредитирован брежневским (украинским) руководством, подготовившим развал великой страны, на разграбление которой уже слетался всевозможный сброд.
Глава 10. «Символ веры» русского проекта
В предыдущей главе мы рассмотрели организационную сторону формирования «староверческой партии», вычленив ее из традиционного ракурса: космополиты-либералы и патриоты. Чтобы убедиться в правомерности такого подхода, необходимо продемонстрировать, в чем состояло идейное различие между выходцами из староверческой общности и членами «русской партии» с никонианскими корнями. Это различие, важность которого трудно переоценить, остается неосознанным даже в исследовательских кругах. Между тем, оно не только имеет научное значение, но и позволяет глубже разобраться в тех сложных внутриполитических процессах, которые привели в конечном итоге к краху СССР. А главное, понять, на каких путях возможен выход из кризиса, охватившего Россию в 1990-х годах.
Идейно-психологические различия староверческого и никонианского менталитета не были секретом для ряда мыслителей и писателей, чья деятельность пришлась на советскую эпоху. Более того, именно их размышления и побудили нас в свое время серьезно обратиться к данной теме. Речь идет прежде всего о маститом советском прозаике Леониде Леонове. Как совсем недавно – и справедливо – было замечено, «он понял больше остальных – и сумел, пусть полунамеками, это высказать; мы к его свидетельству подбираемся только сейчас»[1213]. Многообразное творчество Леонова, по сути, лишь в постсоветский период стало объектом серьезного изучения[1214]. В контексте нашего исследования особое значение приобретает интерес писателя к ключевой проблеме отечественной истории – соотношению русского староверия и никонианского православия. Этой теме посвящена его крупная работа «Русский лес» (1950), о чем сегодня догадываются немногие.
Как известно, главные герои романа Леонова, Александр Грацианский и Иван Вихров – ученые, всю жизнь занимающиеся проблемами лесной промышленности. Однако литературоведы всегда упускали из виду важное обстоятельство: судьбу героев, как и сюжет книги, определяет их различное религиозное происхождение; этот же аспект дает ключ к пониманию идеи романа. С Грацианским в этом смысле все ясно – он сын профессора Санкт-Петербургской духовной академии (фамилия говорит сама за себя)[1215]. О Вихрове поначалу известно лишь, что он с Урала, из простонародья. Однако, внимательный взгляд обнаруживает его раскольничье происхождение. Родом он из уральского староверческого села Шиханов Ям, получившего после революции статус города[1216]. Все предки и родня Вихрова тоже из этих мест. Его старшая сестра (по отцу) Таисия после революции, когда Вихров уже стал профессором, проживала с ним в Москве, помогая по хозяйству; она ходила «в темном, по-раскольничьи распущенном на плечи платке, как еще недавно повязывались все пожилые крестьянки на Енге»[1217]. Символична фигура его отца – Матвея Вихрова: он оказался в центре конфликта местных крестьян с помещиком, который пытался захватить лесные угодья, издавна находившиеся в общем пользовании. Дело усугублялось тем, что здесь располагалась молельня, основанная когда-то беглым раскольником Федосом. Крестьянам (понятно, кем они являлись в конфессиональном отношении) были дороги эти места, и они не желали терять доступ ни в этот лес, ни к молельне. Матвея Вихрова снарядили в Петербург с ходатайством и напутствием, «что-де от Бога всему обществу лес даден и грешно отдавать его в одни руки, которые и топора-то не держали отродясь»[1218]. Матвей около месяца безуспешно пытался вручить прошение какому-то влиятельному чиновнику. В конце концов поймал его на выходе из театра, но тот грубо отказался его выслушать. Возмущенный Вихров недолго думая ударил его, да так, что чиновник скончался на месте. Итогом стала каторга, откуда Матвей через три года сбежал. Его пытались задержать, ранили, от чего он и скончался. Хоронили его всей деревней; впереди нес икону с изображением ветхого старца с двуперстным сложением сын Матвея Иван Вихров[1219].
Революция многое переменила в жизни обоих героев: сына беглого каторжника-раскольника, осужденного за лесное заступничество, и сына почтенного никонианского профессора. Но главное – их отношение к русскому лесу, который они избрали объектом для своих научных изысканий, – мало зависело от социально-экономических перемен, и Леонов особенно это подчеркивает. Грацианский имел «образцовопоказательную внешность стойкого борца за нечто в высшей степени благородное…»[1220]. Он напоминал православного миссионера или даже пророка древности, если бы не беготня зрачков, «мало подходящая для проповедника не только слова божьего, но и менее возвышенных истин»[1221]. Символичен и образ матери этого героя: «черненькое, надменное, на редкость малоразговорчивое существо, перламутровой лорнеткой прикрывавшее чуть приметную косинку»[1222]. Вихров же – полная противоположность Грацианского: неторопливый, лишенный обыденной суетливости. Он привык «проверять свою деятельность, прежде всего приблизительной прикидкой, как его усилия отразятся на благополучии грядущих поколений»[1223]. Любопытная деталь: Ивана с сестрой Таисией связывало не столько родство, сколько внутренняя, духовная созвучность. Сестра «поверила в святость его дела, потому что не гнался, как другие, ни за быстрой славой, ни за личной корыстью»[1224].
Такими разными чертами наделяет Леонов двух представителей России: никонианской и староверческой. И из текста совершенно ясно, что речь идет не столько о действующих лицах романа, сколько о двух ветвях русского православия. Леонов с трудом усматривает возможность взаимодействия между ними (по сюжету – между Грацианским и Вихровым). Их «практическая деятельность протекала в тесном – не то чтобы соревновании, но и в крайне обостренном, временами даже бурном, соприкосновении при полном несовпадении их научных воззрений. В этой знаменитой полемике Вихров занимал пассивную позицию, не имея склонности ввязываться в публичный поединок с сильнейшим противником, но было бы преждевременным считать вихровское поведение признаком слабости…или же добровольным признанием собственных ошибок»[1225].
