По мнению всех, кто знал молодого ван дер Стегена, он практически ничем не занимался и не имел собственных доходов. Жил хорошо, в достатке за счет обеспеченной семьи. В семье ван дер Стегена раз в неделю устраивались приемы, и иногда я, правда не очень часто, бывал приглашен на различные домашние и общественные приемы, если можно так сказать, мероприятия, проводимые элитой бельгийского общества. Учитывая, что на пригласительных билетах часто указывалось, что гости должны приходить во фраках или смокингах, мне срочно понадобилось заняться пополнением своего гардероба.
«Друзья» порекомендовали мне очень хорошего частного портного, особо подчеркнув, что он поляк, а значит, хорошо шьет. К этому портному я явился первый раз от имени ван дер Стегена, а затем уже стал его постоянным клиентом.
Мне хочется привести пару примеров, подтверждающих мое высказывание.
Однажды я был приглашен на очередной прием, на пригласительном билете указывалось, что гостей просят быть во фраках. Я надел свой только недавно сшитый фрак, положенную к нему крахмальную рубашку с высоким воротником, с хорошо сидящим на нем черным галстуком-бабочкой». Посмотрев в зеркало, убедился, что выгляжу очень хорошо, привлекательно.
Придя в дом, куда я был приглашен, я был встречен статным высоким мужчиной во фраке и тоже с хорошо сидящим черным галстуком «бабочкой». Естественно, я протянул встречавшему меня для приветствия руку. Хорошо, что вокруг почти никого не было! Потом я узнал, что черную «бабочку» в сочетании с фраком носят только лакеи и другие представители обслуживающего персонала в ресторанах и на частных торжественных приемах. Представители же светского общества черную «бабочку» сочетают только со смокингом, а к фраку они должны иметь белую «бабочку».
В тот вечер, когда я впервые пришел во фраке к моим новым «друзьям», не мог понять, почему «статный», встречавший меня человек далеко не сразу откликнулся на мое пожатие руки. Довольно продолжительное время он стоял, буквально вытянувшись по стойке «смирно», не имея возможности скрыть свою растерянность. Только убедившись в моей настойчивости, возбужденно протянул руку.
Я продолжал мирно проживать в пансионате на одной из центральных улиц Брюсселя. Полностью освоился с жизненным ритуалом, стал как бы «неотъемлемым элементом застолий», в основном, конечно, только во время обедов, так как к завтраку все выходили после сна, а ужинали некоторые у своих знакомых, друзей или в городе в различного рода ресторанах. Правда, иногда встречались за столом и в пять часов пополудни за чашечкой чая.
Постепенно я начинал чувствовать себя все более уверенно. Вместе с тем, встречаясь с Отто, я с каждым разом чувствовал какую-то отчужденность, но не мог понять причину. Во всяком случае, я не сторонился своего резидента и не проявлял какую-либо враждебность по отношению к нему.
Из проживающих в пансионате длительное время, кроме меня, оставалось двое – старенькие женщины, обладающие достаточным «состоянием», чтобы жить и не тужить в хорошем доме, имея комнату со всеми удобствами и питаясь вкусной и калорийной пищей. Кроме того, проживание в пансионате давало им возможность общаться с людьми и довольно редко покидать свою обитель, посещая какие-либо концерты знаменитых артистов.
Я вел более активный образ жизни, ездил по Бельгии, знакомясь с городами и различными достопримечательностями, основательно изучал историю страны и ее столицы, бывал с «друзьями» в театрах, на выставках, концертах, в музеях. Конечно, как человек «верующий» в Бога, регулярно посещал католические соборы и церкви. Правда, мало кто знал, что и там иногда я встречался с советским разведчиком Отто и его связистами.
Наблюдая за временными клиентами пансионата, я не всегда мог определить с точностью их социальную принадлежность. Да это и неудивительно. В этом отношении стоит привести только несколько примеров.
Однажды из Франции прибыла семейная пара: муж, француз, и жена, как выяснилось вскоре, русская. Они были довольно общительные, любили поговорить на разные темы, в том числе и на политические. Не понадобилось много времени, чтобы узнать кое-что из их жизни. Он был до 1918 г. одним из коммерческих представителей французской фирмы «Зингер», поставляющей в Россию швейные машины. Большую часть времени проживал в Петербурге. По его словам, представительство фирмы помещалось в большом доме напротив Казанского собора. Я сразу понял, что речь идет о «большом доме», в котором в мои годы помещался Дом книги. Именно в Петербурге, будучи еще молодыми людьми, они поженились. Революция вскоре помешала дальнейшей деятельности коммерсанта, и семья переехала во Францию, где они живут в достатке, часто путешествуя по Европе.
