X. В декабре — январе (аккад. tebētu — «потопление»?) продолжался отдых земли и рост трав. В Уре справлялся «Праздник Неба» (или «бога Ана», ezen an-(n)a, в Умме — запоздалый праздник Думузи,[577] в Лагаше — «Праздник случки тельцов» (так, видимо, следует перевести ezen amar-a-a-si). В Ниппуре этот месяц назывался ab-é[d] или ab-(b)a-éd-(d)a; что это значит — неясно, может быть, «выход (рыбаков) в море?». Иногда в этом и следующем месяце бывают периоды сравнительно жаркие (около 30°) в связи с южными и юго-западными ветрами из пустыни. Именно этому ветру, по легенде, «сломал крылья» Адапа, сын бога Эйи, «рыбак города Эреду». В целом же погода сравнительно прохладная. Запасы хлеба подходят к концу. В этом и следующем месяцах займы хлеба становятся частыми.
XI. В январе — феврале (аккад. šabātu(m) — «побиение»?) поднимаются хлеба. В Ниппуре месяц называется zíz-a (если чтение правильное — «Месяц эммера, или полбы», но можно читать знаки и иначе). Названия урских праздников этого месяца не вполне ясны: ezen dMe-ki-gál — «Праздник божества Мекпнгаль»; затем ír-túg-ki-rin-(n)a — «плач о (или „в“) цветной (?) — ki-rin-(n)a) одежде». В этом месяце иногда наступал сверхранний разлив каналов, соединявших обе великие реки Месопотамии, по-видимому связанный с подъемом воды в р. Тигре; пользуясь им, в старовавилонское время (но не позже) сеяли особый скороспелый вид «пестрого» ячменя (šegunû, Hordeum rectum nigrum), который поспевал за 80 дней, т. е. в апреле.
XII. В феврале — марте (аккад. addaru[m]), по свидетельству названия месяца («Месяц жатвы» — še-gur10-kud) и литературных источников (например, месяцеслова: «наполняются тока равнины, на нивах не ленятся серпы» — maškanāt sēri umalla ina ugāri nigallu ul išēt), начинается уборка урожая, хотя, по документальным и современным данным, жатва должна начинаться позже. Однако в Лагаше XXIII–XXII вв. на этот месяц падала не только жатва, но даже и «Праздник принесения (первого) ячменя (баранам)». В Уре — второй праздник á-ki-ti, в данном случае á-ki-ti še-gur10-kud dNanna x-kú ù ú-sag dNin-gal kaskal Eredugki-(g)a — «Новогодние жатвы бога Нанны, съедения снопа (?), ранней травы Нингаль и путешествия (статуй богов) в Эреду».[578] Месяц был ветреный, для Ирака — холодный (утром 12°, среди дня — до 26°). Бывали даже заморозки с инеем.
Мы уже упоминали, что нижнемесопотамский год делился на два полугодия (иногда каждое из них само называлось «годом», может быть, со значением «сезон». Для выравнивания лунного календаря по сельскохозяйственному году время от времени, как мы уже знаем, вставлялись високосные месяцы — но всегда именно в конце полугодий, после месяца elūlu=kin dInana и после месяца addaru = še-gur10-kud. Мы упоминали также, что эти полугодия назывались «жарой» (é-me-eš, umšu[m], ummātu[m]) и «холодом» (en-te-en, kussu[m]). «Лето» и «Зима» были олицетворены в виде божеств; в поэтическом споре Эмеша и Энтена, дошедшем до нас, Эмешу (Лету) ставится в заслугу то, что он приносит урожай, расширяет скотьи загоны, строит дома и храмы — и мы узнаем события месяцев bará[g]-za(g)-gar-a (I), gu(d)-si-sá (II) и sig4-a (III); на это же полугодие падали месяцы поминок, вплоть до izi-izi-gar (V). Энтену же (Зиме) ставится в заслугу то, что он дает овцам, козам и коровам рожать, диким зверям — резвиться в цветущей степи, птицам — вить гнезда, финиковым пальмам и лозам — расти, травам, а затем и посевам — всходить; мы узнаем события месяцев dul-ku[g] (VII), kan-kan-é[d] (IX) и ab-é[d] (X).
