Хантингтона по заказу Трёхсторонней комиссии), геокультуры Просвещения (свобода без равенства), универсалистско-прогрессистских идеологий (торжество правого радикализма), европейских христианских демократических ценностей (мультикультурализм, атаки на христианскую церковь и т. д.) – со всего того, что ограничивает капитал и в этом ограничивающем с ним негативном единстве-симбиозе и конституирует капитализм как особую историческую систему. В такой ситуации реакционный прогрессизм может стать мощным оружием низов и среднего класса, над которыми, похоже, готовы сомкнутся волны истории, против верхов. А наиболее радикальной левой стратегией может стать консервативное противостояние правому радикализму и неоконсерватизму. Эпоха кончается, и в ситуации
«вывихнутого века» – «the time is out of joint» возможны самые невероятные идейно-политические комбинации и конструкции – на то оно и историческое Зазеркалье. На носу – новый трансгресс, и нужно очень хорошо следить за игрой властных напёрсточников во всём мире –
«кто предупреждён, тот вооружён».
Социогуманитарное знание в меняющемся мире – воля к смерти versus воля к качественному изменению
Как мир меняется! И как я сам меняюсь! Лишь именем одним я называюсь.
Н. Заболоцкий
Если людям будущего когда-либо суждено разорвать цепи настоящего, они должны будут понять суть той силы, что их выковала.
Б. Мур
I
В последние десятилетия всё чаще пишут о кризисе социальной науки. Речь идёт прежде всего о триаде «экономическая наука – социология – политическая наука» (далее – ЭСП комплекс). И хотя науки об обществе не исчерпываются этой триадой, именно она – их ось, системообразующий элемент. Под кризисными явлениями имеется в виду целый ряд проблем. Здесь и детеоретизация наук; усиление тенденции к эмпирическому мелкотемью, из-за чего целостное изучение распадается на сумму плохо связанных между собой case studies; нарастающая неадекватность схем, моделей и универсалий ЭСП комплекса реалиям современного мира, существенное ослабление предсказательной силы этих схем и многое другое.
Нельзя сказать, что не предпринимались попытки преодолеть кризис или как-то смягчить его. Выделю два направления. Первое – междисциплинарные исследования (экономическая социология, политическая социология и т. п.). На начальных этапах междисциплинарные исследования выглядят многообещающе, поскольку, кажется, обеспечивают полный охват объекта исследования, невозможный в узкодисциплинарных условиях. Однако конечные результаты, как правило, разочаровывают. Во-первых, в ходе междисциплинарных исследований в конечном счёте на первый план выходит одна из дисциплин, она становится коренником, а остальным отводится роль пристяжных. Во-вторых, междисциплинарность даже в наиболее удачных случаях не обеспечивает целостного изучения, это сумма анализов; как говорил в своё время и по другому поводу «любимец партии» Бухарин, из «тысячи джонок не сделать одного броненосца».
Второе направление – экспансия дисциплин ЭСП комплекса в историческое прошлое (социальная история, экономическая история и т. п.) и за пределы западноевропейского (североатлантического) ядра (социология Африки, политология Азии и т. п.). Как и в первом случае, вначале результаты кажутся многообещающими, однако затем выясняется, что методологически и концептуально ЭСП комплекс, особенно социология и политическая наука неадекватны докапиталистическим и незападным обществам, что ещё более обостряет кризисную ситуацию современной социальной науки.
Неадекватность, о которой идёт речь, неудивительна. Современная наука об обществе возникла в таком социуме и как отражение такого социума, в котором существует частная собственность, в котором обособились друг от друга власть и собственность, религия и политика. Современная (modern) западная наука об обществе отражает реалии такого социума, который отчётливо дифференцирован на экономическую («рынок»), социальную («общество» – гражданское) и политическую («государство») сферы. И эта дифференциация зафиксирована институционально и ценностно. Отсюда – тримодальная дисциплинарная структура конвенциональной науки об обществе, которая сложилась в XIX в. в ядре капиталистической системы (прежде всего в англосаксонском её сегменте) и которая предполагает совершенно определённый взгляд на мир, подход к нему. В ходе экспансии капсистемы эта наука была распространена на весь мир (пространство) и «опрокинута» в прошлое (время) – на все «докапиталистические» общества, включая азиатские; и это прошлое разных систем стали рассматривать сквозь призму одной системы – капиталистической [149].
При таком подходе дисциплины ЭСП комплекса не просто заняли центральное место в социальной науке, но, по сути, монополизировали, присвоили её в качестве перворазрядных, вытеснив на задворки, в зону второразрядности другие науки об обществе, например, историю и востоковедение. Сегодня по мере нарастания кризисных явлений в социальной науке и тщетности попыток ликвидировать их внутри самой этой науки, всё чаще вспоминают: помимо «поля» под названием «социальная наука» существуют два других обширных «поля» – история и востоковедение, всё чаще говорят о необходимости тесного взаимодействия «полей».
Однако до сих пор попытки создать некое единое научное поле «социальная наука – история – востоковедение» успехом не увенчались, скорее напротив. Речь в данном контексте идёт именно о востоковедении (к которому можно добавить африканистику), но не о балканистике и латиноамериканистике. В отличие от востоковедения, которое классифицируется как субстанциальная дисциплина наряду с таковыми ЭСП комплекса, латиноамериканистика и балканистика относятся к так называемым area studies. Area studies – это комплекс исследований, определяемые географией. И вот здесь начинается самое интересное. Вроде бы Восток – понятие географическое. Если бы это было только или главным образом так, то востоковедение тоже относилось бы к area studies (или как у нас теперь говорят, к регионалистике) и его смело можно было бы делить на экономику, социологию и политологию Востока, превращая из дисциплины в региональный комплекс исследований. Кстати, таким же образом можно раскассировать историю, разделив её на экономическую, социальную и политическую и передать эти сегменты в качестве исторических довесков экономической науке, социологии и политической науке.
Предложения такого рода делались и по поводу востоковедения, и по поводу истории. Отчасти они не прошли по формальным, институционально-бюрократическим причинам: неясно, что делать с целыми направлениями, специальностями и специализациями, научными коллективами, организацией научного знания и т. п. Плюс сила привычки, которая в науке и её организации играет роль не меньшую, чем в других сферах человеческого бытия, включая самые ненаучные. Однако помимо формальных причин были и содержательные, хотя они ощущались скорее интуитивно: было в востоковедении нечто не позволявшее поместить его в разряд area studies (как, например, изучение Восточной Европы). Это нечто было связано с объектом исследования. Каждая дисциплина существует только в том случае, если у неё есть такой объект исследования, которого нет у других дисциплин. Это – raison d'etre её бытия. Так, объект экономической науки – рынок; социологии – гражданское общество, в котором имеет место быть совпадение физического и социального индивидов; политической науки – политика, государство. А каковы же особые объекты истории и востоковедения? В нынешней системе организации знания полноценный ответ на эти вопросы дать невозможно. Но вернёмся к вопросу о кризисе
