В воскресенье и вчера – снегопад. Невероятная красота белых садов, заснеженных деревьев…
Читаю биографию abbe Marcel Jousse1 , основателя "антропологии жеста". Как и в Симоне Вайль, поражает в нем эта "стопроцентность", убежденность в том, что его дело, его открытие, его тема – самые главные, неспособность к компромиссу, релятивизму. Поражает потому, что в себе я этого совсем не нахожу, никакого "мессианского" комплекса. Мне все кажется, что, если бы люди чуть-чуть уступили в своих "идеях" и "убеждениях", было бы лучше, светлее в мире. Однако, пожалуй, не было бы тогда "величия". Я помню, как когда-то на [Сергиевском] подворье мы с о.Киприаном [Керном] издевались над строкой из стихотворения Иоанна Шаховского: "Есть люди – клинья и есть люди – звенья". А, кажется, в этом есть правда.
Мои радости – всегда между делами, почти никогда не в них. Вечное чувство: "tout est ailleurs"2.
В Жуссе, однако (после биографии займусь его двумя томами), убеждает основная мысль – в извращении христианства "греко-латинизмом", то есть письменной культурой, в отличие от "словесной" (style orale). Думается, что тут что-то очень важное для литургики. Роднит с ним – подозрительность по отношению к "текстам", этим "богам" богословской "науки". "И Слово стало плотию"3 . Плотью, а не "текстом" – с примечаниями, разночтениями и аппаратами. По Жуссу, человек ест и пьет слово… Поразительна тайна "явления" нам нужного: нужной книги, нужного человека… Я никогда не слышал о Жуссе. Набрел на него случайно, рассматривая книги в [парижском книжном магазине] Librairie du Divan. Это было в прошлом году. Прочел несколько страниц, оставил. В этом году – его биография и второй том (La Manducation de la Parole4 ). Словно кто-то настойчиво "включает" его в мою жизнь. "Кто верит в случай, не верит в Бога"5 . Если кто-нибудь когда-нибудь будет "изучать" "источники" моего богословия(!), он вряд ли догадается, что на меня всегда неимоверную тоску нагоняли, например, Кавасила, Дионисий Ареопагит и т.п., а что в "cheminement obscur"6 моего мироощущения и, следовательно, мысли и убеждений сыграли странную, но несомненную роль: прислуживание в церкви (корпус, rue Daru7 ), русская и французская поэзия, Андре Жид, дневник Жюльена Грина и дневник же Поля Леото (прочел все восемнадцать томов! – как они оба этому удивились бы!) и бесконечное число самых разнообразных биографий (например, Талейран и Де Голль). Как объяснить самому себе, прежде всего, что я люблю Православие и все больше и больше убежден в его истине и все больше и
1 аббата Марселя Жусса (фр.)..
2 "все там, все иное" (фр.).
3 Ин.1:14.
4 "Ядение Слова" (фр.).
5 Ельчанинов А., прот. "Отрывки из дневника".
6 "извилистых путях (фр.).
Имеется в виду собор св. Александра Невского в Париже.
больше не люблю Византии, Древней Руси, Афона, то есть всего того, что для всех – синоним Православия. Я бы умер со скуки на "конгрессе византинистов". Только самому себе я могу признаться в том, что мой интерес к Православию обратно пропорционален тому, что интересует – и так страстно! – православных.
Среда, 14 января 1976
Ужасная мигрень, "слопавшая" вчера все после-обеда. Проливной дождь, смывший за ночь весь снег. А сегодня – снова солнечно и ветрено. Пишу скрипты под ощущение остатков головной боли.
Кончил вчера биографию Жусса. Читая о его смерти (умирал три года в мучениях), о его сверхчеловеческих усилиях служить мессу, об этой верности, смирении, послушании – прослезился. Всегда чувствую, что тут – самая важная и потому самая трудная тайна христианства: спасительность страдания . Не "искупительность", а именно "спасительность". Единственное, чего "природный" человек хочет на глубине, это – не страдать. Единственное, что христианство ему предлагает, – это страдание. Почему? Потому что в духовной победе над ним, в духовном "претворении" страданья – совершается духовный рост человека, вхожденье его в другое измерение.
Перешел к Philippe Aries "L'histoire de la mort en Occident"1 . Странная сосредоточенность современного интереса на смерти (J.Ziegler "Les vivants et la mort", E.Morin "L'homme et la mort"2 и т.д.). Словно "мир сей" обращает к нам снова вопрос, ответом на который и было христианство. Когда-то! Ибо теперь оно занято "миром сим" и будущей "российской государственностью" (Солженицын…). Вот уж правда: "Если соль потеряет свою силу, чем осолить ее…"3.