Перед нами прошел перечень более двух десятков важнейших древних нижнемесопотамских праздников III и начала II тысячелетия до н. э. Мы могли убедиться, что почти все они возникали на основе обрядов, связанных либо с животным или растительным плодородием, либо с оплакиванием убиваемых богов и ликованием по поводу их спасения, либо с поминанием мертвых; все такие обряды можно объединить под общим обозначением хтонических. В этой книге нас нигде не интересовали ни коронации царей, ни торжества по поводу успехов различных кровавых побоищ — она посвящена повседневной мирной жизни людей. А для этих людей, как ясно из приведенного обзора, важнее всего было обеспечение их материального благополучия, и в первую очередь — успех их сельского хозяйства. С этим и были связаны их главнейшие верования, прежде всего этому и были посвящены их обряды. Они являются магическим воздействием на мир в этом именно направлении.
Но при всей мифологичности своего сознания — или, вернее, именно вследствие его — эти древние люди были наивными материалистами. Их мифы и обряды простодушно-натуралистичны, построены на простейших, инстинктивных эмоциях. Такова была и их религия — она вся сводилась к мифу, к обряду, к магии; этического момента она в те времена не содержала.
Изучая древние обряды и верования, надо подходить к ним с простодушием самих древних. Их нравы были грубы, примитивны — но они были естественны, а не распущенны.
Обзор праздников и обрядов древней Месопотамии показал, что, выбрав жрицу-энтум как важнейшее и наиболее почтенное лицо в городе Уре и вместе с энтум введя в наше повествование мотив «священного брака», мы не проявляем «односторонности» в освещении месопотамских верований — наоборот, мы коснулись самого главного, что было в древних культах Месопотамии, хотя, конечно, эта книга — не история месопотамских религий, и общего их всестороннего обзора мы здесь дать не можем.
Миф о священном браке бога Луны и священной коровы известен нам лишь очень приблизительно — лучше всего из сохранившихся от позднейших периодов заклинаний для облегчения родов, где о любви тельца Луны и телицы говорится лишь вскользь.[579] Поэтому, если мы хотим яснее представить себе тип мифа, связывавшегося в Месопотамии с аграрными праздниками, лучше рассказать другую, сходную легенду, сохранившуюся в десятках поэтических текстов, а именно предание об Инане и Думузи.
Повествовать связно о содержании древних мифов очень трудно, так как они не имели строгой постоянной формы изложения и никогда не мыслились даже в виде логически последовательного рассказа. Так пересказывать мифы могли впервые лишь писатели поздней античности, которые, — как, например, Овидий, — в них уже сами не верили. Для древних же миф был истинен, загадочен, противоречив, эмоционален — связно излагать его было трудно, а в прозе даже невозможно.
Расхождение в порядке и ходе излагаемых событий, в родословных героев и в других частностях никого особенно не смущало. Важна была функция мифа, его существенная эмоциональная истинность, а не частности. Расхождения могли быть локальные (в разных местах миф рассказывали по-разному), временные (рассказ менялся от исторического периода к периоду) и спонтанные (одно и то же событие рассказывалось в одном и том же месте и в одно и то же время по-разному в зависимости от обстоятельств рассказа, характера сопровождавшего рассказ обряда или индивидуальности воображения рассказывающего). Итак, не говоря уже о том, что каждый ном имел собственный пантеон божеств и цикл мифов, даже и в одном каком-либо номе о богах, их действиях и взаимоотношениях передавалось часто по-разному. Так что и нам придется всякий раз рассказывать некоторую «усредненную» версию.
Поэтому, если мы не собираемся писать целую книгу и приводить все расхождения и разночтения, нам остается передать миф об Инане и Думузи (и другие, которых нам придется касаться) приблизительно, создавая произвольно единую цельную версию, как это сделал прославленный французский историк средневековой литературы Ж. Бедье, который из различных, неполных и взаимно противоречащих версий легенды о Тристане и Изольде создал собственное единое повествование-роман. В нем ничего не придумано: все, что там рассказано, действительно содержится в легенде о Тристане и Изольде, но нет такого одного старинного повествования, в котором было бы изложено все, что есть у Ж. Бедье, и все именно так, как оно изложено им.
Напомним, что пантеон и мифология древней Нижней Месопотамии были в основном шумерскими; божества носили также и восточносемитские (аккадские) имена (частью представлявшие собой наследие общесемитского языка, частью же просто те же шумерские имена в аккадском произношении), но в мифах семитский элемент, отличный от шумерского, трудно проследить. В описываемое нами время, когда разговорным языком был уже исключительно аккадский, богослужение и мифологические песнопения и повествования продолжали оставаться чисто шумерскими.
Итак, несколько упрощая дело и ориентируясь в основном на те варианты мифов, которые имели хождение в Уре и соседних городах— Ларсе, Бадтибире и Уруке, — состав действующих лиц мифа об Инане и Думузи можно охарактеризовать следующим образом.
