Сколь безответственной была гитлеровская решимость позволить конференции провалиться лишь из-за расхождений во второстепенном вопросе о лимите времени, доказывает тот факт, что обеими делегациями уже был согласован вопрос о полном объединении судетской территории. Эта проблема, которая действительно могла стать опасным препятствием, не вызвала никаких трудностей.
Но Гитлер никоим образом не отказался от намерения развязать войну. Обиженный и разочарованный мирным настроем жителей Берлина, в котором он убедился, когда вооруженная дивизия промаршировала через весь город, Гитлер согласился на посредничество Муссолини и подписал Мюнхенское соглашение. Моя роль наблюдателя не распространялась на этот последний акт, поскольку после Гедесбергской конференции я вернулся в Гродицберг, чтобы там ждать дальнейших указаний. Таким образом, я имел возможность наблюдать глубокое беспокойство и тревогу, сродни почти отчаянию, царившие и в Силезии и, особенно, в Бреслау, когда в последние дни сентября война уже казалась неизбежной.
Подписание англо-германского протокола, предложенного Чемберленом, наполнило меня радостью. Однако спустя несколько дней, когда я прибыл в Берлин, в МИДе шептались, что подписание протокола совсем не означает изменения политики.
Второй период в Лондоне, октябрь 1938 - март 1939 гг.
После того, как опасность войны вновь была отвращена благодаря заключению Мюнхенского соглашения, я настоял на своем возвращении в Лондон. Однако Риббентроп дал свое согласие лишь после неоднократных просьб с моей стороны. Я попрощался со статс-секретарем, видя, что министр иностранных дел не оставил мне никакой возможности для встречи.
В Лондоне я столкнулся с огромным разбросом мнений. Большинство англичан рассматривали прошедшие критические недели, закончившиеся драматическим мюнхенским соглашением, как тяжкую бурю, очистившую и прояснившую атмосферу. Но давала себя знать и противоположная точка зрения, распространенная среди широкой публики: чувство стыда и позора, острое осознание упадка и деградации, вынудивших Великобританию принять под давлением обстоятельств решение, которое означало предательство маленького союзника и оставление его на произвол судьбы.
Британские правительственные круги были захвачены водоворотом различных течений и тенденций. Конечно, для премьер-министра англо-германское соглашение, подписания которого он так домогался у Гитлера в Мюнхене, стало основополагающим для формирования отношений с Германией. У Чемберлена не было возможности придать своему вояжу в Германию позитивный и конструктивный характер. Радость Чемберлена на аэродроме, когда, вернувшись из Мюнхена, он произнес знаменитые слова: "Мир сейчас" и показал людям документ, была, на первый взгляд, искренней и непосредственной. Но в действительности оказалась не более чем искусным тактическим шагом, поскольку, конечно, помогла ему выдержать первые удары критиков. Однако давление на Чемберлена становилось все более серьезным. Оно вынуждало его предвосхищать действия оппозиции, выбивая у нее почву из-под ног, насколько это было возможно. Обвинения в том, что он "миротворец", звучали все так же неистово, усиленные негодованием Америки по поводу Мюнхена. Дафф Купер в знак протеста против политики умиротворения, проводимой Чемберленом, ушел в отставку с поста министра, а такой мощный оратор, как Черчилль, осудил ее в самых резких выражениях.
Недостаточная военная готовность Великобритании потребовала немедленных и всесторонних мер по перевооружению, которое шло рука об руку с кампанией в прессе, направленной на то, чтобы возбудить общественное мнение. Премьер-министр принял в расчет эти обстоятельства и в своем выступлении в Палате общин 3 октября заявил: Британия решилась на перевооружение для того, чтобы не оказаться безоружной перед лицом нового кризиса. Таким образом, Мюнхенское соглашение превратилось из жертвы, принесенной ради мира, в мастерски просчитанное средство выиграть время для достижения полной военной готовности.
Гитлер немедленно воспользовался этими течениями, чтобы выразить свое недовольство компромиссом, на который его заставили пойти в Мюнхене, и обесценить англо-германский протокол, столь ненавистный для него. В речи, произнесенной в Саар-Брюкене 9 октября, он вылил ушат презрения на позицию Британии, которую сравнил с положением гувернантки. Он пожаловался на враждебность британского общественного мнения по отношению к только что подписанному в Мюнхене соглашению и жесточайшим образом атаковал оппозицию Идена - Даффа Купера - Черчилля. Надежда на разрядку в англо-германских отношениях была убита окончательно, и на глазах у широкой публики.