Из общения с этой парой я впервые услышал о русских эмигрантах, проживающих за границей, что называется – из первых уст. До этого я знал о них только по книгам, которые мне приходилось читать, и из публикаций в прессе.
Моя собеседница была явно недовольна совершившейся революцией и относилась к тем, кто был не только ее организатор, но и участником, с явной ненавистью. Трудно себе представить, с каким трудом я, Кент, выслушивал резкие нападки на мою страну, на моих соратников по национально-революционной войне в Испании, больше того, на всех моих сограждан. В этих беседах я прошел с успехом школу выдержки, которая впоследствии не раз помогала мне себя сдерживать. Хочу, однако, отметить, что муж иногда, перебивая свою жену, делал уточнения, из которых можно было понять, что не все русские эмигранты с такой ненавистью относятся к своей родине.
Я впервые услышал некий экскурс в историю. Я узнал, что не только во Франции, но и в ряде других стран живут русские эмигранты, покинувшие свою родину до Первой мировой войны и в первые ее годы. Они выезжали свободно, и многие из них устроились за рубежом хорошо, стали владельцами или совладельцами отдельных промышленных или торговых предприятий, основали рестораны и ночные увеселительные заведения с русской кухней, очень полюбившейся многим французам. Правда, были и такие, которые жили плохо. После того как в России совершилась революция, некоторые из ранее эмигрировавших граждан России обратились с просьбой «удостоить» их гражданства нового послереволюционного государства. Как ни странно, многие получившие советское гражданство продолжают жить за рубежом вне зависимости от рода их занятий. Большая же часть эмигрантов из России, как и эмигранты из других стран, пользуется так называемыми нансенскими паспортами.
В беседах с этой парой в основном принимали участие постоянные постоялицы и еще двое, приехавшие из Люксембурга. Я только внимательно прислушивался ко всему, о чем шла речь. Задавать какие либо вопросы я не осмеливался. Поэтому некоторое время оставался в неведении о том, что такое «нансенский паспорт». Только позднее я узнал, что этим установленным после Версальского соглашения паспортом могли пользоваться эмигранты, не имеющие какого-либо определенного гражданства. Паспорт выдавался той страной, где проживал эмигрант, а в случае временного или постоянного проживания впоследствии в какой-либо другой стране его интересы обязано было защищать консульство той страны, которая выдавала паспорт. Обладателей подобных паспортов было в различных странах много. При рождении ребенка родители имели право просить о присвоении ему гражданства той страны, в которой он родился, или о включении его в имеющийся у них «нансенский паспорт». Государство, удовлетворившее ходатайство родителей и предоставившее вновь родившемуся гражданство, сохраняло, однако, за ним право при достижении совершеннолетия самому выбрать свое гражданство, то есть, скажем, остаться французом, если бы ему было дано это гражданство, или пожелать остаться, как и его родители, без конкретного подданства.
У многих русских эмигрантов дети уже выросли, но они в своих семьях приучались к русскому языку и свободно говорили по-русски. Как впоследствии я мог убедиться, француз был прав, утверждая, что многие из русских эмигрантов и даже дети, родившиеся у них за рубежом, продолжали считать своей настоящей родиной Россию, Советскую Россию.
Через некоторое время моя русская собеседница, узнав, что моим «родным» языком является испанский, а также, что я прилично владею французским и немецким, начал изучать английский, проявляя ко мне, своему собеседнику, нескрываемую теплоту и симпатию, стала уговаривать меня попытаться изучить и русский язык. Она начала мне демонстрировать своеобразное звучание этого прекрасного, по ее оценке, и звучного языка. Она произнесла несколько русских слов... Эти явно нецензурные, как у нас принято называть, матерные слова вызвали у меня некоторую тревогу. Я невольно подумал, что эта дама разобралась во мне и поняла, что я себя выдаю не за того, кем являюсь на самом деле. Она могла, возможно, проживая в кругах русских эмигрантов, по моему произношению при разговоре на-французском, по построению фраз установить, что я... ее земляк.