Пятница, 16 января 1976
Перед отъездом в Тихоновский монастырь на заседание Department of External Affairs4 … Вчера – двадцатиминутный визит митрополита, умоляющего "от имени всего нашего епископата – вернуться". Вечером – "staff party"5 в Bronxville, необычайно уютная и дружеская. Comme quoi il est vrai6 , что мы сами не знаем (из-за затемненности сознания мелочностью и унынием), как нам хорошо. Почти все участники! Ted Bazil, Миша Рошак, Paul Garrett, Алеша Виноградов и их жены родились в 1946-1975-1975гг., то есть уже после моего рукоположения! Каким стариком я должен им казаться. Неожиданно хорошее, то есть "положительное" слово Верховского.
1 Филипу Ариесу "История смерти на Западе" (фр.).
2 Ж.Циглер "Живые и смерть", Е.Морен "Человек и смерть".
3 Мф.5:13.
4 отдела внешних сношений (англ.).
5 вечеринка сотрудников семинарии.
6 Итак, правда (фр.).
Суббота, 17 января 1976
Вчера – почти весь день в Тихоновском монастыре, сегодня все утро – заседание совета профессоров.
Телефон от С. Трубецкого – о кончине в Торонто о.Иоанна Дьячины. Еще в ноябре служил с ним. Уход еще одного из "миссионеров".
Писание статьи для нашего церковного "Ежегодника" о Православии в Америке в свете "bicentennial"1.
Сильный мороз, но солнечно и ясно.
Понедельник, 19 января 1976
Письмо от Никиты с просьбой (или вопросительным предложением?) смягчить обличительную часть моего ответа Солженицыну… А также приглашение на съезд 1-2мая ("Обряд и свобода").
Вчера у Ксаны Хлебниковой в [госпитале]. Сорок шесть лет – и чудовищный рак, внезапно обнаруженный. Ей вырезали прямую кишку и часть кишечника. Лежит бодрая, смеется. Ехал обратно, думал: как бы я вел себя, если бы это случилось со мною или Л.?
Сильный мороз и яркое солнце. Все утро суматоха в семинарии, лава дел, делишек, решений… Плюс – "личные проблемы". Почти радуюсь поэтому отъезду на четыре дня в Техас.
Austin, Texas. Вторник, 20 января 1976
В мотеле, в далеком Техасе, куда приехал на три дня прочесть "интенсивный" курс о "sacramental theology"2 в епископальной семинарии.
Длинный полет вчера, во время которого кончил книге Ариеса о смерти. Очень интересно, особенно то, что он пишет об эволюции восприятия смерти начиная со Средних Веков. Его схема: приятие смерти каждым и обществом – отсюда: "публичное умирание" и "привычка" к покойникам (базары на кладбищах), погребение ad sanctos3 . Отсутствие культа могил (очевидно, что покойники, будучи в Церкви и с Церковью, ощущаются как часть жизни, как с нами…). Затем – "индивидуализация" смерти (15-16 века): личный суд и т.д. Затем в 18-м веке – смерть как rupture4 , сближение ее с эросом. В 19-м веке – культ могил, идея нации, преемства. И только в 20-мвеке полное убрание смерти из жизни (госпиталь и т.д.). Все это нужно будет перечитать и передумать.
Сегодня с утра "социальная" жизнь. Встреча с деканом и другими профессорами. Первая лекция – из пяти, которой я более или менее доволен. Завтрак с одним из профессоров и двумя англиканскими священниками, очень уютный и интересный. В таких разговорах проверяешь, что в Православии нужно всем , а что – пережиток, требующий Entmythologizierung5 … Два часа
1 "двухсотлетия" (англ.).
2 "богословии таинств" (англ.).
3 близ святынь (лат.).
4 прорыв (англ.).
5 демифологизации (нем.).
отдыха в мотеле. Начал книгу Hendrick Smith'a (три года корреспондент "Нью-Йорк Таймс" в Москве) "The Russians"1 . В 4.30 "sherry party"2 в семинарии. Неизбежный разговор о посвящении женщин. Везя меня обратно, декан провез меня около знаменитой башни U. of Texas3 , с которой несколько лет тому назад какой-то параноик, стреляя, убил что-то около 20людей.
Солнечно. Тепло. Замечательно красивы специально техасские вечнозеленые дубы.
Среда, 21 января 1976
За окном яркое южное солнце и пальмы над swimming pool4 , а только что звонила Л. из Нью-Йорка, где холод, снег и слякоть. Вчера вечером ужин с тремя профессорами и их женами. Мне всегда кажется, что основная черта американского профессора (и, может быть, богослова особенно) – это боязливость, некий разлитый во всей окружающей их атмосфере страх. Благополучие и разъедающий благополучие страх…
Утром – вторая лекция. Меня больше чем удивляет – поражает интерес и страстное внимание слушателей. "Вы, может быть, не знаете, – сказал мне потом один из них, – что Ваши писания спасли эту семинарию" (она была центром "секуляризма"). Вот уж подлинно – несть пророка в своем отечестве… Завтрак с шестью студентами в ресторане – невероятно дружный и радостный…