Тем не менее ведущие министры британского Кабинета не были склонны к разрыву связей с Германией. В многочисленных речах Чемберлена, лорда Саймона, лорда Темплвуда и других, прямо или косвенно звучали просьбы, обращенные к Германии: предоставить список ее требований и пожеланий, которые могли бы стать темой для переговоров. В их речах постоянно присутствовали темы колоний, сырья, разоружения и разграничения сфер влияния.
В продолжительной беседе, состоявшейся в один из уик-эндов, сэр Сэмюэль Хор обратился ко мне с этими идеями. Мне пришлось медлить и всячески тянуть время, ожидая прояснения обстановки на родине. Наступившее вскоре прояснение приняло ужасающую форму, выразившись в преследованиях евреев, которым дал старт Геббельс 10 ноября после убийства молодым евреем секретаря германского посольства в Париже фон Рата. Гнусности, совершенные в тот день, - сжигание синагоги и дурное обращение с евреями, спровоцировали такую волну ненависти и негодования по всей Европе, что все дискуссии закончились сами собой.
Жестокость Геббельса была тем более непонятна, что именно в эти самые недели были предприняты первые шаги для организации гуманного международного решения еврейского вопроса. Как показали переговоры, проходившие на протяжении последующих нескольких недель, план основывался на следующей идее: эмиграция евреев должна быть организованной и осуществляться постепенно в те страны, которые будут объявлены международной комиссией подходящими для этой цели. Суммы, которые евреям разрешалось взять с собой, должны были быть дополнены ежегодным переводом трех процентов с капитала плюс трех процентов амортизационного фонда, и так до погашения оставленного капитала.
Переговоры шли своим ходом благодаря инициативе президента Рузвельта, который отправил двух полномочных представителей в Европу для изучения еврейского вопроса. Это были мистер Рабли, позднее председатель так называемого комитета Эвиана, и мистер Пелл. Геринг вместе с министрами сельского хозяйства, финансов и внутренних дел предпринял специальные шаги с целью содействовать началу переговоров с американскими представителями и продвинуть выработку практических планов. Необходимые контакты были установлены через германское посольство в Лондоне. В отчете, направленном в МИД, я самым решительным образом высказался в пользу активного содействия этим усилиям, поскольку своим сотрудничеством мы послужим не только собственным интересам, но и пробудим благожелательные чувства за границей.
После первой встречи Геринга с Рабли и Пеллом, посредничества канцлера австрийского казначейства Фишбока и широко известного представителя германской прессы Абхагена, эти контакты постепенно переросли в дискуссии Рабли с Герингом и д-ром Шахтом, президентом Reichsbank, который разработал финансовую сторону плана еврейской эмиграции. Шахт также вел переговоры в Лондоне с м-ром Рабли и ведущими британскими экономистами, такими, как финансовый советник британского правительства сэр Фредерик Ли-Росс и лорд Уинтертон. Американскую и британскую столицы удалось заинтересовать финансовой стороной вопроса, и герр Вольтат, который впоследствии вел переговоры по приказу Геринга, был приглашен в Лондон. Здесь он установил контакт с британскими высшими финансовыми кругами и поддерживал его до тех пор, пока столь обнадеживающие результаты не были сведены на нет начавшейся войной.
Трехдневный визит Шахта в Лондон, состоявшийся в декабре 1938 года, имел еще более далеко идущие последствия, хотя это был всего лишь визит частного характера. Шахт якобы навестил своего друга, м-ра Монтегю Нормана, управляющего английским банком. Сколь высоко ценил Норман своего гостя, можно было понять из высказывания, сделанного им в разговоре со мной по случаю визита в посольство: "Жаль, что Шахт не британский подданный". Беседуя с президентом Торговой палаты Стэнли, с сэром Фредериком Ли-Россом и другими важными финансистами из Сити, Шахт встретил с их стороны величайшую готовность начать дискуссии по обсуждению возможности проведения коммерческих переговоров с Германией на самой широкой основе. Возросший товарооборот между двумя странами, обмен уравнительными взносами - эти и другие темы были названы в качестве подходящих для переговоров. Стэнли даже намекнул о своей готовности посетить Берлин, чтобы принять участие в обсуждении.
